Пурпурные реки (Багровые реки) - Гранже Жан-Кристоф Страница 6

Здесь царили одновременно свет и полумрак, простор и теснота.

– В этом университете работают лучшие профессора, элита юго-востока Франции, – разъяснял Эрик Жуано. – Юриспруденция, экономика, литература, психология, социология, физика… И, главное, медицина – самые знаменитые врачи Изера преподают здесь и консультируют в здешнем РУКЦ – Региональном университетском клиническом центре. Медицинский факультет размещается в старых корпусах. Впрочем, они полностью отремонтированы. Тут лечится половина департамента, и все жители окрестных гор появились на свет в родильном отделении Центра.

Ньеман слушал его, присев на краешек стола и скрестив руки.

– Я гляжу, ты полностью в курсе здешней жизни.

Жуано не глядя взял книгу с полки.

– Так я же сам учился в этом университете. Начинал изучать право… Хотел стать адвокатом.

– А стал полицейским?

Лейтенант взглянул на Ньемана. Его глаза блестели в призрачном свете неоновых ламп.

– Когда подошло время сдавать на лиценциата[7], я вдруг испугался: а что, если мне потом все это осточертеет? Взял да и поступил в Тулузскую школу инспекторов. Я сказал себе: ремесло сыщика – это активное рисковое занятие. Работа, которая все время преподносит сюрпризы…

– А теперь ты разочарован?

Лейтенант поставил книгу на место. Его легкая улыбка погасла.

– Только не сегодня. Уж никак не сегодня. – И он в упор взглянул на Ньемана. – Это тело… Как можно сотворить такое!

Ньеман проигнорировал этот возглас.

– Скажи, какой была в твое время обстановка в университете? Ничего странного не замечалось?

– Нет. Студенты были в основном из буржуазных семей, со стандартными представлениями о жизни и приличном образе мыслей… Попадались дети из крестьянских и рабочих семей – еще большие идеалисты. И более агрессивные. В любом случае всем нам грозила безработица, так что…

– Никаких подозрительных историй? Никаких странных группировок?

– Нет. Ничего такого. А впрочем… Помнится, у нас существовало что-то вроде элиты. Эдакий замкнутый мирок, где обитали дети университетских преподавателей. Некоторые из них были сверходаренными. Каждый год занимали все почетные места. Даже в области спорта. Им многие завидовали черной завистью.

Ньеман вспомнил портреты чемпионов в приемной ректора Люиза. Он спросил:

– А что, эти студенты составляют некий обособленный клан? Не могли бы они объединиться для какого-нибудь темного дельца?

Жуано рассмеялся.

– Вы подозреваете студенческий заговор? Чепуха!

Ньеман встал и начал прохаживаться вдоль книжных полок.

– Университетский библиотекарь находится у всех на глазах. Это идеальная мишень. Представь себе группу студентов, зациклившихся на некой бредовой идее – скажем, на ритуальном жертвоприношении или чем-то подобном… И, выбирая жертву, они, естественно, первым делом подумали бы о Кайлуа.

– Да забудьте вы про наших юных гениев! Они слишком заняты сдачей экзаменов, чтобы думать о таких глупостях.

Ньеман продолжал шагать вдоль золотисто-коричневых рядов книг. Жуано следовал за ним.

– Библиотекарь, – задумчиво продолжал комиссар, – это также человек, который выдает книги. Ему известно, что читает каждый из студентов, чем он увлекается… Может, он узнал нечто такое, чего ему знать не полагалось?

– Ну, за это не убивают, да еще так зверски. И потом, какие тайны могут скрываться за студенческим пристрастием к тем или иным книгам?

Ньеман внезапно остановился:

– Не знаю. Но я не доверяю интеллектуалам.

– У вас есть какие-то предположения?

– Наоборот. Пока я допускаю любые мотивы. Ссору. Месть. Интеллигентские выверты. Гомосексуализм. Или это просто бродяга, маньяк, случайно наткнувшийся на Кайлуа в горах.

И комиссар звучно щелкнул по ближайшему темному переплету.

– Вот видишь, я вполне беспристрастен. И все-таки мы начнем отсюда. Нужно тщательно просмотреть все книги, которые могли бы иметь отношение к этому убийству.

– Какое отношение?

Ньеман прошел чуть дальше по книжному коридору и внезапно очутился в большом зале. Он направился к столу библиотекаря, находившемуся в дальнем конце зала, на возвышении. В центре стола высился компьютер, рядом, в ящике, были сложены тетради на спиральках. Ньеман постучал по черному экрану.

– Тут должны быть списки всех книг, ежедневно запрашиваемых посетителями. Я хочу, чтобы ты посадил на эту работу нескольких офицеров из уголовки. Самых начитанных, если такие, конечно, имеются. Попроси также помощи у интернов. Мне нужно, чтобы они раскопали все книги, посвященные злу, насилию, пыткам и особенно жертвоприношениям и ритуальным убийствам. Пускай просмотрят, например, все труды по этнологии и запишут имена студентов, которые часто спрашивали такие произведения. И вот еще что – пусть найдут диссертацию самого Кайлуа.

– А… я?

– А ты порасспроси интернов. Один на один. Они здесь живут неотлучно и должны знать университет как свои пять пальцев. Привычки и образ мыслей своих товарищей, ребят, имеющих какие-нибудь отклонения… Я хочу знать, как окружающие относились к Кайлуа. Я хочу, чтобы ты разузнал подробнее о его походах в горы. Найди его спутников. Выясни, кто был в курсе его маршрутов. И кто мог поджидать его там, наверху…

Жуано скептически взглянул на комиссара. Ньеман подошел к нему вплотную. Теперь он говорил совсем тихо:

– Я скажу тебе, что мы имеем. Мы имеем зверское убийство и обескровленный скрюченный труп со следами нечеловеческих пыток. От этого дела за сто километров пахнет безумием. Пока еще мы держим это в тайне. У нас есть всего несколько часов… ну, может быть, чуточку больше, чтобы расследовать это преступление. Но если мы замешкаемся и об этом деле пронюхают журналисты, на нас тут же начнут давить со всех сторон, и страсти разгорятся не на шутку. Поэтому соберись с мыслями и целиком сосредоточься на этом кошмаре. Сделай все, на что ты способен. Только так мы сможем увидеть лицо зла.

Лейтенант испуганно вытаращился:

– Вы и вправду считаете, что мы за несколько часов…

– Ты хочешь работать со мной, да или нет? – отрезал Ньеман. – Если да, то я объясню тебе, как я смотрю на такие дела. Когда совершается убийство, нужно расценивать каждый элемент окружения жертвы как зеркало. Труп, знакомые убитого, место преступления… Все это отражает истину, особые приметы данного дела, понятно? – И он ткнул пальцем в экран компьютера. – Например, этот экран. Когда он загорится, то станет зеркалом повседневной жизни Реми Кайлуа. Зеркалом его работы, его образа мыслей. Там наверняка есть детали, образы, которые могут представлять для нас интерес. И нам нужно проникнуть в это зазеркалье.

Выпрямившись, комиссар широко раскинул руки.

– Мы с тобой в ледяном дворце, Жуано, в зеркальном лабиринте! Так вот, смотри в оба! Не упускай ни единой мелочи. Потому что там, среди этих зеркал, в «мертвой зоне», затаился убийца.

Жуано изумленно разинул рот.

– Для простого человека вы чересчур умно рассуждаете, комиссар.

Ньеман похлопал его по плечу:

– Это тебе не философия, Жуано. Это практика.

– А вы сами? Кого вы будете допрашивать?

– Я? Пойду-ка побеседую с нашей свидетельницей, Фанни Ферейра. А также с Софи Кайлуа, женой убитого. – Ньеман подмигнул лейтенанту. – Я веду разговоры только с дамочками, Жуано. Вот что такое практика.

5

Хмурое небо. Асфальтовая дорога, петляющая по кампусу, между серыми корпусами с тусклыми окнами. Ньеман ехал с черепашьей скоростью, то и дело заглядывая в план университета и направляясь к стоявшему в отдалении спортзалу. Наконец он затормозил перед новым с виду зданием из шершавого бетона, больше похожим на бункер, чем на спортивное сооружение. Выйдя из машины, он вздохнул полной грудью. Моросил мелкий, едва заметный дождик.

Обернувшись, комиссар взглянул на кампус, раскинувшийся в нескольких сотнях метров отсюда. Его родители тоже преподавали, только в маленьких коллежах под Лионом. Он мало что помнил о своем детстве. С годами уют семейного кокона стал казаться ему слабостью, ложью. Он довольно быстро понял, что ему предстоит завоевывать свое место под солнцем в одиночку, своими силами, и начинать нужно сейчас же, не откладывая. В возрасте тринадцати лет он потребовал, чтобы родители отдали его в интернат. Они не осмелились воспретить сыну это добровольное изгнание, но в ушах у него до сих пор звучали рыдания матери за стеной; эти звуки пронизывали ему мозг и одновременно физически ощущались кожей как что-то неприятно влажное и теплое. Он постарался отрешиться от всего этого.