Фридрих Незнанский - Славянский кокаин Страница 6

— Но у нас же только легальный криминал, это ж понимать надо!

— А-а, я действительно не понял. Раз легальный, это все меняет, веление времени, так сказать, — ухмыльнулся Вячеслав Иванович, обдумывая какие-то свои комбинации. — Легальный криминал, ну надо же!..

— Вот именно, — радостно закивал Тимур, — веление времени. И еще, как назло, наш начальник смены на вокзал уехал, родственника встречать. А он ведь знает, что сегодня начальник Московского уголовного розыска кабинет заказал. Вдруг прямо сейчас приедет? Что будет — не знаю! — развел руками Тимур.

— Да, за такую халатность на работе начальник МУРа тебя запросто и посадить может, — посочувствовал Денис.

— Не может, — успокоил Вячеслав Иванович, — гарантирую.

— Почему гарантируешь? Если ему пожалуются, он наверняка не станет разбираться, кто тут виноват, — горестно протянул Тимур.

— Я — начальник МУРа.

Челюсть Тимура беззвучно упала вниз, пару секунд он молчал, наконец кое-как собрался:

— А я думал, сначала подъедет охрана, сопровождение, референт…

— Увы, я не член Священного синода, — усмехнулся Вячеслав Иванович.

— Я, наверное, не то говорил, товарищ начальник. У нас никакого, даже легального криминала не бывает! У нас все тихо…

— Поздно, брат, отказываться от показаний, раз уже проболтался, — ехидно заметил Денис.

— Не волнуйся, Тимур, я и без тебя знаю, кто здесь бывает, — успокоил банщика Вячеслав Иванович. — А ты про часы вроде не врешь, что не брал, а? — Тимур отрицательно замотал головой. — Но если ты не брал и никто из посетителей не брал, так где они могут быть? — глядя на Дениса, спросил Грязнов-старший.

— Чего гадать, надо опросить потерпевшего и свидетелей, — поднимаясь, поправил на поясе простыню Денис, затем наклонился и негромко добавил дяде: — А ты мне — трусы, трусы… Тут часы, блин, кремлевские! Практически куранты.

— Я же говорил — преступление века, — не без сарказма парировал Вячеслав Иванович.

Нью-Йорк. 2000 год.

Дождь, мерзкий дождь шел весь день. Стучал по крыше, заливал лобовое стекло. Вода бежала по асфальту, пенясь и пузырясь, образовывая стремительные ручейки, которые объединялись в один широкий ревущий поток, несущийся по дороге. Грингольц дрожал от холода, хотя печка была включена на всю мощь. Он барабанил пальцами по рулю, озирался, непрестанно бормотал что-то себе под нос. Его безмерно раздражал непрекращающийся стук капель по жести и мутные водяные разводы на стеклах. На Гришу была возложена важная миссия, и он нервничал. Грингольц с детства не любил ждать. Только две вещи на свете могли довести его до исступления: ожидание и выбор. Гриша совершенно не умел этого делать. Проблема выбора, например между тапочками синего и зеленого цвета или заказа какого-либо блюда из меню в ресторане, вводила Грингольца в состояние глубочайшего ступора и оцепенения. Поэтому, отправляясь за покупками, он всегда предпочитал брать с собой кого-нибудь из знакомых, а в ресторанах всегда полагался на вкус официантов. Если же вдруг случалось такое, что помочь было некому, Гриша, напрягаясь изо всех сил, делал выбор наугад, а потом еще длительное время переживал и нервничал, что все сделал неправильно.

Ждать же Грингольц не любил потому, что ему все время казалось, что ждет он напрасно. Про него давно забыли, или нашли дела поважнее, или просто вовсе решили не приходить. Почему-то Гриша привык считать, что его скромная персона вовсе не заслуживает того, чтобы кто-то спешил к нему на встречу. Поэтому договариваясь с кем-нибудь, Грингольц всегда был в положении просящего, даже если встреча выгодна вовсе не ему.

А люди, которых ждал Гриша, все не появлялись, ручка кейса с деньгами, с большими деньгами, между прочим, жгла ладонь. Грингольц боялся даже на мгновенье выпустить его из своих рук. Столько денег в одном банальном чемодане! Раньше Гриша видел такое только в американских боевиках. Он никогда не понимал, как эти остолопы — национальные герои и крепкие парни — все время умудряются где-нибудь да потерять эти деньги. Перепутать кейсы, забыть в такси, позволить какому-нибудь мелкому воришке украсть их. «Уж я бы никогда такие деньжищи не упустил, — думал всегда Грингольц. — Я бы сумел их уберечь от всяких там покушающихся».

Гриша приспустил боковое стекло, огляделся: вокруг никого не было.

«Черт, куда все делись? Слишком сильно опаздывают. Когда едешь за такими деньгами, так не задерживаешься. Вот если бы я не появился, это еще было бы объяснимо, но тех господ я не понимаю. И почему отправили меня одного? Разве так положено? Что я смогу сделать один, если, не дай бог, непредвиденная ситуация? Буду кричать: „Спасите! Милиция!“? Или в лучших традициях американских боевиков один раскидаю по сторонам штук пятнадцать ублюдков, а затем, поставив ногу на голову одного из них, картинно произнесу: „Asta la vista, baby“?

Гриша хмыкнул. Картинка, нарисованная воображением, ему понравилась. Грингольц редко бывал героем. Говоря откровенно, никогда. И, если не считать его отважного поступка в детском саду, когда он храбро спас девочку от омерзительного рогатого жука, больше ситуаций, возводящих в ранг супермена, в Гришиной жизни не случалось.

Как-то внезапно Грингольцу вспомнилась эта девочка. Она всегда почему-то всплывала в памяти в очень важные моменты Гришиной жизни, хотя они не виделись уже лет пятнадцать. Но это была первая любовь Грингольца, а она, как известно, не забывается. Девочка носила нежное имя Алина, обладала огромными карими глазами и длинными каштановыми волосами.

Родители Грингольца всегда приводили Гришу в сад первым, и он, не двигаясь, стоял у дверей, дожидаясь свою подругу. Когда Алина приходила, дети не расставались до самого вечера и закатывали истерики с плачем и рыданиями, если жестокие мамы пытались разбить счастье влюбленных и развести по домам.

Потом они разошлись по разным школам, иногда созванивались и даже встречались по выходным под бдительным присмотром родителей. Потом мамы что-то не поделили между собой, и свидания закончились.

«Надо бы позвонить ей как-нибудь, — думал Грингольц. — Удивится, наверное. А может, и не узнает вовсе. Или замужем уже. А ведь клятвенно обещали друг другу, что поженимся, когда вырастем. Хотя чем черт не шутит! Приеду весь такой красивый из Америки и женюсь. Ну, например, сейчас скрываюсь с этими деньгами, мчу в аэропорт, беру билет на первый же рейс до Москвы и лечу. В России за пару сотен баксов делаю себе новые документы, можно даже решиться на пластическую операцию. Нет, операция потом, сначала иду к Алинке, трясу толстыми пачками долларов перед ее носом, всячески намекаю на свою состоятельность и обеспеченность. А когда она уже готова рыдать и рвать на себе волосы из-за того, что упустила такого гарного хлопца и вышла замуж за полное ничтожество, не способное обеспечить свою молодую жену, падаю на одно колено, протягиваю кольцо с бриллиантом каратов на пять и прошу ее руки. Затем непременно последуют сопли, слезы, объяснения в любви и клятвы в вечной верности. Закатим свадьбу человек на триста, но сами сразу же из ЗАГСа уедем в путешествие. А гости пускай едят и пьют за здоровье молодых без нас. Я же всегда говорил, что молодожены — самые несчастные люди в день свадьбы. Выдерживать скопище пьяных идиотов, бесчисленных родственников, каждый из которых норовит дать бесценный совет и отпустить тупую шуточку, улыбаться бесконечным гостям и малознакомым людям — это испытание тяжелое. И все в самый счастливый для пары день. Кошмар! Поэтому мы поцелуем мамочек и тетушек на пороге Дворца бракосочетания, смахнем слезы счастья с глаз и рванем в аэропорт».

Тут размечтавшегося Гришу передернуло, как от удара током: из бара, располагавшегося в доме, перед которым Грингольц припарковал машину, громко разговаривая, вышли трое. Гриша немедленно поднял густо затонированное стекло, но было поздно. Один из людей схватил двух других за рукава черных куртокбомберов, мотнул головой в сторону Гришиного автомобиля и начал что-то быстро говорить, размахивая руками.

«Чертовы латиносы, — Грингольц заерзал в водительском кресле. — Сейчас начнется».

Он не ошибся: в окно машины уже стучали.

— Чего надо? — глухо спросил Гриша через небольшую щель.

— Здорово, приятель. Что потерял в наших краях? Мы думали, что давно обо всем договорились и ты понял, что здесь тебе делать нечего. Или соскучился? Заехал навестить?

— Слушайте, я здесь по личным делам. Я больше не торгую дерьмом. — Грингольц еще сильнее вцепился в кейс.

— Ага, а здесь ты поджидаешь любимую мамочку, которая гостит у тетушки Пэм и пьет чай с черничным пирогом, — веселились давние недруги Грингольца — наркодилеры, принадлежащие к пуэрто-риканской мафии.

Когда-то давно, еще до тюрьмы, у Гриши действительно был неприятный разговор с этими ребятами. Грингольц забрел в их район, плохо зная строго регламентированные законы улиц. Просто какие-то сумасшедшие студенты выступали в защиту чего-то и организовали митинг на его улице. Везде кишели полицейские, как будто их согнали со всего штата, и торговля не шла. Пришлось перебираться к соседям. Тогда-то Гриша и встретил этих в первый раз. Возможно, Грингольца спасла все та же демонстрация. Нападать на человека в непосредственной близости от полиции этим ребятам не хотелось. Тогда договорились полюбовно: Грингольц работает в своем Бруклине и не кажет носа в Южный Бронкс. Гриша всегда добросовестно выполнял все условия этого договора, и больше столкновений не происходило. Хотя Грингольц был уверен, что его новые знакомые ждут не дождутся повода, чтобы исполнить то, что хотели сделать в их первую встречу. Но теперь, в новой жизни, Грингольц был совсем в другом амплуа и абсолютно забыл и о том давнишнем разговоре, и о возможных последствиях неожиданной встречи. Сейчас же, при появлении этих парней, все былое красной лампочкой сигнала тревоги зажглось в Гришиной голове, но он еще не потерял надежды объясниться.