Вячеслав Денисов - Оружие фантома Страница 7

Клавдия Петровна бросила взгляд на настенные часы. Странно, но, когда был жив муж, они ломались чуть ли не каждый месяц, и тогда он садился за стол и долго их чинил. Это было неотъемлемой частью их медленной, спокойной жизни. Но лишь костлявая забрала мужа к себе, часы словно ожили. Они тикали, и ничто не нарушало их хода, словно металлический механизм понимал, что ремонтировать его больше некому. Часы да она – вот все, что осталось от семьи, которая распалась в далеком пятьдесят четвертом году, когда они с мужем, тогда еще молодым и крепким, уехали на Север, оставив новорожденного сына в приюте. Время тогда было холодное да голодное.

Сейчас часы показывали без четверти четыре. Клавдия Петровна глянула в окно. Соседки уже около двух часов сидят на лавочке и не собираются расходиться. Вздохнув еще раз, старушка взяла с кухонного стола ключи и направилась к выходу. Может, зять с дочкой приедут и она встретит их на улице?

Заперев дверь на один замок – кому нужно старушечье барахло, – Клавдия Петровна стала спускаться вниз. Это всегда доставляло кучу хлопот. Лифт капризничал, как пьяный слесарь: хочу – работаю, не хочу – не работаю. Находясь в квартире, она за четыре часа ни разу не услышала, как натянулись, громыхнув, тросы, значит, можно не утруждать себя тем, чтобы нажимать кнопку. Потеря времени.

Между вторым и третьим этажами она услышала, как хлопнула входная дверь. Кто-то вошел в подъезд. Но удивительно! – старушка даже остановилась – не было слышно шагов. Уже почти дойдя до почтовых ящиков, она с замиранием сердца услышала шорох за трубой мусоропровода…

Медленно ступая по ступеням, Клавдия Петровна скосила взгляд в сторону шахты. Из-за трубы торчала пола серого грязного плаща. Пола подрагивала, словно хозяин плаща находился в треморе. Так дрожит кошка, перед тем как кинуться на воробья.

«Бомжи проклятые!.. – стараясь отогнать от себя страх, подумала Клавдия Петровна. – Что здесь-то ему нужно?!»

Когда проходила мимо шахты, ее неувядаемый с годами слух уловил едва различимое в тишине подъезда дыхание. Что-то было в этом дыхании настолько отталкивающее, что старушка, собравшись с силами, постаралась побыстрее спуститься вниз. И лишь вдохнув полной грудью уличного воздуха, она успокоилась и почти сразу забыла о своем не очень приятном спуске с лестницы.

Она вспомнила об этом лишь спустя десять минут, когда вновь увидела этот плащ…

Распахнулась дверь подъезда, и, держа воротник плаща у самого лица, вышел человек. Этот грязный серый плащ… И…

Клавдия Петровна, повидавшая на своем веку всякое, почувствовала, как ее обдало морозом. Не поднимая с колена руки, она перекрестилась на уровне живота.

На нее глянули мутные желтые глаза. И цвет тех глаз определить было невозможно – лишь желтый, ядовитый белок и черный, расширенный до предела зрачок. Человек только провел взглядом по Клавдии Петровне, но она мгновенно почувствовала тяжесть внизу живота и холод на сердце…

– Клава, что с тобой? – озабоченно закудахтала старушка, сидящая напротив. – Маша, достань немедля нитроглицерину!

Отмахнувшись, Клавдия Петровна встала.

– Должно, давление. Пойду до дому.

Подъем занял в два раза больше времени. Уже подходя к своей квартире, она услышала то, чего не слышала, когда спускалась: на лестничной площадке едва слышно звучала музыка. Ответ мог быть только один. В одной из квартир до конца не прикрыта дверь. Любопытство перебороло страх. Клавдия Петровна поднялась на этаж выше своей квартиры и с удивлением обнаружила, что приоткрыта дверь в квартиру ее бесшабашного соседа – Андрея Вирта. Собственно, она удивилась не самому факту открытой двери – в этой квартире часто бывала открыта дверь, и из нее, беспокоя по ночам соседей, раздавались громкие разговоры и звучала музыка. Гости в квартире Вирта не переводились. Было удивительно другое – дверь была незаперта, а внутри, не считая музыки, которая, кстати, к моменту подъема старушки на этаж стихла, была тишина.

И она вошла…

Клавдия Петровна не помнила, как добралась до своей квартиры. Она не помнила, как легла на диван и взяла в руку телефонную трубку. Очнувшись, она так и не смогла восстановить хронологию событий – она собиралась звонить в милицию или вызывать «Скорую»? Звонить в милицию нужды уже не было – вся площадка была заполнена милиционерами. Каменея от ужаса увиденного, она не сказала тогда милиционерам ни слова. Перед ее глазами, смешиваясь одна с другой, стояли две картины – истерзанный труп соседа и серый грязный плащ, исчезающий за углом дома. И посредине этого страшного наброска горели глаза цвета тухлого яичного желтка…

– Другими словами говоря, – подытожил Стариков рассказ Вербина, – бабка видела убийцу?

– Этого никто не говорил, – парировал Сергей. – Она лишь видела мужика, который пошатнул ее нервную систему. Из этого не следует, что он – убийца и нам следует принципом розыска избрать желтые глаза и серый плащ.

– Стоп, ребята, – как всегда к месту вмешался в разговор Макаров. – Но эксперты уверяют, что смерть наступила не ранее семнадцати часов. Как я понял из твоего рассказа, старушка видела труп около шестнадцати? Не в цвет.

– В том-то и заключается самое хреновое… – Вербин поерзал на стуле. – Когда Клавдия Петровна видела Вирта, он был еще жив. Кто-то «сделал» его так мастерски, что тот мучился еще около часа. Это не убийство, товарищи оперуполномоченные. Если верить нашему УК, это не что иное, как причинение тяжких телесных повреждений, повлекших за собой смерть. Смешно, правда?

– Нет, не смешно. – Макаров вздохнул и полез в карман за сигаретой. – Все равно это будет квалифицировано как убийство. Бабке никто не поверит, а телу Вирта – да. Однако я вас поздравляю. Последнего маньяка в области задерживали пять лет назад. С почином… А откуда вообще взялся в доме этот Вирт? Соседи что говорят?

– В 1997-м, перед самой смертью мужа Клавдии Петровны, переехал к ним в дом какой-то парень лет тридцати пяти. Парень своей жизни не скрывал. Жены дома нет – он туда с бабами. Потом стало наоборот. Видно, бабе его надоело на это блядство смотреть. Он отсутствует – она мужика в дом. Несколько раз друг друга ловили, били о головы посуду, но почему-то жили вместе. Наверное, что-то держало.

– Любовь, – подсказал Саморуков. – Только любовь.

– Интересное кино получается. – Макаров до конца выслушал эту историю, но что-то в ней не вязалось воедино. Либо Вербин чего-то недосказал, позабыв, либо он сам что-то пропустил.

– А за что сидел муж старушки? – спросил Стариков.

– В девяностом его по восемьдесят девятой за кражу госимущества хотели приземлить, но переквалифицировали на сто сорок четвертую, и дед честно, до звонка, оттарабанил три года.

Макаров наконец понял, что его беспокоило в рассказе Вербина.

– Сергей, мне послышалось или ты на самом деле говорил, что старуха тебе счет предъявила за мужа и сына? Мол, по лагерям всю жизнь мотались?

– Я тоже слышал, – подтвердил Игорь.

– Тогда нескладуха. – Александр положил сигарету в пепельницу. – Дед сидел всего три года, и то на закате жизни. А сына она вообще в пятьдесят четвертом потеряла. Так за какие такие лагеря ты перед ней оправдывался?

Вербин поморщился.

– Понимаешь, Сань… Короче, ей год назад сообщили, что сына ее живым видели.

– Кто сообщил?

– Говорит – умерли они уже. В Волгограде жили. Соседи той бабки, которая работала в приюте и приняла сына.

– Фигня какая-то! – взорвался голодный Мишка Саморуков. – А они, в свою очередь, откуда узнали, что это их сын?

– В восьмидесятом, когда в Москве стали готовиться к Олимпиаде, начали там чистку среди криминала и бродяг. На одной из квартир в перестрелке один из оперов вогнал пулю в череп бандюка. Того бандюка опознали потом как найденыша одного из детских домов Москвы. Приехал он из Волгограда, где жил. При нем были какие-то бумажки на имя Киреева Тимофея Андреевича. Этот Тимофей, хапнув лбом пулю, по жизни слегка расслабился. Короче, выжил, но только телом. Мозги отстегнулись напрочь. Определили его в местную клинику как безнадежного. А через два года приехал какой-то спец из Слянска, то есть из нашего города, – пояснил непонятливым Вербин, – и привез Киреева сюда. Еще через год Тимофей преставился. Это было уже в восемьдесят третьем.

Макаров молчал долго.

– Что по камню?

Притухший было Вербин снова ожил.

– А вот по камню все гораздо интересней! Камень старый. – Услышав смех Старикова, он пояснил. – Ну, я имею в виду не возраст алмаза, конечно, а время его огранки! Сейчас так камни не гранят. Я был у мужика одного – он антиквариатом на Луговой заведует, так он в свой «глаз» зыркнул на бриллиант, капнул чего-то и с ходу мне предложил пятьдесят тонн «зеленых». Я чуть не продал.

– Не понял, – поморщился Макаров. – Объясни.

Сергей вынул из кармана камешек и положил на стол перед сослуживцами.