Тайный бункер абвера - Александр Александрович Тамоников Страница 7

я специально водителем пошел служить, хоть мне по возрасту отказ был в военкомате. Упросил военкома, потом командира, потом писал каждый день заявления о переводе, пока меня на ладожскую дорогу не перевели. По льду возили продукты, а обратно — людей в эвакуацию. Надеялся я, что получится своих отыскать, вытащить их из блокады. Не спал по трое суток, в рейс, в рейс. Чуть бомбежка стихнет, и ползешь по ледку, прислушиваешься, не ломается ли. Тонул два раза, под бомбы попал, вот тогда без пальцев остался. Пока нашли нас, пока вытащили, а я от контузии на бок упал и руку-то придавил. Пришлось отнять пальцы, отморозил. Пока до госпиталя довезли, уж только резать осталось. В больничке-то меня похоронки и догнали, погибли в той бомбежке и жена, и внуки, и невестка. Чуть-чуть я не успел до них доехать. Сын в танке сгорел. Была семья, да за месяц сгинула.

Водитель замолчал, остервенело выкручивая руль на поворотах и изгибах дороги. По лицу его текли мутные дорожки слез, старик не стеснялся их. Он привык, что почти каждый день вспоминает родных и каждый раз не может удержать своего горя, не заживает рана в душе, истекает вот такой соленой прозрачной кровью. Он с тоской продолжил рассказывать о себе молчаливому попутчику:

— Как вспомню детишек, стариков, женщин, которых вез. Скелеты, иные и ходить уж не могли, до того оголодали. И мои так же медленно умирали, мучались каждый день, каждый час от голода. Ну как мне после такого этим зверям-фрицам продукты везти? Я бы их на мороз голыми выгнал и по лесу гонял. А потом из коры кусок хлеба на всех! И так каждый день, вот тогда узнают, поймут, как они людей мучили, что они делали, как издевались над ними! — Он с отчаянием в голосе поделился тяжелыми мыслями: — Я уже думал и яду достать крысиного, насыпать им в муку или крупу, пускай подохнут сволочуги в муках. Посадят меня, да и ладно, жить не для чего. Только ведь наши ребята из охраны тоже потравятся, не хочу я такого расклада. В зверя я превратился, в чудовище. Был человек, а сейчас… убил бы без жалости каждого фрица поганого своими руками. Вот таким стал, без любви, без семьи.

Сидевший тихо разведчик внезапно повернул к нему голову и кивнул:

— Точно, это правильно! Еда отравленная — это правильно. — И снова ушел в раздумья.

Водитель отрицательно покачал головой:

— Не смогу я, женщины из охраны там в госпитале питаются. Не убивец я, дорогой товарищ, не могу. Так уж воспитали. Хоть и считаю, что фашистскому зверю надо те же мучения устроить, какие и наши дети, жены, родители испытали. Третий год их гоним с нашей земли и выгнать не можем. Хотели рабами нас сделать. И как им это в голову пришло?! Гитлер их сумасшедший, а за ним миллионы идут. Вот как так, все же люди, человеки, как им мозги он дурит, я вот не пойму никак. Неужели нравится им убивать невинных? Ведь у самих ребятишки есть, жены дома ждут.

Старик продолжал рассуждать вслух, выплескивая на случайного собеседника свои горестные мысли, а разведчик лишь кивал в ответ. Он почти не слышал слова водителя. Собственные мысли заглушали и шум мотора, и сетования старика, а кивал Глеб в такт своей догадке: «Отравить паек в блоке, не смертельно, но чтобы стало совсем худо. Отравить и вылечить. Если на этого Шульца не действует страх или побои, то зайдем с другого конца. С благодарности, с хорошего, с помощи. Он заболеет, а я вылечу. Хороший врач, который помог выжить пленному, тогда он будет доверять и начнет общаться. Убедить его, что Германия проиграла, что нет больше шансов освободиться, или, наоборот, пообещать устроить побег к своим в обмен на ценную информацию. Главное — добиться его доверия, стать для него спасителем».

Грузовичок затормозил у указателя перед поворотом, водитель стукнул по задней стенке кабины:

— Товарищ майор, ваша остановка.

Позади загремели шаги, за стеклом с потеками от дождя показался майор Снитко. Он поймал взгляд Шубина и кивнул:

— Спасибо, товарищи, что подбросили. Счастливого пути. — И зашагал уверенной, отработанной на плацу походкой.

Старик проводил его взглядом и выжал газ до упора, так что его полуторка рванула по дороге вперед. С каждым оставленным позади метром морщинистое лицо становилось все мрачнее. Вот показалась колючая проволока, деревянные бараки и вокруг них — серая масса из людей. Шинели и обмундирование на пленных были такими грязными и оборванными, что разобрать звания или род войск по знакам различия, да еще и на ходу, было совсем невозможно. Военнопленные таскали бревна, обтесывали доски, копали ямы на территории, сооружая еще бараки для следующего пополнения. Лица их были серыми от грязи, одинаково унылыми и печальными. Здесь, в плену, за ограждением, в холодных, наспех сооруженных зданиях бывшие военные начали понимать, куда привело их слепое служение Гитлеру. При виде машины стройка на секунду замедлилась, а затем снова зашевелилась, как огромная серая тысяченожка.

Грузовик остановился у больших ворот, но после проверки документов проехал внутрь. Возле небольшого сарая их встретила маленькая фигурка в огромной телогрейке и сапогах. Сначала Шубину показалось, что перед ним ребенок. Только когда он вылез из кабины и рассмотрел лицо под большим вязаным платком, то понял, что груз принимает маленькая худощавая женщина лет сорока. Она взглянула на его раскрытую армейскую книжку:

— Здравствуйте, доктор. Меня предупредили, что вы прибудете. Как добрались? — Женщина кивнула двум пленным в ватниках и коротко приказала на немецком перетаскивать мешки и ящики в сарай. Сама с карандашом и бумагами встала рядом, чтобы отсчитывать единицы груза.

Глеб Шубин тихо ответил:

— Все нормально. — И начал осматриваться по сторонам.

В двадцати метрах от сарая белела надпись «Медицинский пункт» на точно таком же строении, но с окнами. Дальше, посередине территории, тянулась темная цепочка из бараков для пленных. Женщина, не отрывая глаз от плывущих в воздухе мешков, представилась:

— Лейтенант Свистельникова, лучше Мария Трофимовна, тем более вы меня и по званию старше. Правильно смотрите, это ваша вотчина — лазарет. Он же хозблок, он же сторожка для дежурных, девчата забегают погреться, чаю попить. Сейчас разберусь с продовольствием и тоже вас чаем угощу, как раз настоится на печи.

Седовласый водитель долго смотрел, как понурые фигуры таскают ящики в сарай, и не выдержал:

— У вас что же, тут одни женщины в охране, как же так? Вы же без всякого оружия, товарищ начальник? А если сбегут