Михаил Серегин - Последняя охота Страница 7

– Кого это черт принес? – вслух произнесла Наташа и лениво побрела открывать.

Черт принес не кого-нибудь, а чем-то в высшей степени довольного Лелика. Его голубые глаза весело блестели, губы разъезжались в нелепейшей улыбке, а на голове топорщился непослушный мальчишеский хохол.

В руках Лелик держал бутылку вина и букетик цветов.

– Ну ты даешь, Ленечка! – сказала Наташа. – А если бы Вова, мой муж, был дома и открыл бы тебе сам? Ведь он мог сегодня остаться!

– Да? – ничуть не обескураженный первыми словами Наташи, проговорил Лелик. Взгляд его сиял, а по длинному бледному лицу пробегали сполохи неподдельной радости, какого-то полудетского ликования. – Правда? Ну… я тогда бы сказал, что ошибся квартирой. Не туда позвонил.

– Ну да, – улыбнулась Наташа. – А на самом деле ты собирался к нашей соседке…

– Ну да!

– Милейшей Анне…

– Ну вот! -…Игнатьевне, пятнадцать лет тому назад вышедшей на пенсию и теперь выгуливающей трехлетнего внука и воспитывающей собачку. Или наоборот, – договорила Наташа и уперла руки в бока.

Лелик сдулся, как проколотый резиновый шарик.

– Ты что, не рада меня видеть?

– Да заходи, господи! – сказала Наташа. – Не торчи в дверях. А то в прошлый раз эта противная Анна Игнатьевна со своим чудовищным псом тебя чуть было не заметила.

Лелик ввалился в прихожую, попутно отдавив Наташе обе ноги, сунул свой букетик ей куда-то в подмышку, а потом, едва не уронив бутылку вина, влетел в комнату. Свалился в кресло и проговорил:

– У меня прямо день на день не приходится. Полосатая какая-то жизнь. Вот. Позавчера у меня…

– Что было у тебя позавчера, я знаю, – сказала Наташа, садясь в кресло напротив него. – Ленка заходила, рассказывала. Зря я тебя позавчера так круто. Просто попал ты, Лелик, под горячую руку.

– Я не Лелик, я Леня, – отозвался тот.

– Ну да. А сегодня-то у тебя что произошло, дорогой, что ты просто цветешь и пахнешь?

– Пахнешь? А… это я туалетную воду новую купил. Вот. Мне же премию дали. – Лелик покрутил головой, очевидно, ища, куда же он, собственно, поставил бутылку вина, потом встал с кресла и сообщил:

– А еще у меня сегодня мама уехала. На две недели. К сестре в Липецк.

Вероятно, таким тоном говорил бы выпущенный на свободу заключенный, амнистированный в связи с государственным торжеством, подумала Наташа. Мамы Лелика она не видела, но знала, что он боялся ее куда больше второго человека в своем рейтинге фобий – директора своего института Михаила Валерьевича и третьего – экс-мента и буйного алкоголика Денисьева из соседней квартиры, время от времени напивавшегося до такой степени, что он мнил себя Феликсом Эдмундовичем Дзержинским и пытался арестовать соседей по лестничной клетке.

– Так что я сегодня совершенно один, – продолжал Лелик. – На работе мне вручили премию и отправили отдыхать. Там какому-то толстосуму очень понравился мой проект загородного коттеджа. Вот меня и это…

– И какая же премия, ты, Растрелли воронежского розлива? – улыбнулась Наташа.

– Четыреста рублей! – гордо ответил Лелик, а потом выудил откуда-то искомую бутылку и начал крутиться снова – вероятно, на этот раз уже в поисках штопора, которым эту бутылочку, стало быть, можно открыть.

Наташа вздохнула: вроде бы взрослый человек, квалифицированный, талантливый специалист в своей области, а довольствуется крохами с барского стола. Это подумать же: премия в четыреста рублей за проект коттеджа! Если бы у нее, Наташи, были выдающиеся данные в какой-либо области, она бы вела себя иначе, чем этот простодушный обаяшка Лелик. Вот Ленка, она и не корчит из себя великого архитектора, и не кропает за гроши гениальных проектов, по которым строят новорусские дворцы, – она сама строит. Строит мужиков, причем так, что те только попискивают и кладут к стройным Ленкиным ножкам свои фунты, баксы и «Визы Голд».

– Ну хорошо, давай выпьем за твою премию, чудо-архитектор, – сказала Наташа.

Выпили. Лелик наполнил бокалы и хотел уж было родить какой-нибудь незамысловатый тост, как вдруг в дверь позвонили.

Бедняга Лелик подскочил, едва не разлив вино, и пробормотал:

– Это кто… твой Свиридов, да?

– Нет, у него ключи. А когда он их забывает, то звонит совсем по-другому. А однажды он просто булавкой замок открыл. За несколько секунд. У меня дверь захлопнулась, а ключи внутри остались. А он в этот день вообще ключи дома забыл. Я думала, что дверь ломать придется, а он пришел, причем выпимши, да и открыл дверь булавкой за полминуты. Если не быстрее.

– Как? – спросил Лелик и щелкнул зубами. Ему приходилось видеть мужа Наташи, мускулатура и габариты Влада, а равно и информация о том, что тот является сотрудником серьезного охранного агентства, восторгов у сотрудника архитектурного института не вызывали.

Наташа нервно усмехнулась и сказала:

– Как-как? Быстро! Я у него еще спросила: ты что, Володя, раньше взломщиком работал?

– А кем он рабо… ой, опять звонят!

– Откуда я знаю, кем он раньше работал? – с досадой сказала Наташа. – Вроде в армии служил. Хотя что-то не похож он на серого армейца. Ладно, пойду открою. Может, соседка что спросить пришла. Утюг там или еще что-нибудь. Ты посидишь или в шкаф тебя прятать?

– Посижу…

Наташа открыла дверь и – ахнула.

Перед ней высилась массивная фигура, не уступающая габаритами ни Владу, ни его другу Афоне Фокину, но более бесформенная и одутловатая. На массивных покатых плечах сидела здоровенная лобастая голова, круглая, как луковица, с широким красным носом и огромной, от лба до затылка, сияющей лысиной. Черты лица чем-то смахивали на фокинские.

На госте были пропыленная рубаха с закатанными по-простецки рукавами и тренировочные синие брюки, сильно смахивающие на те, в которых щеголял Юрий Никулин в «Кавказской пленнице», – с пузырящимися вытертыми коленями и отвисшими, как уши Чебурашки, кармашками на боках.

В правой руке, толстенной, густо поросшей черным волосом, он держал громаднейший дорожный баул, откуда торчал уголок довольно неопрятной тряпки.

Здоровяк зыркнул на Наташу маленькими светлыми глазками, которые казались выцветшими на багровом загорелом лице, и прогрохотал, обдав молодую женщину устойчивыми водочными ароматами:

– Ну, здравствуй, дочка!

– Папа… – растерянно произнесла Наташа. – Ты… здесь? Какими судьбами?

Михал Иваныч уронил баул на пол и, облапив дочь огромными ручищами, прижал к себе так, что едва не переломал ей ребра.

– Сто лет не виделись! Сто лет, Наташка! – рявкнул он басом.

– Ну почему же сто… Меньше трех лет.

– Чего ж ты, жабенция, не приглашаешь отца в квартиру? А? Ну-ну! – Он сверкнул желтыми зубами и ввалился в прихожую, буквально неся на себе ошалевшую от неожиданности, да еще от обилия отцовского тела и голоса, дочку. – Твой-то дома, нет? Не видал зятька-то! Дома? (Михал Иваныч не попал на свадьбу дочери, благо на момент торжеств подал на развод с матерью Наташи и потому демонстративно не пошел на свадебное торжество. Свиридова он ни разу не видел.) – Дома твой-то? – повторил Буркин.

Наташа открыла рот и уже хотела было отвечать, как Михал Иваныч сам увидел зябко съежившегося и ерзающего в кресле Лелика и заглушил тоненький голос дочери своим сочным громовым басом:

– А-а… дома! Ну, познакомимся, выпьем! У меня тут есть немнога-а-а!

С этими словами он вытянул из баула две бутылки водки, а потом присовокупил к ним огромную бутыль ядреного самогона, который, как помнила Наташа, мастерски варили в окрестностях Караганды из таких ингредиентов, которые не принято упоминать хотя бы из боязни испортить аппетит. Причем надолго.

Лелик вскочил с кресла, потом снова сел, потом снова вскочил. Неизвестно, сколько бы он так играл в ваньку-встаньку, если бы Михал Иваныч двумя огромными шагами не преодолел разделяющее их пространство и не вцепился клешневатыми пятернями в худые плечи архитектора, обалдевшего от напора и шумливости невесть откуда взявшегося в квартире Наташи громадного затрапезного мужика.

– Ну, здорово, здорово, зятек! Как тебя, то бишь, зовут-то?

– Ле…

– Че ты там бормочешь? – хохотнул Михал Иваныч. Употребив, вероятно, еще в поезде и добавив на вокзале, он находился в превосходнейшем расположении духа.

– Леонид.

– Леонид? Харррошее имя! М-м-м… Наташка, ты же вроде в письме писала, шо он Вадим, то ись Во-ло-дим… мер? Не… Это я, старый дурень, чегой-то перепутал. Значится, Леонид? Ачччень хорошо! Ну что, зятек, давай выпьем за встречу. Я – Михал Иваныч, отец твоей Наташки.

– П-похож, – не найдя ничего лучшего, выдавил из себя Лелик.

– Похож?! Ха-ха-ха!! Да ты юморист, зятек! – Михал Иваныч выплыл на уровень большого, от пола до потолка, зеркала и впился острыми светлыми глазками, такими маленькими на этом красном мясистом лице, в свое отражение. – Похож! А-ха-ха-ха!! – снова закатился в грохочущем смехе бравый папаша. – Похож я – на Наташку!