Евгений Сартинов - Полет Стрижа Страница 7

Анатолий огляделся. Из-за ближайшего штакетника торчала чья-то кепка.

— Что это ты на него осерчал? — спросил невольный свидетель.

— Да надоел, старье, — весело ответил Стриж. — Надо — бери. Только не катайся на нем днем, убьют. А так, выловишь — твой будет.

Он подхватил свою изрядно отяжелевшую сумку и уже уходя добавил:

— Ночью вытаскивай, дед, днем не светись.

Отойдя немного, оглянулся. Старик, крепкий еще мужик с мощной фигурой, топтался на берегу. "Этот достанет, хозяйчик".

Он сразу узнал знакомый забор и, отодвинув потайную доску лаза, через огород пошел к дому.

11

Когда Ольга вошла во двор, Стриж сидел на крыльце и гладил небольшую, очень пушистую рыжую собачку. Та преданно глядела ему в глаза и, словно вентилятором, работала хвостом.

— Собака у тебя хорошая, но сторож никакой. Шариком зовут?

— Точно! — засмеялась Ольга. — Возьми сумки. Да отстань ты! — оттолкнула она прыгающего рядом пса.

— Сторож он никакой, зато добрый, ласковый, преданный.

— Как и хозяйка, — заметил Стриж, принимая из рук смутившейся вдруг Ольги тяжелые сумки. — А где дочь?

— К матери отвела. Витькиной, — добавила она, видя недоумение Стрижа. — Она мне как родная, приходит, помогает. Внучку вообще обожает.

Ольга запустила руку под перила и вытащила из тайничка ключ.

— И не боишься здесь оставлять? — удивился Стриж.

— Да красть нечего, — махнула она рукой. — Я оставляю, мать иногда приходит.

Обстановка, действительно, была не царской, но все чисто, ухожено. В тщательной отделке прихожей была видна рука мастера. А в зале поражала своею красотой стенка из неполированного дерева под орех.

— Витька делал, — уловив взгляд Стрижа, сказала Ольга. — Два года над ней работал.

И, вздохнув, добавила:

— Если б ты видел, что здесь раньше было: резные иконы, картины. Места на стенах пустого не найдешь.

Дом заново отделал, единственно в детской полы не сменил, скрипят.

Стриж между тем разглядывал резные дверки шкафов. Это были целые рельефные картины, поражающие выдумкой и мастерством исполнения. Невероятные по красоте и фантазии, слившиеся в одном прекрасном узоре тела животных и стебли растений. Ни одна картина не повторяла другую. Особенно поразила его прекрасная голова оленя, как бы выглядывающего из лесных зарослей. Он осторожно потрогал ее, как к чуду прикоснулся. Только сейчас Анатолий понял, как они недооценивали Витьку. Это был не просто неплохой ремесленник, это был самородок редкого таланта. Они его проглядели и, кажется, потеряли навсегда. Стриж открыл дверцу и понял, что разборке и перевозке этот шедевр прикладного искусства не подлежит. Все было сделано на месте и навсегда.

Ольга между тем на кухне выкладывала из сумок продукты, рассовывала их по шкафам и полкам, откладывала то, что потребуется сразу.

— В первые годы он был золотой человек. Водопровод провел в дом, водяное отопление, баньку построил. В баню пойдешь?

— Спрашиваешь! Конечно! — Стриж был заядлый парильщик, фанатик русской бани.

— Сходи тогда, накачай воды в баки. Насос там, в другой половине. Я пока поесть приготовлю.

Стриж качал воду, а сам все думал про Витьку. Тот с детства был умелец: мастерил какие-то модели, посещал всевозможные кружки, разбирался в любой технике, электронике. Года два он походил с друзьями на бокс, но, хотя имел прекрасные данные — природный удар, хорошую реакцию, редкую выносливость, -

Васильич сразу понял, что нет в нем того стержня, что нужен для бокса. Не мог Витька завестись, взорваться, выжать победу не из силы, а из самолюбия. Он был мягок, добр, а главное — податлив. А как он танцевал с

Ольгой! Все кругом тогда говорили: дал бог человеку и голову, и руки, и красоту, да и с женой повезло как никому. Выходит, сглазили. И осталась от прошлого только резная стенка да вот эта чудо-банька.

Банька, действительно, была на загляденье. Она состояла как бы из трех частей. В одном отделении стоял ручной насос, вода качалась прямо из Волги, мягкая, как раз для мытья. Стоял тут и электрический насос, но он давно сгорел, а наладить было уже некому. Во втором отделении находились баки с водой, там мылись, имелся даже душ — для перегревшихся парильщиков. Ну а в третьем размещалось сердце бани — каменка. Там даже стоял хитроумный градусник, от взгляда на который у Анатолия пробежал по коже озноб в предвкушении. Он натаскал березовых поленьев из сарая, нашел там же и принес два веника, разжег огонь в каменке и под котлами с водой. И только потом начал качать воду. Попотеть пришлось изрядно. Сначала он снял свитер, а потом скинул и майку. В баньке было уже тепло, он зашел посмотреть, как горит огонь, подкинул дров.

— Ну, как у тебя тут дела? — Ольга, пригнувшись, шагнула через порог. На ней был цветастый халатик с короткими рукавами, какой-то летний, не по сезону. Стриж обернулся к ней, веселый, довольный. Она невольно провела рукой по его мощным плечам, прикоснулась к шрамам, задержала ладонь. Серые глаза ее были совсем близко, он снова уловил этот пьянящий запах женского тела и не смог уже больше сдерживаться.

Рывком притянул к себе и прижался к ее губам в яростном и жадном поцелуе.

Он овладел ею здесь же, прямо на полу. Ольга не сопротивлялась и не пыталась ему помешать. Не говоря ни слова, помогла избавиться от одежды и только вздрогнула и закусила губу, приняв на себя всю мощь истосковавшегося за долгие годы по женскому телу мужского естества. Руки ее ласкали спину и волосы

Стрижа, ноги оплели его бедра, и все тело ее отзывалось благодарной волной на каждое его движение, на каждый порыв. Губы ее с жадной неистовостью ласкали то его губы, то шею, то грудь. В желтоватом свете слабенькой лампочки лицо ее казалось еще прекрасней: исчезли морщинки вокруг глаз, что он разглядел, стоя на крыльце, при свете дня, глаза затуманились, волосы рассыпались русой волной, а губы улыбались блаженной полуулыбкой и временами шептали что-то непроизносимое, непонятное и недосказанное, но важное и нужное. Повинуясь какой-то неведомой интуиции, они и в последнем порыве слились одновременно, и Стриж подумал, что сейчас умрет от счастья, глядя в это искаженное священной мукой прекрасное лицо. Его закаленное годами беспощадных тренировок сердце билось, как загнанный в угол зверь, и дышал он, как после самого тяжелого боя.

Черты ее лица разгладились, она открыла веки, сверкнув лаской серых глаз, как бы через силу улыбнулась.

Он приподнялся над ней, перенес силу тяжести своего тела на колени и руки.

— Прости, я, наверное, был груб.

— Ничего, я понимаю, — и все шепотом, словно боялась спугнуть свое хрупкое счастье. — И ты тоже чего не подумай… Толь, я два года, как от Витьки ушла, никого к себе не подпускала. А ты… Ты совсем другое дело. Я, наверное, и тогда тебя любила. А как сейчас увидела, голова кругом пошла…

— Спасибо тебе, — тоже шепотом ответил Стриж.

Они снова слились в поцелуе, только уже в нежном, ласковом. У Анатолия опять все заиграло внутри, но тут глаза ее раскрылись, она ойкнула и так резко вскочила, что он, подлетев, громко шлепнулся на пол. Ольга же, на ходу натянув халатик, босиком побежала к дому.

— Курица! — донеслось до ошалевшего Стрижа.

Он засмеялся от комизма ситуации — голый, на полу, от этого нелепого полета и звучного шлепка ягодиц об пол. Смех все больше и больше разбирал его, и когда Ольга, управившись с упрямой курицей, снова появилась в дверях бани, он уже не мог говорить, а только стонал, хватаясь руками за живот.

— Ты это чего? — с некоторым испугом спросила она. Руками Ольга вылавливала из волос не сдержавшие напора страстей заколки. Сквозь распахнутый халатик были видны ее маленькие, по-девичьи аккуратные груди, мягкий овал живота с ровненьким провалом пупка и темным волнующим треугольником.

— Иди сюда, — наконец выговорил Стриж. Он как-то сразу перестал смеяться, задыхаясь от подступившего желания.

— А мы париться сегодня будем? — чуть-чуть ехидно и ласково спросила она, снимая халатик и опускаясь на него сверху.

— Обязательно! — бодро ответил он, опьяняясь от прикосновения ее волос к лицу и плечам и чувствуя руками, бедрами, губами упругую нежность ее тела. Соски ее грудей мягко ткнулись в его грудь, и он приподнял ее на первой волне любви.

Они все-таки напарились в тот вечер до космической невесомости, и пили легкое вино, и ели злосчастную подгоревшую курицу, объедались конфетами, фруктами и мороженым. И еще была длинная ночь, и Ольга удивлялась сама себе, как это она, никогда не делавшая из постели религии, сумела насытить его неукротимую страсть. А он снова и снова загорался от ее прекрасного лица и тела. Отдыхая, Стриж шептал ей строки любимого Есенина и поражался, насколько это было про них: