Сергей Самаров - Тройная зачистка Страница 7

Овцы в кузове жалобно блеяли. Им дорожной пыли досталось больше, чем людям.

– У меня от одного только запаха баранины изжога начинается, – усмехнулся Пряхин. – Мне бы лучше свинины попостнее, а сало я прапорщику Собченко отдам. Он любитель...

У Назара от таких слов дрожь омерзения по телу пробежала. Он не понимал, как вообще можно есть свинину и при этом считать себя человеком.

Рахим деловито достал домкрат и стал прилаживать его под кузов.

Еще через десять минут вся партия героина перекочевала под сиденья и за спинку в кабине. Там тайник старый и проверенный. Майор тем временем отсчитывал сто стодолларовых купюр.

– Когда будет следующая партия?

– Пограничники, подлецы, все перекрыли. И не знаю даже, – пожал Назар плечами. – Сообщат... Обещают на следующий месяц. Я заказал сразу сто килограммов. Если ты целиком взять не сможешь, я отдам другому. У меня спрашивали... Как, осилишь?

– Я поднатужусь...

– Это как?

– Просто. Поищу деньги.

– Поднатужься.

– А ты сразу мне сообщи. Сигнал тот же.

– Конечно.

– Смотри только, чтобы все нормально было. В прошлом месяце я три раза тебя ждал.

– Да разве ж я виноват. Я же говорю – пограничники...

Назар убрал деньги в карман.

– Сегодня отправляете?

– Вечером поеду, в ночь. Не все еще для самолета загрузили... Да ночью и патрулей на дорогах меньше.

– Патрули тоже денежку любят... С ними надо ладить...

ГЛАВА 3

1

Уже пожали друг другу руки, но за порог Лысцов еще не ступил. Не торопится уходить.

– Держи меня в курсе дела, – попросил Басаргин.

– Обязательно. Каждую новость буду сообщать. Вдруг да выплывет у тебя ассоциация... И ухватим след заказчика. Я плотно связями этого Даутова займусь. В какой, кстати, редакции твой сосед работает?

– Понятия не имею. Не спросил. Растерялся.

– Ладно. И сам подумай. Не может быть, чтобы ты совсем концов не видел. Есть что-то обязательно, есть... В отместку убивают в двух случаях из ста. В девяноста восьми случаях – принимают превентивные меры. При таком процентном соотношении это реально принимать за рабочую версию. Если версия возникнет, все претензии прокурора отметутся сами собой, и никто к тебе не прицепится. Думай... В семь часов, говоришь, сосед-репортер появится... Я приеду. И к тебе забегу, новостями поделюсь. Пока...

Закрыв дверь за Лысцовым, Александр вернулся в большую комнату, допил коньяк и в сомнении покачал головой: процедура ведения нужного протокола и смешила и злила одновременно.

Получается так: ты спасаешься от киллера, стреляешь, защищая свою жизнь, и автоматически сам становишься подозреваемым... Подозреваемым в чем? В преднамеренном убийстве! И здесь уже мотивы никого интересовать не будут. Как следак сказал?.. Под дурное настроение попался... С женой поругался...

Что может быть несуразнее?!.

С другой стороны, в прокурорском недоверии смысл кроется не просто предполагаемый на всякий случай, а вполне реальный. Сколько известно случаев, когда люди, обладающие оружием на законных основаниях, на поверку оказывались не всегда чистоплотны и готовы были применить его и неоднократно применяли в своих корыстных или иных целях. То, как Басаргин с Лысцовым составляли протокол, тоже есть суть что-то не совсем честное, однако это не приносит никому вреда. Но что стоило Александру инсценировать покушение просто из необходимости кого-то убить? Ничего нет проще: застрелил и вложил в руку пистолет. Свои отпечатки пальцев с него, естественно, предварительно стер. И пистолет при этом, используя служебное положение, не сложно подобрать такой, за которым после баллистической экспертизы обнаружится немало отметин. Тогда и старые дела не грех будет списать на незнакомца в подъезде.

Насколько Александр знал ситуацию, немало сотрудников МВД и даже ФСБ имели за спиной такие грехи, что против них давно пора возбуждать уголовное дело, и не одно...

Но свой же следак, другой Лысцов или даже этот самый, умело составит протокол.

И дела нет...

Басаргин осторожно открыл дверь в маленькую комнату. Александра слушала все ту же музыку – в мощь и многоголосие оркестра пронзительно врывалась, будоража душу, скрипка и трепетала, до боли щекотала нервы. Одновременно жена делала какие-то наброски угольным карандашом на листе бумаги. Александр постоял минуту, взявшись рукой за косяк и наблюдая за ее работой, потом шагнул вперед. Из-за громкой музыки она не услышала его шагов.

Встав на цыпочки, потому что жена роста была почти одного с мужем, Басаргин заглянул через плечо. С листа на него узнаваемо смотрели глаза комиссара Костромина. Лицо только угадывалось, очерченное несколькими верными штрихами, и было заполнено тенями и полутенями. Где-то за головой Станислава Сергеевича маячил призрак Эйфелевой башни. Именно призрак, потому что это была даже не башня – так, тоже несколько штрихов. Но Костромин угадывался сразу, безоговорочно. Получился, конечно, не он сам, это был только его образ. Но образ, несомненно, его, и ничей иной. А ведь она видела комиссара всего несколько минут, мельком, да еще сама находясь в таком состоянии, что не обращала, казалось, ни на кого внимания.

По правде говоря, Басаргин, когда увидел, открыв дверь в комнату, Александру рисующей, подумал с неприятным холодком в душе, что на листе будет изображен труп с лестничной площадки. В том положении – с согнутыми ногами и черным пулевым отверстием во лбу, со вспенившейся вокруг этого отверстия подгоревшей пузырчатой кровью – как его увидела Александра, когда боком проскальзывала мимо, чтобы подойти к мужу. Сам он еще не отошел от разговора с майором Лысцовым, проворачивая в голове раз за разом картину происшедшего, а к трупам вообще относился равнодушно, даже к трупам, к которым имел непосредственное отношение. Но казалось почему-то, что Александра должна по-прежнему переживать те минуты, что провела на лестнице рядом с мужем. Для нее это такое сильное впечатление, которое может нервно вырваться через руку на бумагу, еще больше раздражая художественное воображение. Художник не может не быть впечатлительным, иначе его картины не будут никого впечатлять, и сам он превратится в очередного халтурщика, в зависимости от степени таланта модного портретиста влиятельных, а то и просто богатых людей или немодного рисовальщика с Арбата. Так сама Александра говорила. Басаргин эту фразу хорошо запомнил.

Но она рисовала Костромина...

Значит, почти обрадованно подумал Александр, другое впечатление оказалось сильнее, и если не вытеснило полностью первое, то хотя бы отодвинуло его на задний план. Что это за впечатление? Это и не впечатление вовсе, это возможность осуществления давних желаний, возможность вырваться в большой мир из тесных оков обыденности. То есть не однажды уже высказанное ею желание. Внутренние эмоции обычно оказываются сильнее эмоций, вызванных наружными событиями. Ее наивные мечты о свободе творческой личности (она забывала, что свободы ото всего не бывает) связались с романтикой поездок куда-то далеко, с романтикой неведомых опасностей, переплелись и смешались в мутный коктейль. Но сейчас совсем не время объяснять Александре, что свобода не может быть безотносительна – точно так же, как ничто другое в большом взаимосвязанном мире. В нынешнем положении ей легче перенести внешние впечатления.

Душевное состояние жены Басаргин понял: так она восприняла сделанное мужу предложение, потому что и не могла принять его иначе, не зная в принципе, что за работу ему предлагают, и не задумываясь о смысле этой работы. Должно быть, она думала, что это будет продолжением его сегодняшней деятельности. Конечно, в какой-то мере это правда. Но лишь – в какой-то, очень ограниченной мере, потому что антитеррорист должен быть не менее закрытым, чем сам террорист, а работа у него сложнее.

Однако он и сам не знал еще, что это за работа. Мог только догадываться, основываясь на слухах, которые, вопреки обыкновению всех слухов легко расползаться, неохотно покидали пределы кабинетов управления антитеррора ФСБ. Но здесь свое, местное. А там...

Интерпол... Сектор антитерроризма... И при этом высокая засекреченность работы. По крайней мере, именно так показалось Басаргину, когда он слушал намеки комиссара. Полностью переменить свою жизнь! Александра еще не понимает этого. И никто не скажет ей, сможет ли она оставаться художником, заниматься своим любимым делом, или для творчества у нее не будет условий.

Что ждет впереди его?..

Что ждет впереди ее?

Что ждет впереди их?..

Александра почувствовала присутствие мужа за спиной. Оглянулась с короткой полуулыбкой и продолжила набросок.

– Как думаешь, смогу я зарабатывать на Монмартре? – спросила почти весело, довольная результатом.

Вот оно, это впечатление!

Творческое воображение разыгралось во всю силу. Она уже представляет себя в Париже, она уже своя среди уличных художников. Она уже пьет кофе в «Ротонде»[8]...