Богдан Сушинский - Севастопольский конвой Страница 65

– Понял, к исходу дня.

Вычислить этот район для противника, если бы он прослушивал их разговор, тоже труда не составляло. Поскольку основное направление удара обеих дивизий и вспомогательных частей сектора направлены на северо-восток, к верховьям Большого Аджалыка, то понятно, что поредевшему полку десантников предстояло соединиться со своими в районе Новой Дофиновки, которая располагалась у перемычки, отделявшей лиман от моря.

Впрочем, по сведениям того же Бекетова, полученным от пленных штабных офицеров и радистов, командир полка уже знал: прослушиванием местных радиобесед и прочими радиоиграми румынская контрразведка себя не утруждает. Во всяком случае, ни в чем конкретном и действенном это не проявляется.

– Кстати, ты где там находишься?

– В районе своей бывшей батареи.

– Понял. Погоди, а что это за пальба у тебя?

– Так ведь говорю же: на батарее нахожусь, – улыбки, которой Гродов озарил свое лицо, начальник контрразведки оборонительного района видеть не мог. Однако же подвох и так был ясен.

– Ты дурака не валяй, она взорвана.

– Ах, да, забыл сообщить. Это я дальнобойную батарею четырехорудийную у румын прихватил. Теперь вот в дело пускаю, не пропадать же добру.

Майор умышленно громко скомандовал: «Господа канониры, орудия зарядить!», затем отдал приказ на огонь и только потом вновь вернулся к микрофону рации.

– Ну что, впечатляет?

– Ты, Гродов, канонирством своим не увлекайся. Помни: не батареей теперь командуешь. Развивай успех десанта, не теряй темп.

– Так ведь только то и делаем, что развиваем.

– Кстати, тут вот мне подсказывают, что не мешало бы эти орудия дальнобойные в город перебросить, а то ведь уже порт прикрывать нечем. Да и для поднятия духа надо бы горожанам трофеи показать.

– Надо, значит, доставим.

Едва связь прервалась, как послышалось стрекотание мотоциклетного мотора, и вскоре в капонире снова появился Жодин.

– Привезли трофейный пулемет, а также полную тачку гранат и патронов, – доложил он. – И еще вот это, – продемонстрировал сержант кусок школьного мела.

К тому времени, как командир второго батальона Колобов доложил, что просматривает в бинокль северную окраину Новой Дофиновки, которую противник спешно укрепляет, на щитках и стволах всех четырех орудий уже красовались надписи: «Она стреляла по Одессе! Больше по Одессе стрелять не будет!»[44]

– Нацеливай удар на южную часть деревни, – приказал он комбату. – Нужно захватить перемычку, чтобы перекрыть путь отступления противника с западного берега.

– Приказ ясен.

– Ясен, да не совсем, – осадил его Гродов. – В бой пока не рвись, иначе половину бойцов положишь. Активно обороняйся и жди приказа. Сейчас я помогу тебе своими орудиями и попрошу поддержки у эсминцев.

18

Полковник Питештяну замер в двух шагах от порога кабинета и терпеливо ждал. Еще минут пять назад он положил перед вождем нации свою, всему высшему руководству государства известную, золотистую папку с тесненным на ней красным гербом. Сегодня в этой увесистой папке находилось одно-единственное донесение – о положении румынских войск под Одессой. Точнее, о том положении, которое сложилось после высадки десанта морской пехоты русских к востоку от города.

Для кондукэтора уже не было секретом, что ситуация там угрожающая, почти катастрофическая, тем не менее он все оттягивал и оттягивал тот момент, когда нужно будет открыть папку и ознакомиться с донесением Генерального штаба.

– По самым последним сведениям, части 4-й армии все еще находятся в окружении, – проговорил Антонеску, задумчиво глядя на эту папку, но все никак не решаясь пододвинуть ее к себе и открыть.

– Так точно, господин маршал. Последние сведения поступили всего лишь двадцать минут назад, – доложил адъютант, не взглянув при этом на часы.

Кондукэтор уже знал, что Питештяну обладает удивительной способностью ориентироваться во времени, не пользуясь при этом часами. В противовес самому вождю нации, который ощущал острую потребность постоянно видеть перед собой циферблат.

– И что же?

– Окруженные в ночь с первого на второе октября, эти части несут большие потери, но все их попытки вырваться из котла пока что результатов не приносят.

– Какой позор: почти целая армия попадает в окружение защитников блокированного города, который, по канонам войны, давно должен был пасть! Он давным-давно должен быть… впрочем, – безнадежно махнул Антонеску рукой, прервав себя на полуслове.

Маршал мог бы еще добавить: «И все эти события происходят после того, как части сражавшейся там армии получили значительное пополнение, и я, как главнокомандующий, лично побывал на данном участке фронте! К тому же Геринг перебросил с средиземноморского побережья под Николаев целый полк «юнкерсов», каждый пилот которого имеет большой опыт борьбы с вражескими караванами! Причем установлено, что германские пилоты сражаются прекрасно. Так что еще должен предпринять главнокомандующий, чтобы эти бездари в генеральских мундирах все-таки загнали свое воинство в осажденный город?!»

– Такого же мнения и заместитель фельдмаршала Кейтеля, генерал-полковник фон Венц, господин маршал, – слишком запоздало уловил адъютант, что Антонеску мысль свою завершил, а не просто замялся на полуслове.

– Какого еще… мнения? – сжал кулаки кондукэтрор.

– Что город должен был пасть. Так считает генерал Венц.

– Да при чем тут ваш генерал Венц? – поморщился кондукэтор.

Если бы Антонеску позволил себе оставаться откровенным хотя бы с самим собой, то признал бы, что само упоминание имени этого германского генштабиста вызывает у него приступ астматического невосприятия.

– Это я к тому, что Венц позволил себе говорить со мной едким, недопустимым тоном, – попытался хоть как-то подыграть своему шефу полковник.

– Хотите сказать, что в штабе Верховного главнокомандования рейха уже известны все подробности происходящего под Одессой?

– По-моему, командование рейха обладает еще более откровенной информацией, нежели мы, не приукрашенной донесениями наших генералов.

– То есть хотите сказать, – постучал Антонеску указательным пальцем по папке, – что эти сведения еще и слегка приукрашены?

– …А еще потому, – ушел адъютант от прямого ответа, – что у германцев там, похоже, своя разведка работает. В самом городе, при русских штабах.

– У нас что, разведки уже не существует? – исподлобья взглянул на полковника Антонеску.

– На этот вопрос обстоятельнее способен ответить генерал Лопушняну, начальник армейской разведки, – спокойно парировал полковник. С таким же спокойствием он парировал натиск всякий раз, когда земляк-кондукэтор заставлял его отвечать на те вопросы, отвечать на которые он не имел ни права, ни желания.

– Придет время, и Лопушняну тоже спросим, – проворчал кондукэтор. – Многих спросим, только бы взять этот проклятый город.

– К слову, фон Венц заявил, что и Кейтель, и сам фюрер крайне возмущены топтанием наших войск под Одессой, считая, что мы уже давно должны воевать на подступах к Кавказу.

– Увидим, как они будут топтаться под Москвой, при крещенских морозах, – мрачно и в то же время воинственно улыбнулся Антонеску, повергая этим заявлением адъютанта в легкое замешательство.

– Лично я так ответить генералу фон Венцу, конечно, не осмелился бы, но вы… – поддержал адъютант решительность кондукэтора.

– Эти вояки пока что не понимают, что настоящая война в России начнется с первыми серьезными морозами. Причем такими морозами, о которых они еще даже представления не имеют. В былые времена Бонапарт уже испытал их убийственную крепость на своих «бессмертных».

Питештяну давно привык к тому, что вождь нации огрызается по поводу любого окрика из Берлина, однако «беседовать» с германцами в таком тоне никогда раньше кондукэтор себе еще не позволял.

«Впрочем, – тут же скептически заметил полковник, – до беседы с германскими генштабистами у маршала дело еще не дошло. Пока что у него только один слушатель – и тот подневольный».

Когда маршал читал какие-либо документы, которые выкладывал на стол адъютант, он всегда великодушно позволял ему посидеть на стуле у двери. Причем делал это, даже когда никаких вопросов к полковнику не возникало, тем более что кондукэтор всегда мог вызвать его сигнальной кнопкой.

Поначалу Питештяну не мог понять смысла этой прихоти вождя нации, но со временем убедился: тому нужен истукан-«собеседник». Конечно же, молчаливый, бесправный и бессловесный. То есть нужны были некие «благодарные уши».

Очень часто кондукэтор забывался настолько, что наедине начинал разговаривать сам с собой. Причем не только в кабинете. Эта «психическая слабость» румынского дуче уже не раз была подслушана его врагами у двери и подмечена на людях. Так вот, чтобы отучить себя от «разговоров с самим собой» или же оправдаться перед собой, вождь старался постоянно держать при себе, как собачонку на коротком поводке, адъютанта, личного порученца.