Сергей Зверев - Общак на доли не порубишь Страница 7

– Сразу – руки-ноги склеиваешь и мертвым притворяешься?

– Почему бы и нет? Если ты махалово устроишь, ментам это только на руку.

День шел своим чередом, в разговорах, играх, без всяких косяков…

Очкарик отложил книжку, дочитав ее до постельной сцены; у него не выходила из головы блондинка, оставленная им в Саратове. Так явно ему представилось, что красотка сейчас с другим мужчиной и ублажает его так же, как и его самого, что усидеть на месте он не смог – соскочил с нар и поднял подушку. Знал, что сигарет у него почти не осталось – две штуки, потому и тянул с курением ближе к вечеру.

Очкарик застыл: рядом с двумя завернутыми в газетную бумагу плоскими «приминами» россыпью лежали четыре сигареты с желтыми фильтрами.

– А я-то думаю, куда у меня за ночь сигареты пропали? – прищурился Кувалда.

У очкарика дыхание перехватило от страха, он не мог выдавить из себя и слова в оправдание.

– Я… я… – шептал он.

– Братва, – Кувалов поднял над головой зажатые в пальцах сигареты, – крыса на хате! У меня скрысятничал, отвечаю.

– Хата крысу не потерпит! – послышалось со всех сторон.

Кувалов ударил очкарика кулаком в солнечное сплетение и тут же отступил на шаг. Первоход, согнувшись пополам, несколько секунд еще сохранял равновесие, затем стал падать, и Кувалов толкнул его изо всей силы в спину. Послышался хруст очков. Когда первоход приподнял голову и подслеповато прищурился, он тут же получил удар в затылок. Один из «шестерок» Кувалова уселся на него верхом и бил парня лицом о бетонный пол. Потом в его пальцах Кувалда заметил тонкое лезвие, выломанное из пластикового бритвенного станка. Перехватил вопросительный взгляд.

– Только не «мочить», – властно проговорил Кувалда, выходя из обступивших очкарика арестантов.

Били парня не долго – уже через минуту за дверью послышались торопливые шаги коридорного. «Шестерка» за уши приподнял голову парня с пола и заглянул в залитые кровью глаза:

– Если скажешь, кто бил, – тебе не жить. – И с ловкостью кота отскочил в сторону…

Когда дверь в камеру открылась и на пороге появились вооруженные дубинами коридорные, то все арестанты уже жались по углам. Посреди камеры, напротив своих нар лежал первоход, вокруг его головы уже успела натечь небольшая лужица крови. Он скреб ногтями шершавый бетон пола.

– Заснул и со шконки, со второго яруса свалился, – спокойно пояснил один из «шестерок», – все видели.

– Именно так и было…

– Сам видел…

– Спал он, гражданин начальник.

Зазвучали голоса, сперва неуверенно, а потом все громче. Но мгновенно стихли под злобным взглядом коридорного.

– Вы у него спросите, – посоветовал «шестерка» из блатных.

– Обязательно спросим, – пообещал коридорный, – а ты, Кувалов, если что, ответишь.

– Я упал, сам упал… – чуть слышно проговорил парень и замер.

– Не сдох. Дышит, – резюмировал коридорный в камуфляже.

Кувалда сжал в пальцах сигареты, сломал их, растер в порошок. Он прекрасно знал, что ждет первохода в будущем, если, конечно, лепилы постараются и склеят его. В больничке его никто не тронет, но зато потом, в какую бы хату его ни определили, там уже будут знать о крысе. За крысятничество спросят по полной. Никого не будут интересовать оправдания – кто ж сам признается в краже у сокамерника, да еще не у простого арестанта, а у смотрящего. Первохода опустят, и потом весь срок проведет он в петушином углу. Поскольку тюремный телеграф сообщит о нем все на любую, даже самую далекую зону.

Воры, обосновавшиеся в «больничке» со вчерашнего дня, преспокойно играли в «стиры» – самодельные карты. На кон ставили немного, по десять баксов. Деньги, естественно, на виду не лежали, хотя при желании они могли бы позволить себе и это.

– Еще кон? – спросил Шнур, шестидесятилетний законник, он сидел на больничной кровати, облаченный в широкую белую рубашку, в разрезе которой покачивался огромный из темного дерева нательный крест на довольно толстом шелковом шнурке.

– Вдвоем толком не поиграешь, – отозвался Хазар, худой старик с золотыми зубами и ярко выраженной семитской внешностью.

Под расстегнутой дорогой спортивной курткой виднелись просвечивающие через кожу ребра и выколотый на груди Георгиевский крест с аксельбантом, свидетельствующий, что законник Хазар принимал участие в лагерном бунте.

– Дьяка будить не станешь, – отозвался Шнур. – Он когда спит, то лучше его не трогать. Сон для него святое. Однажды «дубаку» врезал, когда тот пришел его к куму звать.

Хазар вздохнул и раздал «стиры». Воры могли бы позволить себе и настоящие фабричные карты, все можно купить за деньги, даже находясь за решеткой, но самодельные «стиры» были для них привычней. Они вели себя так, словно одни находились в послеоперационной палате тюремной больницы, хотя тут был народ и кроме них. Вдоль стены тянулся длинный ряд одинаковых кроватей. На них лежали, укрывшись серыми казенными одеялами, арестанты. Большинство из них пострадало во время тюремных разборок. Кое-где высились штативы с капельницами.

Шнур взял в руки карты, всего на мгновение распустил их веером и тут же сложил. Взгляд его оставался бесстрастным. Хазар тоже умел прятать свои чувства, но по тому, как покраснел кончик его хищного загнутого носа, Шнур понял, что противник настроился на выигрыш.

В палату на каталке ввезли очкарика, сопровождал его сам Барсуков. Двое санитаров из арестантов, особо не церемонясь, перегрузили первохода на кровать. При появлении врача воры даже не подумали спрятать карты, хотя азартные игры строжайше запрещены тюремными правилами. Но даже последний «дубак» из конвойных знает, что нужно дать довести до конца кон, а уж потом забирать карты и тащить нарушителя-авторитета в карцер. Лишь после того, как Хазар в очередной раз выиграл, Шнур повернул голову. Барсуков уже ушел, у пострадавшего пока еще оставался Александрович – прилаживал капельницу.

– Кого привезли? – бесцветным голосом поинтересовался Шнур.

Александрович только плечами пожал; он понимал, что рассказывать о том, сколько швов пришлось наложить и какое состояние у пострадавшего, не стоит – законника интересует другое.

– Узнай, – сказал в пространство Шнур.

Он мог и сам позвать шныря, орудовавшего в коридоре мокрой тряпкой, но снизойти до этого не хотел. Александрович вернулся быстро и рассказал все, что стало ему известно о первоходе – от статьи, по которой его «закрыли», до номера хаты.

– Крыса, значит, – осклабился Шнур, в глазах запрыгали искорки, но тут же погасли.

– Барсуков распорядился вызвать к нему из города реанимобиль, пошел у «хозяина» «добро» просить, – на всякий случай сообщил Александрович.

– За что крысе такая честь? Когда я ночью от прободной язвы подыхал, то лепила только наутро пришел. Может, он свидетель ценный, дружков-подельщиков ментам сдает?

– Нет, просто Петр Алексеевич боится, что его трогать нельзя, может не доехать, – уже отказавшись от попыток вставлять в разговор блатные словечки, сказал санитар с дипломом.

Шнур задумался. Жизнь научила его усматривать в мелочах большой смысл. Если что-то происходит не совсем так, как обычно, значит, возникло подводное течение. Он переглянулся с Хазаром, тот чуть заметно кивнул, что означало: и я так думаю.

– Пусть Кувалда решает, что с ним делать. Если захочет, совет мы ему дадим.

– Так будет справедливо, – подтвердил Хазар и сделал Александровичу знак, чтобы исчез.

– Мутка какая-то, – проговорил Шнур, приблизившись к Хазару так, что они почти соприкоснулись лбами.

– Сперва малява от Монгола пришла, – прошептал Хазар, – а теперь реанимобиль приедет посреди ночи ради крысы. Ты прав, мутка. Думаешь…

Обычно за решеткой не принято интересоваться, кто и про что думает. Здесь каждый отвечает только за себя. Скажешь не то, после ответишь.

– Вскрытие покажет, – невесело улыбнулся Шнур, – если кто решил «на лыжи» встать, мы бы знали.

– Отморозков теперь хватает… – заметил Хазар и принялся сдавать «стиры».

Дьяка будить он так и не решился.

Вызов реанимобиля из двадцатой больницы в Бутырку был делом исключительным, но вполне объяснимым. Именно в «двадцатку» доставляют арестантов, если им не могут помочь в тюремной больнице.

Было уже за полночь. Реаниматолог – доктор Иванов спустился к машине в сопровождении дюжего ассистента и хрупкой женщины-медсестры в белом халате. Она держала в руке блестящий чемоданчик, украшенный красным крестом. Ассистент был молод и, возможно, поэтому постоянно улыбался, глядя на стройные ноги женщины, выглядывающие из-под короткого халата.

Иванов сел рядом с водителем. Микроавтобус с выключенными мигалкой и сиреной неторопливо выехал с больничного двора. Не успел ассистент и подмигнуть медсестре, которая ему нравилась, как в окошко, отделяющее водительскую кабину от напичканного медицинским оборудованием салона, просунул голову доктор Иванов.