Взлет разрешаю! - Корчевский Юрий Григорьевич Страница 6

Не каждому дано интуицией уловить ту горизонтальную скорость и вертикальное снижение, при котором самолет удается точнехонько притереть к земле. И речь не о букве «Т» в начале полосы, а чтобы стойки шасси не подломить. Тогда ремонт и косые взгляды контрразведчика. А не специально ли боевую технику повредил, чтобы не вылетать на бомбежку, не рисковать. В полете всякое бывало. У моторов моторесурс небольшой, сто моточасов до первого ремонта. А если на форсаже дольше трех минут летишь или не уследил, превысил максимальные две тысячи пятьсот оборотов в минуту, моточасы эти быстро тают. И вот уже контрразведчик у мотористов вынюхивает. А что это моторы масло жрут? Некачественная заводская сборка или пилот недоглядел?

Пилоту в полете надо за обстановкой следить – не видно ли вражеских истребителей? А еще держать строй, следить за состоянием моторов. На левой половине приборной доски указатель высоты, вариометр, показывающий вертикальную скорость, указатель забортной температуры, авиагоризонт и прочие атрибуты. На правой половине приборной доски – приборы по обоим двигателям. Указатели температуры масла, охлаждающей жидкости – летом воды, а зимой антифриза, числа оборотов, давление поддува и прочие. Моторов два, и приборы в двойном комплекте. А еще на доске многочисленные сигнальные лампочки. В общем – скучать некогда. На левом борту ручки управления газом обоих моторов, на правом борту – открытия створок бомболюка и сброса бомб – поочередно или всех разом, залпом. А перед пилотом – штурвал и педали.

В полете без острой необходимости рацией не пользовались, немцы за эфиром следили. Как только на советских радиочастотах засекали переговоры, взлетали истребители. Если у наших истребителей четкие приказы, скажем – сопровождать бомбардировщики, то у немцев многое отдавалось на усмотрение пилотов. Опытным ведущим пар дозволялась «свободная охота», когда летчики сами искали цель для атаки, определяли ее очередность и важность. Например, в начале войны немецкие пилоты гонялись за нашими летчиками на земле, в колоннах отступающих. А все потому, что в ВВС форма была голубой, демаскирующей. После потерь наших летчиков на земле был издан приказ – летному составу перейти на полевую форму армейскую, цвета хаки, зеленую.

Экипаж у Павла новый. С воздушным стрелком понятно, в двух вылетах оба убиты. А штурмана дали другого. Отношения с ним складывались странные. Во-первых, штурман старше по званию, он капитан. А Павел – командир воздушного судна, экипаж подчиняется ему, но по званию он всего лишь младший лейтенант. Вот такая коллизия! С началом войны из летных училищ по ускоренной программе выпускали летчиков в звании сержантов. И получалось, что командиры подчинялись приказам сержантов. Нонсенс, не должно такого быть! Но уже с зимы 1942/43 годов выпускникам военных училищ стали присваивать первое офицерское звание. До 1943 года офицеров не было, как и погон. Были командиры и петлицы.

Во-вторых, штурман старше по возрасту на десять лет, тоже некий барьер. Павел предпочел бы равного себе по возрасту и званию. Но в армии не выбирают. Правда, плюс таки был.

Штурманом капитан Яковлев был отменным. И к цели выводил даже при полетах в условиях облачности и бомбил очень точно, экономно расходуя боеприпасы. Злые языки поговаривали, что Яковлев был до войны штурманом полка, однако водился за ним грешок, любил выпить. А, приняв на грудь, порывался высказать начальству свое мнение. Понизили в должности, а могли и вовсе дело завести и в лучшем случае из ВВС уволить. Да тут война, когда каждый опытный командир на счету.

Павел нашел выход. При людях называл штурмана по званию, а в самолете – по имени-отчеству.

– Сергей Иванович, курс!

Некая дистанция была, отношения ровные.

Сегодняшний вылет был с приказом нанести бомбовый удар по железнодорожному разъезду. По сведениям разведки, на нем разгружался из эшелонов пехотный полк. Стечение обстоятельств удачное. При точном бомбометании можно немцам урон нанести огромный. Когда полк займет позиции – в окопах, траншеях, дотах и дзотах, землянках нанести такие же потери не получится. Несмотря на лето, облачность низкая и моросящий дождь. А стоит набрать три с половиной – четыре тысячи метров, как облака внизу, светит солнце, только легкая болтанка от потоков воздуха. К цели шли по верхней кромке облаков. Стоит появиться вражеским истребителям, штурвал от себя, минус двести метров высоты и вокруг такая облачность, что дальше концов крыльев ничего не видно. Конечно, есть опасность столкнуться с другими бомбардировщиками, но зато «худым» добычи не будет.

К железнодорожному разъезду вышли точно, во многом из-за рельсового пути. Сначала увидели насыпь и рельсы, довернули курс и через пару-тройку минут разъезд. С платформ сгружают грузовики и бронетранспортеры, у пассажирских вагонов солдат полно. Налет советских бомбардировщиков получился неожиданным. Выскочили из-за облаков, один за другим три самолета отбомбились. Бомбы прямо по вагонам попали, потом стрелок рассказывал, у него обзор в стороны и назад хороший.

Немцы даже не успели обстрелять из зенитных автоматов. На пролетах на небольших высотах угловая скорость самолетов велика, расчеты не успевают поворачивать «эрликоны». Были у немцев такие малокалиберные зенитки швейцарского производства. Кстати, закупали эти удачные пушки и другие страны, даже США. Ничего личного, бизнес!

Глава 2. Первая награда

После бомбежки разъезда на место был послан истребитель-разведчик с фотоаппаратурой. Произвел фотосъемку, фото потом смотрело начальство, боевую работу звена ПЕ-2 оценили высоко, экипажи получили благодарность. Награждали в 1941–1942 годах редко, только за заслуги уже вовсе выдающиеся. Верховный главнокомандующий считал, что когда армия отступает, сдает город за городом, героев и наград не будет, недостойны.

На следующий день сильный дождь. К полудню он прекратился, но взлетно-посадочную полосу развезло. Да и не полоса она, укатанная часть поля. У немцев с этим лучше. На поле укладывались перфорированные железные листы, сцеплявшиеся друг с другом. Вода через отверстия уходила, самолеты могли взлетать и садиться в любую погоду. А нашим летчикам приходилось ждать, пока земля высохнет. Все же ПЕ-2 с бомбовой нагрузкой имел взлетный вес семь с половиной тонн, увязал в грязи по самые ступицы колес. Взлететь нереально, самолет вязнул в грязи, не набирал скорости. В такую непогоду сидели по землянкам. Для комиссаров самое время провести политинформацию о текущем моменте, воодушевить на борьбу с врагом. Когда никто из начальства не отвлекал, пилоты изучали район полетов. Не всегда была возможность долго высматривать на местности характерные отметки – изгиб реки, высокую трубу, развилку дорог, да еще сравнивать с картой. Приходилось запоминать, чтобы с одного взгляда понять, где ты находишься. Хорошо, когда штурман толковый.

Для техников, мотористов и прочего аэродромного люда непогода – самое трудовое время. Подремонтировать, отрегулировать, сменить изношенные покрышки, провести регламентные работы, дел всегда хватало с избытком. На некоторых самолетах уже был выработан ресурс двигателей, такие моторы снимали, отправляли на заводы. Моторы отечественного производства, что авиационные, что танковые, ресурс имели небольшой, как правило, 100–120 моточасов. Впрочем, редко какой танк на поле боя выживал долго, как и самолет.

А еще летчики в такую непогоду отсыпались. Обычно вылеты начинались рано, в четыре – пять часов утра, как только встало солнце. В это время воздух спокоен, нет болтанки, отбомбиться можно точно.

Два дня после дождя еще ждали, пока просохнет земля. А немцы уже летали.

Обычно аэродромы бомбардировщиков устраивали километрах в тридцати – сорока от линии фронта. Аэродромы истребителей располагались ближе, в двадцати – двадцати пяти километрах. Ближе нельзя, достанет крупнокалиберная артиллерия врага, а дальше – лишний расход бензина, на истребителях его запас и так невелик, а авиамоторы прожорливы, за полтора часа полета сжигали по триста литров бензина, да еще качественного Б-78.