Михаил Нестеров - Оперативное вторжение Страница 60

Вчера после очередного допроса, который проходил в Генпрокуратуре, Михаил Васильевич встретил человека, увидеть которого уже не надеялся. Озабоченный невеселыми думами после двухчасового разговора со следователями прокуратуры, полковник сел в свою «четверку» и завел двигатель. С места тронулся рывком, как начинающий: его напугали громадные и круглые глаза в панорамном зеркальце. Он не воскликнул: «Коля, ты жив! Как ты, Коля, себя чувствуешь!» Он сказал:

— У меня ж машина на сигнализации стояла...

Чила в ответ подмигнул:

— Мне теперь любая сигнализация до балды: плохо слышу. Контузия. Поехали, Михаил Васильевич. На Большой Дмитровке толкового разговора не получится. — Когда полковник тронул свою «четверку» во второй раз и снова рывком, Николай спросил: — И нравится тебе ездить на этом ведре с болтами и гайками? Хочешь, я...

— Нет, не хочу! — живо запротестовал Артемов. Хотя недавно остро позавидовал незнакомому штабисту, приехавшему на работу на роскошном «Опеле Астра».

С Большой Дмитровки полковник повернул на Страстной бульвар, оттуда — на Петровку.

— Куда ехать, Коля?

— Давай к Сандунам, — сориентировался Чила, — все равно в ту сторону едешь.

Артемов кивнул. Поймав в зеркале глаза попутчика, спросил:

— Как ты узнал, где меня можно найти?

— Громкость прибавь.

— Я спрашиваю, как узнал, где я?

— А-а. Большие пацаны подсказали.

— Ты по делу или так просто, поздороваться?

— Просто поздороваться.

Чила прикурил и опустил стекло со своей стороны. Несколько раз глубоко затянулся, словно настраивался на разговор. Как месяц назад. И с тем же человеком. И тема была схожей. Нет, она стала шире, много шире. Как и тогда, Чилу душили откровения, до посинения, до слез в глазах.

— Ты человек ранимый, я понял. Так вот, что в ты не мучился: никаких обид или там претензий. Нормально мы поступили: ты, я, пацаны. Все бы живы остались, если бы не один гондон. Интересуешься изделием номер один? Рассказать, как он трахнул нас? Он не только подставил пацанов, он опозорил их. Они втроем держали двадцать «духов». В замкнутом пространстве. Где и минуты не продержишься. А генерал время тянул, чтобы как можно больше боевиков на «техничку» спустилось. Пять минут — они все решили. Я видел, как дрался Лилипут. У него патроны кончились, а он с места не двинулся — держал. С пистолетом в руке. Грудь в кровавое мочало — а он все стреляет. Рассказать, как я уходил? Я мертвым Утенком прикрывался. Я его еле пер — столько свинца в нем было. Это он меня вывел. На «техничке» всего трое — трое боевиков остались... А пацанам я говорил: подстава, уходим. Они не пошли за мной. Спроси меня: почему?

Сигарета полетела за окно. В чуть подрагивающих губах — новая.

— Я в газете потом прочел, навсегда запомнил: «За две минуты до штурма на техническом этаже завязался бой осужденных и террористов. Десантники были убиты сразу, это можно судить по количеству ран на их телах: от двадцати до тридцати ранений у каждого». Потом эта сука сказала, что не хочет говорить о компетентности... знаешь кого? Пьяных и «вышеупомянутых лиц». Эти лица дали ему полный расклад на шахидок: в каком ряду, на какой лавке, куда лицом сидит, возраст каждой назвали. Снайперам трудно пришлось, но у каждого своя работа, правильно? Я не хочу, чтобы все об этом знали, хочу, чтобы знал ты, Михал Василич. Ты верил нам, мы верили тебе.

Чила попросил остановить машину. Крепко пожав полковнику руку, он открыл дверцу.

— Куда ты теперь, Коля?

Артемову показалось, что Ильин не расслышал. Потому что его слова ответом как бы не послужили.

— Помнишь, ты сказал: «Есть вещи и поважнее денег»? — спросил он.

Артемов кивнул:

— Да, кажется, припоминаю. То касалось твоей заначки, долга.

— Ты был прав. На этом свете есть вещи поважнее...

Чила отошел на несколько шагов, но снова вернулся. Чтобы сказать что-то очень важное, больше необходимое Артемову, чем ему; он-то об этом знал.

— Куда я теперь, спрашиваешь? У меня одна дорога, однажды я прошел ее и знаю, чем она заканчивается.

Артемов еще раз убедился, что Николай Ильин не придумывал себе имиджа, не скрывал своих живых чувств, не играл. Он не был хитрым. С самого начала Николай показался полковнику честным: он не прятал ничего плохого, что было в нем. На этом фоне все хорошее — много его или нет, не важно — ярче выделялось.

Он вызывал странное ощущение: смотришь на него, а кажется, что перед тобой — зеркальное отражение. Шагнешь за спину, и ничего не увидишь.

Каким он был год, два назад? Полковник уверил себя, что совсем другим. Несомненно одно: он прошел трудный путь. Странник в ночи. Путник.

Странно, но Ильин не выглядел одиноким. Казалось, за ним стоят множество невидимых, похожих на него и совершенно разных людей.

И Артемов позавидовал ему. Вот сейчас — именно сейчас, когда тоска резанула по сердцу, — все на свете отдал бы полковник за то, чтобы пусть не приобщиться к нему, а идти незамеченным, параллельным курсом. Просто чувствовать его, знать, что есть на свете вот такой человек. И от этого чувства ощущать тугой комок в горле. Им никогда не встретиться, никогда, но знать о нем — это выше разума. Это совсем другая жизнь. И он знает о ней. И не расскажет о ней.

«У меня одна дорога, однажды я прошел ее и знаю, чем она заканчивается».

Артемов покачал головой:

— Но это даже не свобода, Коля. Это много хуже свободы. Тебя тоска сгложет.

— А где ты видишь свободу? — спросил Николай. — Покажи мне ее, и я начну тосковать по ней.

Чила развернулся и пошел прочь. Он уходил по своей дороге. Просто вдаль. Оставляя Михаила Артемова с тяжелым сердцем.

Артемов не верил до сегодняшнего дня. Не мог поверить в предательство генерала милиции, в чудовищную провокацию. Даже если все правда, то предъявить замминистра нечего. Вот так, заглавными буквами: НЕЧЕГО. Потому что — пусть даже по его вине — погибли ВСЕГО ТРОЕ спецназовцев. Это на фоне его трех огромных звезд и высоченной должности, на фоне двух десятков погибших милиционеров и двух десятков заложников. Невозможно пробить тот бронированный щит, которым отгородился генерал: оглушительный успех, блестящая операция, рекордно короткие сроки. Какой нормальный человек обратит внимание на три лишних жертвы? И кому нужны еще три героя с их сомнительным подвигом?

Существовало лишь одно доказательство вины генерала Кудряшова, и обвинить его мог только один человек. Он же и свидетельствовал на заключительном и единственном судебном заседании.

"Сегодня рано утром был убит на пороге своего загородного дома замминистра внутренних дел Роман Семенович Кудряшов. Неизвестный нападавший нанес ему удар ножом в шею. Сопровождавшие генерала сотрудники милиции открыли по нападавшему огонь из табельного оружия, вследствие чего нападавший был убит на месте. Пока что выяснить личность преступника правоохранителям не удалось. Равно как и мотивы преступления остаются неизвестными. Следственной группой, в которую вошли также сотрудники Генпрокуратуры и ФСБ, рассматривается несколько версий происшествия, в том числе и связанных с родом деятельности генерала. Имеет ли это убийство отношение к недавнему теракту в Новограде, в пресс-центре МВД комментировать отказались. Нашему корреспонденту стало известно, что на месте преступления были найдены детские игрушки. В пресс-центре МВД эту находку также никак не комментируют. Хотя близкий к правоохранительным органам источник говорит, что она поможет установить мотивы преступления".

* * *

...Расставив на столе игрушки, Чила открыл бутылку водки и глотнул из горлышка. Тихо прошептал:

— Я помню о вас, пацаны...

Утенок — заводной, с широким клювом, коротким хвостом... с наивным провинциальным взглядом.

Ушастый большеглазый слон с добрыми большими глазами, похожий на мамонтенка.

Гном-лилипут в смешном полосатом колпачке и полосатых же гетрах.

Люди для Чилы и не близкие, и не дальние, ни плохие, ни хорошие, со своими недостатками и достоинствами. Люди молодые, но в то же время опережающие своих сверстников на многие годы. Они не стоили памятника из черного мрамора — он бы давил на них, а просто стоили памяти. Они стали ключом, который завел внутреннюю пружину Чилы до отказа, до срыва, до взбешенного визга стальной ленты.

«Я не хочу, чтобы все об этом знали...»

«Нормально мы поступили: ты, я, пацаны...»

Может, неправильно в силу разных причин, но нормально.

Это и были ответы на все вопросы. Где-то туманные и расплывчатые, где-то четкие и определенные.

«Ты прав, Михал Василич, есть вещи и поважнее денег».

В этот вечер Чила сделал лишь один телефонный звонок.

— Я попрощаться... Нет, помощь не нужна. Вы и так для меня сделали много, парни.