Андрей Воронин - Спасатель. Серые волки Страница 7

Андрей выключил компьютер и посмотрел в окно. Дождь уже кончился. Туча уползала на восток, устало ворча и погромыхивая, небо в той стороне было темное, серо-фиолетовое, но на западном крае небосвода уже прорезалось закатное солнце, и над мокрыми, блестящими, как лакированные, крышами зажглась хорошо заметная на фоне уходящей тучи, огромная, в полнеба, радуга.

Андрей посмотрел на часы. Было без четверти шесть, день кончился. Как всегда, когда работа не клеилась, он чувствовал себя усталым, совершенно разбитым, вялым и взбудораженным одновременно. Звонить Лизе в таком состоянии было, мягко говоря, неразумно. Умнее всего сейчас было бы совершить продолжительный моцион на свежем воздухе. Но, во-первых, где Москва, а где свежий воздух; во-вторых же, идти ему никуда не хотелось, и он решил, что сегодня его драгоценному организму придется обойтись без моциона – так же, к слову, как вчера, позавчера, позапозавчера и так далее.

– Дурак я сегодня, – пожаловался он мертво поблескивающему погасшим экраном ноутбуку. – С этим надо что-то делать. Говорят, клин клином вышибают. Попробовать, что ли?

Он прошел на кухню, вставил на место штекер антенны, включил телевизор в сеть и вооружился пультом. Потом достал из холодильника бутылку пива и с воинственным кличем «Даешь поголовную дебилизацию россиян!» плюхнулся на угловой кухонный диванчик.

6

Говоря, что до посадки остался всего час, симпатичная стюардесса явно поторопилась: самолет сильно отклонился от курса, огибая преградивший путь к Москве грозовой фронт, и приземлился с опозданием на сорок две минуты.

Когда стих гул турбин, когда были произнесены все приличествующие случаю слова по интеркому и пассажиры неторопливо потянулись к выходу, золотой «ролекс» на запястье господина с усами а-ля Сальвадор Дали и седеющей эспаньолкой показывал уже без двадцати восемь. Владелец дорогого хронометра вынул из рундучка над сиденьем саквояж из тисненой телячьей кожи, повесил на шею цифровую видеокамеру, надел светлую панаму, поправил солнцезащитные очки и одним из последних покинул салон.

Стоявшая у выхода стюардесса на прощанье одарила его белозубой улыбкой, в которой, помимо заученной вежливости, угадывалась искренняя заинтересованность. Господина с эспаньолкой это не удивило: он привык нравиться женщинам и обычно платил им полной взаимностью, даже когда подозревал – как правило, не без оснований, – что очередную пассию интересует не столько он сам, сколько его деньги. Он благосклонно кивнул бортпроводнице и вышел из самолета.

Незадолго до посадки, когда лайнер, идя на снижение, пробил сплошной покров низкой облачности, а потом лег на крыло, заходя на разворот, пассажир с эспаньолкой повернул голову и через проход и три ряда кресел на мгновение увидел в иллюминаторе землю – неправдоподобно четкие и правильные прямоугольники подернутых сиреневой дымкой полей, россыпи похожих с высоты на детские кубики домов, напоминающие монтажную плату с напаянными на нее радиодеталями, розовые от закатного солнца пластины микрорайонов, блеск сусального золота на куполах какого-то монастыря… Это была Москва – то есть не сама Москва, а ближнее Подмосковье, один из метастазов чудовищной раковой опухоли, в которую рано или поздно превращается каждый большой, активно растущий и развивающийся город. Господин с эспаньолкой – если верить паспорту, который лежал во внутреннем кармане его полотняного пиджака, гражданин Аргентины Антонио Альварес – не был здесь уже давненько, но внимательно следил за жизнью города через посредство Интернета и спутникового телевидения. Эта жизнь шла именно так, как, по его мнению, должна была идти; нельзя сказать, что приходящие из России новости ему нравились, но он знал: где ты ничего не можешь, там ничего не должен хотеть. В свое время он потратил немало сил, пытаясь направить ход событий в иное русло, но это напоминало попытку сдвинуть голыми руками гору – если хорошенько подумать, так и пробовать, верно, не стоило.

За мгновение до того, как отвести взгляд от иллюминатора, он увидел там, внизу, совсем другую картину. Дома и улицы исчезли; теперь под крылом аэробуса лежал дремучий лес, сплошь состоящий из голых, уродливых, мертвых и даже, кажется, окаменевших деревьев. Густое переплетение корявых ветвей, как клетка, удерживало внизу, не давая расползтись и рассеяться, прильнувший к узловатым корневищам вечный мрак; это была вотчина волков-оборотней из его сна, их логово, их родовое поместье – гиблое место, живущее по законам волчьей стаи и ежеминутно рождающее чудовищ только для того, чтобы рано или поздно их пожрать.

Видение было таким ярким и реалистичным, что господин Альварес вынул из внутреннего кармана пластиковый пузырек с прописанными доктором таблетками и перечитал надпись на этикетке, уделив особое внимание составу препарата. Врач уверял, что это лекарство не вызывает привыкания и почти не дает побочных эффектов. С учетом диагноза, не оставлявшего пациенту надежд на выздоровление, и весьма непродолжительного срока, который был ему отмерен, латиноамериканский коллега доктора Айболита мог и соврать. Но не предупредить человека, который самостоятельно водит машину и пилотирует легкомоторный самолет, о том, что препарат может вызвать галлюцинации – нет, это было бы чересчур даже для Аргентины.

Антонио Альварес убрал пузырек обратно в карман. Скорее всего, привидевшийся ему наяву кошмар был рожден не лекарством, а его собственным подсознанием. Разум уверял, что все обойдется – во всяком случае, шансы на это достаточно велики, чтобы не шарахаться от собственной тени. Ему всегда везло – не в мелочах наподобие азартных игр или подворачивающихся под ноги на улице туго набитых бумажников, а исключительно по-крупному, там и тогда, где и когда без везения действительно было не обойтись. Как тогда, в Лондоне, когда из выпущенных убийцей почти в упор четырех пуль в цель попала только одна, слегка оцарапав бедро, или много раньше, когда ему посчастливилось оказаться вдалеке от места событий, в которых, сложись все немного иначе, он мог принять самое непосредственное участие. Как будто ангел-хранитель, в воспитательных целях позволяя ему набивать синяки и шишки на мелких житейских колдобинах, своевременно хватал его за шиворот и аккуратно обводил вокруг волчьих ям с вбитыми в дно заостренными кольями.

Так, вероятнее всего, должно было произойти и сейчас. Обошедшийся в кругленькую сумму паспорт выглядел безупречно и мог выдержать самую тщательную проверку, поскольку был настоящим; искать его уже почти наверняка перестали – во всяком случае, искать активно, – а если и не перестали, что с того? Лист проще всего спрятать в лесу – так сказал, кажется, Честертон, – и где труднее всего отыскать человека, если не в многомиллионном мегаполисе? Особенно если человек, как Антонио Альварес, не претендует на сомнительную славу медийной персоны и никому не собирается мозолить глаза…

Доктора отмерили ему месяц-другой – самое большее, полгода, но это при условии, что случится чудо. Он мог бы провести остаток дней с максимальным комфортом, который могут обеспечить по-настоящему большие деньги, но предпочел рискнуть – не потому, что имел мазохистские наклонности, а потому, что должен был привести в порядок дела. Есть вещи, в которых люди не признаются даже на исповеди, но это не означает, что груз старых грехов и ошибок, которые еще можно исправить, следует тащить за собой на тот свет. И когда точно знаешь, что дни твои сочтены, не сделать попытки снять камень с души – просто-напросто преступно, в первую очередь перед самим собой.

Словом, здесь, в России, ему нужно было кое-что успеть. На это требовалась буквально пара дней, и он твердо рассчитывал, что этот срок в его распоряжении будет – должен быть, потому что иначе просто нельзя.

Выйдя из самолета, он испытал легкое разочарование. Вместо передвижного трапа, на который почему-то рассчитывал, он очутился в узком посадочном коридоре с глухими белыми стенами – еще один признак изменений, вызванных наступлением цивилизации и стремительно делающих мир неузнаваемым для тех, кто, как насекомое в янтаре, застрял во второй половине прошлого века.

Длинный белый коридор напоминал кишку; отогнав неуместную мысль о том, что в таком случае должны олицетворять собой движущиеся по нему плотной массой пассажиры, господин Альварес поправил на плече ремень саквояжа и примкнул к попутчикам, поскольку выбора все равно не было.

Очутившись у стойки паспортного и таможенного контроля, он, наконец, понял, для чего на самом деле предназначена только что оставшаяся позади белая пластиковая кишка. Считается, что она служит для обеспечения безопасности пассажиров при посадке и высадке из самолета. Спорить с этим трудно, да и незачем; просто каждому предмету, если постараться, можно найти другое применение. Передвижные посадочные коридоры, соединяющие самолеты с пассажирскими терминалами современных аэропортов, эффективно оберегают пассажиров от дождя, ветра, снега, а заодно и от вполне реальной возможности переломать кости, по неосторожности или спьяну сверзившись с крутого трапа. Но столь же эффективно эти стыковочные модули лишают человека свободы маневра: с того мгновения, как стюардесса закроет люк за последним пассажиром, он может двигаться вперед и только вперед – даже в том случае, если, как Антонио Альварес в данный момент, вдруг осознал, что вперед ему уже не надо. «Рыбка передом плывет и назад не отдает» – так, помнится, они говорили в детстве, правда по другому поводу.