Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Колыма Страница 8

— Как я его слушать буду, корда он по-русски десять слов знает. И я по-корякски не больше. Как поймем друг друга? — смеялся Егор.

— У собачек совсем никаких слов нет, есть только живое сердце. Оно и помогает им понять друг друга. Что же вы — глупее собачек?

— Скажешь тоже! — буркнул Дракон.

А через два дня, ранним утром, чуть только солнце коснулось круглых голов сопок, из Воямполки вылетели две собачьи упряжки.

Старик Ое погонял переднюю упряжку. Улыбался. Весело оглядывал обнявшую его белыми руками тундру. Встречный морозный ветерок обдувал лицо.

Тундра… В ней он родился. Здесь сделал первые шаги по мшистому болоту и чуть не засосало оно его. Здесь рос. Тундра была изменчивой. То цветами путь устелет, удачу подарит на охоте. То неделями голодом морила. Не выпускала из вьюжных объятий своих. Состарился Ое от ее капризов. А она оставалась такою же молодой, красивой. Как тогда… Какою он увидел и запомнил ее впервые.

Старик всегда любил ее. Пел тундре свои песни. Что сложил только для нее. Пел ей песни своего отца. Тундра была его домом, его жизнью, судьбою. Была и его колыбелью. Станет его могилой.

Вьется по тундре след. Такой неприметный. Слабый. Но он— ее жизнь, ее дыхание.

Егор едет вторым. На тундру старается не смотреть. Слишком много в ней снега и холода, слишком мало тепла. А значит и жизни здесь не место. Разве только вынужденно. Ну, а за что любить ее? Разве может нормальный человек любить свою смерть? Конечно, нет. А тундра — ее порождение, ее кровная дочь.

Собаки, утопая по брюхо в снегу, визжат, карабкаются из сугробов. Вон уже языки вспотели. Слюну горячую роняют на снег. А ему что? Снег все проглотит. И слюну, и кровь, и жизнь. Мягкой периной лег он под лапы собачьи. Вроде угодить хотел. А собаки стонут от такого подарка. Кусают снег оскаленными, злыми пастями. Ругают его по своему, по-собачьи. Да разве он поймет. Вон вожак по уши в снег провалился. Ворчит. Царапает снег когтями. От этого только глубже в него зарывается. Сколько сил потратил покуда из сугроба выскочил. Шаг сделал и снова по шею в снегу застрял.

Егор надевает лыжи, слезает с нарты. Идет впереди собак. Так им вдвойне легче. Груза меньше, да и по лыжному следу куда как проще бежать.

Егор отстегивает задних пристяжных — старых сучек. Пусть отдохнут немного. Путь еще долгий предстоит. Успеют намять бока.

Хорошо подбитые нерпичьей шкурой лыжи скользят легко. Словно нет мороза, нет глубокого снега. Егор поправляет нож за поясом. Усмехается. Этот нож он сам себе сделал. Уже здесь. Длинный, изогнутый на конце, нож спокойно заменил бы любую бритву. В него, как в зеркало можно смотреться. Он спокойно резал мерзлое мясо, открывал консервные банки. И ни одной зазубрины не было на лезвии его.

— Вот выйду, уж я этого Скальпа… — поглаживал Егор нож и успокаивался, ощущая его холодное прикосновение. Дракон чувствовал себя намного сильнее и увереннее. Никогда Егор не расставался с ножом. Где хлеба кусок им отрежет, войлок в пазы им же затыкает. Согнувшийся гвоздь им вытащит.

Старик Ое тоже впереди упряжки бежит, как старый волк. На обе ноги припадает. Вот он направляет нарту в распадок. Надо перевал преодолеть. Потом еще один будет. А там и ночлег. Разведут костер в ночи. Разогреют консервы, вскипятят чай. И спать. Спать до утра.

Собачьими, преданными глазами смотрят на людей удивленные звезды. Они такие маленькие, как лампочки в бараке. Их много, но ни света, ни тепла нет от них.

Старик Ое уже в кукуль влез. Вот-вот захрапит. А Егору не спится. Здесь не тундра, тайга. Деревья громадными тенями обступили костер. Дремлют. Им тоже хочется спать.

Ое уже сладко посапывает. Егор развязывает тесемки на торбазах. Тоже ко сну готовится. Но что это? Что за треск? От чего так насторожились привязанные к нартам псы, чего так шарахаются?

А треск усиливается. Он все ближе, отчетливее.

— Эй! Кто там? — крикнул Егор.

Но в ответ ни слова. За деревьями ничего не видно. Все окутала тьма. Страх липким потом ползет по спине. Руки Егора шарят по снегу, натыкаются на дрова, рюкзаки, но не могут найти карабин.

— Ое! — кричит Егор. Но тот спит.

— Ое, вставай!

Старик не слышит.

— Где карабин, Ое! — хватает старика Егор. Тот удивленно продирает глаза.

— Беги, Егор! — донеслось до слуха Дракона, и он увидел в отблесках костра худенького, совсем дряхлого старика, загородившего медведю тому путь к нему.

Шатун рявкнул. Встал на дыбы. И тут Егора словно подбросило вперед. Туда, где немощный старик своею угасающей жизнью, остатками сил своих, спасал его.

Перед глазами Дракона будто костер вспыхнул ярко. Словно не здесь в тайге, а в зоне, освещенной десятками прожекторов, встретился он один на один не с медведем, а со Скальпом. И, закричал зверино так, что собаки, сдернув со страха остол, бросились в темноту, выхватил нож из-за пояса и бросился на медведя. Тот махнул лапой у самого лица.

— Я те, с-с-сука! Блядский выродок! Душегуб проклятый! — ревел Егор, втыкая нож во что-то мягкое. — Вот тебе, падла! — и нож вошел в живот медведя. Егор резко рванул его вверх. И вдруг страшный удар откинул его в сторону. В глазах вспыхнули десятки радуг. И сразу погасли. Стало темно и тихо. Старый Ое дрожащими руками ощупывал Егора. Пытался привести его в сознание.

Лишь под утро Дракон, открыв глаза, увидел, что лежит на освежеваной медвежьей шкуре. Рядом, на снегу сидит Ое. О чем-то с Кухтом[13] говорит. Трясутся запоздалой дрожью собаки, запряженные в нарты, нагруженные доверху медвежьим мясом. В костре догорает медвежье сердце. Так делали коряки, чтобы ушедшая жизнь зверя возродилась на этой земле. А потому, кровь и сердце отдавали всевышнему.

Егор ощупал себя. Все цело. Все на месте. Он все помнил. Кроме одного. Что за удар?

— Ое! — позвал коряка Дракон.

Старик оглянулся. Быстро подвинулся к Егору. Улыбался.

— Сильный мужик!

— Кто?

— Ты, однако.

— Злой, а не сильный.

— Злой шатун. А ты сильный. Не охотник, а ловкий. Большого мишку убил. Хорошо однако. Шибко хорошо. И меня спас. Хороший ты человек. Только кричал странно. Но это надо. — Теперь в селе тебя уважать станут. Не всякий охотник на шатуна пойдет. Да еще один. Это особый медведь. Медведь-убийца. Он в наше село еще вернулся бы, если б ты его не убил. Много горя сделал бы он. Ты не только меня, село от беды спас. Всех. Хороший ты человек, однако.

Вернулись Егор с Ое по весне. Следом за трактором, увозившим последний лес. Старик Ое, взяв нарту у Егора, отдал ему медвежью шкуру. А сам взялся распрягать своих собак.

Дракон шел к избе. Сейчас он ляжет спать. Впервые за эти три месяца, как человек. На кровати, на подушке, на свежей простыне. Хорошо бы в баню сходить. Но нет ее в селе. Нет. Придется греть воду.

Лешки в доме не было. В печке догорали угли. Значит, недавно ушел. Видно на работу. Интересно, чем он занимался это время. Хотя какая разница?

Вечером Соколов пришел весь в опилках, стружках. Обрадовался возвращению Егора. Похвастался, что заканчивает строить баню. На самом берегу Воямполки. Скоро котел будет устанавливать. Но увидев медвежью шкуру — осекся. Замолчал. Спросил неуверенно:

— Сам убил?

— Сам.

— С ружья?

— Ножом.

— С берлоги подняли?

— Нет. Шатун. Тот, что Аклова поймал.

— Откуда знаешь?

— Не я — Ое узнал его. В боку рана была. Прежняя. От карабина.

— Его здесь ждали. Всю зиму. И боялись. За детей, конечно.

— Теперь все. Отгулялся, — отодвинул шкуру в угол Егор.

— Как тебе удалось? — не отставал Лешка.

— Не его я убивал. Другого. Говорил я тебе о нем. Медведя может и не осилил бы. Да перед лицом не медвежье, а то мурло увидел. Ну и озверел. Силы откуда-то взялись. Не убивал, да и в глаза впервые встретился с мишкой. В неровен час он на мою дорогу вышел. Злом его взял. А вот убил его и все…

— Что все?…

— Боль меньше стала. Вроде и впрямь Скальпа убил. Расквитался. Эх, сколько раз я его во сне убивал. Душил. И этого бедолагу из-за него…

— Но появившись там, он помог выжить тебе. Ведь из-за него ты медведя убил. А мишке все равно кто попадется под руку. Подранок, да еще шатун, до смерти людям бы мстил. Скольких бы загубил? Тебе село многим теперь обязано. Герой ты для коряков.

— Иди ты с этой мурой, — отмахнулся Егор.

Весна в этом году пришла ранняя. Тундра вокруг Воямполки вся покрылась проталинами. Лед на реке вспух. Вот-вот лопнет и очистится река от пухлой зимней шубы.

Кавав, приходивший на строительство бани, смотрел на реку, головой качал:

— Хотя бы успели охотники до вскрытия реки домой вернуться, — говорил он каждый раз.

Егор уже знал причину беспокойства. Ледоход на Воямполке продолжается не менее десяти дней. Каково же будет людям, находящимся в сотне метров от села, сидеть на другом берегу? Возможно — без еды.