Евгений Чебалин - Гарем ефрейтора Страница 7

Эта обязанность – составлять политический обзор изнутри – осталась за Серовым и после Украины, когда Сталин возвратил его в аппарат НКВД.

Серова припекало от ожогов с двух сторон: с одной – истекающая бессилием ненависть обойденного Кобулова и Папы, с другой – грозный, переменчивый самум сталинской защиты и покровительства, надувающий паруса его карьеры. Свирепо и туго надувал, по ночам иногда казалось, что вот-вот не выдержат паруса, лопнут.

Глава 4

Вторая ночь засады, как и первая, утекла впустую. Исраилов так и не появился в ущелье со своим штабом. Донесение источника – бандпособника, которого Ушахов завербовал за месяц до этого, оказалось пустышкой. То ли источник работал и вашим и нашим, то ли Исраилов выбросил очередной финт – внезапно изменил маршрут, как это делал уже не раз. Надо разбираться. Но это потом. А сейчас – отпустить опергруппу по домам и проиграть с замом Колесниковым один вариант.

Отпустив отчаянно зевающих скорохватов в аул, Ушахов пошел вдоль реки размяться, отогнать сон. Кобыла Ласточка, коротко и призывно заржав, двинулась вслед за хозяином, мерно поматывая торбой с овсом, надетой на морду. Колесников остался лежать подле потухшего костра, негромко уютно всхрапывал, завернувшись в бурку. Бурка смутно чернела сквозь туманную перину, плотно укутавшую дно ущелья перед самым утром.

Туман стлался метровым слоем над рекой, валунами, и идти в нем было непросто и непривычно – не видно, куда наступаешь.

Колесников проснулся от холода. Открыв глаза, приподнялся и не увидел себя: тело по самые плечи было укутано плотной розоватой пеленой. Сквозь нее едва темнела горка углей от прогоревшего костра. Черный ворс бурки усеяло серебристым бисером влаги. Где-то вблизи шумела, вызванивала невидимая река. На ее берегу, утонув по брюхо в тумане, стояла лошадь Колесникова с овсяной торбой на морде. Колесников разогнул скрюченное тело, осмотрелся. Подсвеченный солнцем туман клубился по дну ущелья молочно-мутным потоком. Из него там и сям выпирали корневища, макушки крупных валунов.

Ни Ушахова, ни опергруппы не было. Подрагивая от озноба, накинув на плечи бурку, Колесников пошел наугад вдоль каменной стены.

Он увидел Ушахова рядом с его кобылой у скального выступа. Ущелье делало здесь крутой поворот. Начальник стоял, запрокинув голову, и острый кадык его нежно-розово светился на солнце. Ушахов что-то высматривал. Услышав Колесникова, обернулся, поманил пальцем.

– Опять ночь коту под хвост? – зевнув, лениво осведомился старший лейтенант. Из вопроса явно выпирало холодновато-ехидное: «Ну и сколько будешь нас мордовать попусту, старпер?»

Ушахов не ответил. Достал лист исписанной бумаги, не глядя сунул Колесникову. Сумрачно велел:

– Вникни.

Расползающиеся вкривь и вкось каракули гласили: «Началник Ушахов памаги нам. Пирсидатель Абасов ест вор-жулик сапсем калхоз бисовисна грабит. Тибя много просили штоб ты его забирал турма. Наш тирипение кончался, валла-билла[1], будим убивать. Писал тибе это писмо старики Хистир-Юрт».

– Ясно, – сказал Колесников. – Тот самый Абасов?

– Тот.

– Мы же на него трижды в райком докладные подавали. Кадровый ворюга, две судимости. О чем Руматов думает?

– Руматов, само собой, думает, а кого на это место? Лучшие кадры на фронте.

– Ну так что? Если лучшие на фронте, значит, бандюг с ворюгами,…

– Это ты меня уламываешь? – не дослушав, удивился Ушахов. – Меня не надо, Саня. Ты лучше Руматова уломай. – Рванул, затягивая подпругу на Ласточке, взвился в седло.

– Так что будем делать? – осторожно спросил Колесников.

Ушахов не ответил, тронул лошадь. Когда дошли до костра, возле которого ждала лошадь Колесникова, Ушахов обернулся, наконец сказал непонятно и страшновато:

– А ничего. Приедем – спать будем.

Тронул коня к выходу из ущелья. Ехал, думал: «В самый раз на меня отсексотить наркому: Ушахов не принял мер по письму. Саня – пацан шустрый, на мое место давно метит. Давай, Саня, кидай цидулю Гачиеву. Покажись в натуре, голеньким, спихни старика на фронт. Поработай, помоги начальника в настоящее дело сплавить».

Вечером на совещании в Генеральном штабе Шапошников доложил о плане летней кампании: активная оборона па всех фронтах, перемалывание сил вермахта и переход в контрнаступление на отдельных участках фронта.

Вслушиваясь в крепнувший поток аргументов, что развивали принятое им решение, Верховный никак не мог отделаться от ощущения сидевшей внутри занозы. Письмо Исраилова, его чудовищно язвительный тон («Ай, Моська! знать она сильна…»), безудержное хамство, сквозившее в каждой строке, попирали сам символ сталинского имени, магию его.

С безобразно испорченным настроением около часу пополуночи Сталин неожиданно прервал совещание, никак не объяснив этого. Генштабисты расходились, оставляя после себя мертвящую опасливую тишину.

Сталин велел соединить себя с первым секретарем Чечено-Ингушетии Ивановым и потребовал от того обрисовать обстановку в республике. Он сознавал лавинную неожиданность своего звонка. И тем не менее неуверенный тон секретаря, расплывчатость формулировок и особенно упоминание о собранных для фронта лекарственных травах и цветах окончательно вывели его из равновесия. Более не сдерживая себя, Сталин вогнал в трубку длинную уничтожающую репризу – итог отвратительного дневного фарса:

– Я недавно смотрел ваши сводки о посевной и нефтедобыче в республике. На фоне фактического позорного отставания от военных нужд особенно умиляет ваш сбор лекарственных трав. У меня создалось впечатление, что вы волочитесь за дешевыми частностями, как петух за несушками, и не владеете обстановкой в целом. Сидеть на пороховой бочке, нюхать травы с цветочками и не замечать горящего фитиля под задом – это преступное легкомыслие!

Почему о диверсиях, о растущем политическом бандитизме у вас под носом Сталин должен узнавать из личного письма политбандита Исраилова?! Почему нет результатов у бригады Кобулова? Плохо помогаете!

В чем корневая причина бандитизма, в чем его опора? Вы способны ответить на эти вопросы и нормализовать обстановку? Может быть, вы устали? В таком случае, мы не станем утруждать вас нашим доверием. Подумайте. Я жду исчерпывающего ответа на все вопросы не позднее конца месяца. Через день к вам прибудет в помощь Кобулову генерал-майор Серов. Обеспечьте максимум условий для выполнения его задачи по ликвидации Исраилова.

Положил трубку. Чувствуя сухость во рту, невидяще уставился в черный квадрат окна. На сегодня хватит. Никого не видеть, не слышать. Приказал Поскребышеву вызвать машину.

Сидя на заднем сиденье, расслабленно покачиваясь в упругой коже, с нетерпеливым облегчением представил замкнутый спокойный полумрак глухой комнатушки, кисло-сладкую терпкость сухого вина, теплый ворс ковра под босыми подошвами. Сегодня надо выпить.

Вереница машин мчала сквозь лес по узкому коридору из сосен. В щель приоткрытого стекла плескал сырой, напоенный хвоей воздух, столбы света выхватывали из тьмы медные свечи стволов.

Иванов положил трубку, сел, вытер холодный пот со лба. Резко кольнуло сердце. Боль разрасталась, запуская жгучие щупальца под лопатку. Растирая грудь, не дыша, он осторожно потянулся к ящику стола, достал капли. Передохнул. Одной рукой налил из графина воду, накапал двадцать капель, выпил. Закрыл глаза и затих, прислушиваясь к себе, отгоняя вязкий липкий страх, всегда сопровождавший приступы. Ждал долго.

Гулко ударили настенные часы, отбивая половину второго ночи. Боль нехотя сворачивалась в клубок, уползала вглубь. Иванов набрал номер телефона заведующего отделом, опасливо и жадно задышал полной грудью. После долгих гудков в трубке наконец раздался сонный с хрипотцой голос:

– Лачугин слушает.

– Спал, что ли?

– Есть такой конфуз, Виктор Александрович. Сам не заметил, как отключился.

– Мне бы так оконфузиться… минуток на двести, – с тоскливой завистью сказал Иванов. – Не получается. Ты как, совсем проснулся?

– Да вроде.

– Звонил Сам. – Иванов почувствовал, как напряглась тишина.

– Что?! Когда?… Извините. Слушаю внимательно.

– Нужен анализ политической и экономической ситуации в республике: в чем корневая причина бандитизма, саботажа, дезертирства из армии. На справку – неделя. Обследуй три самых зараженных района – Галанчожский, Чеберлоевский и Шароевский. Прощупай все низовые звенья: сельсоветы, колхозников, стариков из аулкомов. Поговори с семьями бандитов, легализованных. Ну и так далее, что тебя, учить?

– Понял. Рассветет – отправлюсь.

– Как это – рассветет? – сухо удивился Иванов. – Ты, Василий Григорьевич, рассвет в горах встречай. Он там шибко красивый, бордовый, цвета людской кровушки.