Вячеслав Немышев - Дневник полковника Макогонова Страница 7

Старый устроился у окна.

Кафешку соорудили в строительном вагончике. Тут же за стенкой шкварчало и булькало: готовились манты, жижиг галнаш и бульон. Шашлык жарили на дворе. Двор был обустроен из досок и листов шифера. На дворе жила кошка с котятами. У Малики страшные шрамы на лице. Малика по-русски говорит сносно, почти без акцента.

– Андрюша, ай какой! Долг так и не отдал, – распричиталась Малика, принимая заказ, – три тысячи остался должен. Ваши уехали, сколько денег не отдали! Мы бедные, инфляция и все такое.

Старый – добряк. Ему стыдно стало. Он вынул из кармана деньги и отдал Малике. Малика – «разведенка», с ней можно пофлиртовать. Старый надул щеки и распушил кошачьи усы.

– Малика, дай я тебя поцелую.

– Ай, Андрюша, придется жениться тогда на мне. Мы тебе чик-чик сделаем. И станешь наш. – И снова о наболевшем: – Ай, сколько ваши денег не отдали.

До Нового года задолжали Малике ленинские саперы. Кто-то из взвода вернулся с отпуска и привез взводному Каргулову, как тот просил (для племянника), игрушечный джип на радиоуправлении. Взводный в то время лечился от контузий. Джип бросили в угол. И однажды джип разобрали на запчасти, вынули электронику. Соорудив взрывное устройство, потащили пакет с фугасом на площадь к Малике. Тысяч под тридцать денег задолжали. Оставили пакет у столика с грязной посудой. Когда отошли на безопасное расстояние, нажали кнопку на пультике от радиоуправляемого джипа. Бабахнуло. Обожженную Малику увезли в больницу. Прибегали журналисты, брали интервью у прокурорских. Прокурорские сказали, что разборки местных. После этого инцидента кафешки убрали за шлагбаум от греха.

Много чего еще узнал и увидел Старый за свой контракт: и как ноги отрывало, и как головы. И как плакали солдаты – рыдали и бились головами, да бестолку все было. Как стреляли солдаты по людям, а люди ненавистью стреляли в ответку. Обратно все возвращалось и тем, и тем. По-глупости, думал про себя Старый, попал он на контракт. Но не по глупости, а по беде! Беда, значит, что не нашел он дома в средней полосе и дальше к Уралу приличной работы, чтобы жить и не тужить. А не найдя, клюнул на рекламу военкоматовскую и, как водится, как случается в характере слабых доверчивых людей, отправился искать лиха и денег в даль от дома. Будто там – в дали лучше было.

Скопил он денег немного за свой контракт.

Людей не убивал Старый. Когда смотрел на мертвых, все воротило, тошнило его.

Дурацкое это дело – ему было ехать на контракт.

Он-то понимал теперь и терзался.

Особенно понял, когда, очухавшись после операции, думал, что он на том свете, а медсестры вовсе и не медсестры, а ангелы. Или черти, которые до поры, пока его не выпишут из палаты, прикидываются ангелами. Когда же скажут ему: «Просим покинуть, будьте любезны на контракт далее!» – тогда станут они чертями, каковыми и были на самом деле. Старый до женского полу был устойчив, как сам думал. Был он мужичонкой неприглядным, и оттого шустрые прохиндейские женщины на него сразу внимания не обращали. А не обращая, глядели на него, Андрюху Карамзина, мужика тридцати семи лет, снисходительно.

Все и всем прощал Андрюха Старый. И даже, что его всегда отправляли за пивом и он всегда оставался крайним. Вот хоть и с Маликой. Попробовала бы она так сказать Тимохе или Макогонову. Хо-хо! Макогонову. Во, человечище! Боязнь, а не человечище! Боязнь для чужих. Малика – чужая. Все тут чужие. И они, солдаты, для всех тут чужие. Чужие чужим – чужие. Вообще-то он против был, чтобы Малику взрывали. Теперь она с обожженной рожей. Чеченка, «разведенка» – кому она нужна?

Наелся Старый и развалился, локтем подпер щеку, стал думать: вот ему ехать надо. Можно Тимоху спросить, можно еще кого-нибудь из комендантских. Народ мотается из Грозного и обратно. Конечно, можно на вертушке из Ханкалы до Моздока, но это день, два, а то и три терять. Знаем, плавали. Ханкала – пластилиновая страна.

«Надо бы спросить Малику про такси», – подумал Старый.

– Малика, – позвал Старый. Та подошла, руки обтерла тряпкой.

– Ай, Андрюша?

– Малика, такси бы мне. Заплачу, не обижу.

– Знаю, Андрюша, ты честный, – Малика стразу стала не чужой, как будто своей. – Такси, короче, есть. Мой сосед, а его брат хороший таксист. Он до войны, короче, был таксистом. Куда тебе надо будет ехать?

– До Минвод, – выдохнул Старый, – дней через десять. И сколько денег захотят? Я много не смогу.

– Ты честный, Андрюша. Правильно. Нужно к людям с душой.

– Ладно, Малика, – отчего-то занервничал Старый: «Тимоха наверняка присоветует дешевле и надежней. Да нет, не станет Малика подставляться». – Зайду как-нибудь. Ты покумекай. Сколько денег за пиво?

– Сто пятьдесят, короче, за все.

Старый отсчитал.

– На, двести. Оставь.

И пошел. Малика спрятала деньги и, выйдя за солдатом из вагончика, смотрела ему вслед обожженными глазами без ресниц. Под ногами крутилась кошка. Малика бросила кошке недоеденное со стола. Так постояла и вошла в кафе, прошла на кухню и стала замешивать тесто для мантов.

Стукнула дверь. Широкая тень заслонила проход.

– Здравствуй, дыдык хейла, Малика.

Женщина вздрогнула от этого голоса. Тяжелый голос, неприятный. В проходе стоял высокий чернявый парень в военной форме с автоматом. Он смотрел на Малику строго и властно, как смотрят на женщин мужчины на Кавказе.

– Дыдык хейла, Жевлади.

– Не зови меня по имени, дура. Как меня зовут, знаешь?

– Знаю.

– Что хотел этот?

– Такси.

– Такси?

В расположении, где жили саперы, жарили мясо. Нажарили целую сковороду. Все сели к столу, застучали вилками, резали мясо ножами, рвали зубами. Позвали и Андрюху:

– Иди, Старый. Мясо. Свежатина.

Подумал Старый, что свежего мяса можно поесть, хоть и сыт уже. Стал класть куски в рот и жевать. Жевалось. Мягкое мясо было, прожарилось.

Молча едят, вдумчиво.

– Откуда продукт? – спросил Старый.

На него посмотрели. И дальше едят.

Один обтер рот и говорит:

– С того мешка взяли. Казак с ляжки срезал. От дерьма отмыли. Не пахнет?

Народ стал дружно отвечать:

– Не-а.

– Совсем и не воняет.

– Ароматное.

– А чего добру пропадать?

Как Старый повалился из-за стола, да как блеванул себе на ботинки, так сразу и заржал народ. Гоготали. Хлопали Старого по плечам, спине, еще мяса совали под нос. Воротит Старого. А и смешно тоже стало – эк его развели.

– Сволочи.

– Га-га-га!

– Го-го-го!

– С ля-ашки-и-и!

– Дураки, – кричит Андрюха, – зачем мешок приперли в комендатуру?

– Прокурорские сказали. Да выкинули уже. Ох, Старый. Прокурорские посмотрели и сказали – чего вы это дерьмо приволокли?

– Ха-ха. Ну, Старый, лошара. Собрался домой-то?

«Собрался, – подумал Андрюха. – Эх!.. Я ж забыл. Надо бы с ротным насчет денег пообщаться».

Новый ротный по фамилии Дубинский был человек.

До него ротным был Вася, тезка Макогонова. Вася был увалень. Васе все прощалось. Когда Жору с Тимуром рвануло на Первомайке, Вася и опростоволосился. Жорику ноги по яйца оторвало, Тимура тоже ничего себе нахлобучило. Вася с камеркой был, стал снимать на видео. Приехал комендант. Вечером в новостях показали кровищу на асфальте и коменданта Удава матерящегося смертным матом. Все на Васю – гад, продал кассету журналистам! Вася клялся, что не продавал, так отдал. Дурак, сказали, дурак, что не продал, а так отдал! Удав же пообещал сгноить дуракастого ротного. Когда пришел новый ротный, Вася никак не мог рассчитаться как матответственный: ходил, ныл, что его подставили. Но, в общем-то, Вася был не трус. Увалень, но не трус. Вася даже к «первым номерам» подходил на маршруте. «Первый номер» – смертник. Так всякий грозненский сапер скажет и не ошибется. Журналистам, когда они идут с саперами, говорят: от «первого номера» держитесь подальше. Если рванет, то в асфальт мордой, мордой. Еще и «вторые номера» – смертники. Многие из взвода Старого погибли – все «первые и вторые номера».

Лежал Старый в палатке, пальцами шевелил на ногах и думал о ротном, про свои деньги, что заработать заработал, но никак получить не мог. А еще о том, кто и как воюет, думал.

Вот, к примеру, не все воюют…

Одни парятся весь контракт в тылу в Ханкале: и офицеры, и разные солдаты. Там можно даже орден по легкому заработать. И вот, значит, считается, что столько-то народу было в Чечне. Его спросят – ты где воевал? Он, тот, – в Чечне! Уважуха. А никто не знает, что тот так себе воевал – сидел и делал серьезный вид, когда прилетали генералы из штабов. Он два года там просидел – два раза скатался с колонной в Грозный или Гудермес. И получил орден. Ну ладно. В Аргуне, например, кантовался человек. А кем? Тут другая заковырина: финансистом служил или зампотылом, или связистом, или минометчиком. Везде ж комендатуры. Комендатуры – это крепости; в крепости можно долго служить и не тужить, если не вылезать за ворота. Можно орден получить. Но не факт. Тем, кто в Ханкале не тужит, орден получить проще – ближе к кассе. Ну, ладно, топаем к разведке и саперам. Так где, где говоришь, кантовался – сапер из Ведено? В 119-ом полку под Хатунями? Или разведка шатойская? Или наша ленинская? Тут никто, конечно, не поймет сразу, что у сапера делов немного и все коротки: пройти от туда и до туда, а как пройдешь – водку в три горла жрать. А как же не жрать – если завтра вдруг не пройдешь и башку твою оторванную будут на место приделывать! Форменкой под подбородок прикроют, чтоб мать и жена и другая родня и дети не видали бы, как глотка твоя порвана осколками. Ни разведке, ни саперам орденов просто так не дают. Саперам, потому что их валят. Им не успевают давать. Разведка сама валит. Им не за что давать. Савву вон три раза представляли. Разве калмыку с такой хитрой рожей дадут «крест» за мужество?..