Сергей Зверев - Не жди, не кайся, не прощай Страница 8

Прозвище он получил за поразительное сходство с мультипликационным персонажем. Носатый, тонкогубый, с острым подбородком.

– Согласился? – осведомился Мотыль, остановившись напротив человека в кресле.

– Упертый, сука, – пожаловался Кит. – Партизана тут из себя корчит. Еще и угрожает…

Кит напоминал чудесным образом выросшего карапуза, сохранившего пухлую детскую фигуру, округлые щеки и великоватую для его телосложения голову с редкими светлыми волосиками. Но этот облик был обманчив. Садист, он больше всего на свете любил мучить людей.

А вот Мотылю это занятие не нравилось. Но какой бизнес без крови и пыток, какая конкуренция?

Поморщившись, Мотыль-младший переспросил:

– Угрожает?

С трудом подняв голову, сидящий в кресле обвел мутным взглядом присутствующих, задержал его на Мотыле и, запинаясь, произнес:

– Сергей Викторович меня искать будет… и найдет. Лучше отпустите. Пока не поздно.

– Еще не поздно, – дурашливо пропел Шапокляк, – еще не рано, а я иду домой из ресторана.

Мотыль двинул ему в харю растопыренной пятерней, отчего Шапокляк отлетел назад, ударился о кафельную стену затылком и замер там с перекошенным ртом.

Мотыль не обратил на него внимания.

– Зубы ему сверлили? – спросил он, меряя пленника испытующим взглядом.

– Три, – доложил Кит. – Орет благим матом, но упорствует. – Я тогда ему брюхо паяльной лампой подсмолил. Ну, как вы говорили, чтобы следов видно не было. Хотя тут впору ногти рвать или пальцы ломать. По одному.

– Слыхал? – спросил Мотыль у пленника. – У нас тут, кстати, хирургический инструмент имеется. Хочешь, чтобы на тебе опробовали?

– Без наркоза, – вставил Кит.

– Если Сергей Викторович… – Пленник облизнул пересохшие губы. – Если Сергей Викторович узнает, что я стучу вам на него, – он поднял страдальческий взгляд на Мотыля-младшего, – мне все равно не жить, по-любому. Кончат меня.

– Зато без мучений, – заметил Александр Викторович.

– А семья? Ее ведь тоже порешат.

– Мы тоже можем, – уверенно заявил Кит.

Александр Викторович вздохнул и тяжело сел на опустевшую кушетку.

– Выхода у тебя нет, Лакрицин, – вкрадчиво заговорил он. – Попал ты, между жерновами попал. Куда ни кинь, всюду клин. Так что советую принять мое предложение. Сливаешь мне информацию и получаешь за это бабки. – Он многозначительно потер пальцы. – С кем мой брат встречается, о чем базарит, что замышляет. Ничего сверхъестественного от тебя не требуется. Ты ведь простой охранник, с тебя спрос маленький. Брат выехал куда-нибудь – ты мне отзвонился. Сболтнул что-нибудь обо мне – то же самое. А я тебе, помимо гонорара, на лечение зубов башлей подкину. И за моральный ущерб. Ну? Соглашайся, Лакрицин, соглашайся.

– Семья у меня, – тоскливо произнес пленник. – Мать, батя, жена с малой… Как же я их подставлю?

– А как все подставляют.

– Не все.

– С чего ты взял? Фильмов нагляделся? Так у нас тут не кино, у нас жизнь, Лакрицин. Все в реальном времени, без дублей и каскадеров.

– Баба моя как-то проворовалась на рынке, так ее на хор в наказание поставили, – встрял Шапокляк. – И что, думаешь, я за нее подписался? А вот ей! – Он рубанул себя ладонью по сгибу локтя. – Виновата – получай. А мне своя шкура ближе к телу.

– Вот и ты о собственной шкуре думай, – посоветовал Лакрицину Кит. – Она у тебя одна.

– Нет, – пролепетал узник.

Было видно, что ему очень страшно, однако свое коротенькое «нет» он произнести сумел. Внезапно Мотыль позавидовал ему. Хотя очутиться на месте Лакрицина не захотел бы ни за какие коврижки.

– И что прикажешь с тобой делать? – нахмурился он.

В потухших глазах Лакрицина мелькнул проблеск надежды.

– А вы бы отпустили меня, Александр Викторович. Ей-богу, никто о нашем разговоре не узнает. – Лакрицин сделал безуспешную попытку перекреститься. – Я вообще рассчитаюсь, на хрен. Заберу своих и свалю под Курск к бабке. А вы тут сами, без меня друг с дружкой разбирайтесь. А?

– Поешь, как курский соловей, – произнес Мотыль со вздохом. – А свистишь, как Троцкий. Только я тебя отпущу, как побежишь ты к моему братцу с докладом… Короче, или ты сейчас говоришь «да», или никогда отсюда не выйдешь. И никто не узнает, где могилка твоя. Сечешь? Если сечешь, соглашайся.

Потупившись, Лакрицин повел головой из стороны в сторону. Это означало «нет».

– Примерный семьянин, мля, – процедил Кит.

– Займись-ка его яйцами, – распорядился Мотыль-младший. – Хватит рассусоливать. Не желает по-хорошему, пусть будет по-плохому.

– Понял, шеф, – деловито произнес Кит и повернулся к Шапокляку. – Сымай с клиента штаны. Ща мы его щипцами за причиндалы потрогаем.

Подручные засуетились, а Мотыль-младший закурил и сосредоточился на дымных кольцах, выдуваемых из составленных трубочкой губ. Не любил он присутствовать на подобных мероприятиях. Аппетит портился, давление подскакивало, бессонница мучила. Затянувшись, Мотыль опустил набрякшие веки.

Раздался дикий вопль, сопровождаемый гоготом экзекуторов. Еще один, еще… Некоторое время Лакрицин молчал, а Шапокляк оживленно делился впечатлениями с Китом. Потом оба заткнулись. Сделав несколько глубоких затяжек, Мотыль вопросительно посмотрел на них.

– Кажись, того, шеф, – пробормотал Кит, держа ладонь на шее пленника. – Пульс пропал.

– Что значит «пропал»?

– Значит, окочурился он.

– Типа, от болевого шока, – осторожно пояснил Шапокляк, держась от босса подальше. – Сердечко, типа, не выдержало. Слабак.

Мотыль посмотрел на труп Лакрицина. Низ его живота и голые ляжки были перепачканы кровью. Две кровавые капли запеклись в уголках его вылезших из орбит глаз. Штаны с трусами, стянутые до щиколоток, придавали ему вид жалкий и комичный одновременно, но жалости Мотыль не испытывал, а смешно ему не было.

– Мудаки, – вздохнул он, с усилием вставая. – Ни хрена поручить нельзя. У гестаповцев и чекистов небось никто раньше срока не подыхал, а вы…

– Так у них и опыта было поболе, – стал оправдываться Кит.

– Типа конвейера смерти, – ввернул умное словцо Шапокляк.

– А вы потренируйтесь, – предложил Мотыль. – Друг на дружке. Потому что, если еще один такой косяк упорете, я вас самих на конвейер смерти отправлю.

– Извините, Александр Викторович, – заныл Кит.

– Больше не повторится, – вторил ему Шапокляк.

Они смахивали на парочку нашкодивших школьников, вызванных к директору.

Мотыль устало махнул рукой.

– Хорош сопли распускать, лучше приберите здесь. Этого, – он кивнул на Лакрицина, – в камеру хранения.

– Будет сделано, Александр Викторович.

Камерой хранения назывался специальный отсек, снабженный нишами, которые замуровывались по мере необходимости. Две трети из них уже были заполнены. Еще одна головная боль. Куда потом трупы девать, без которых коммерции не бывает?

Ломая над этим голову, Мотыль-младший побрел по коридору к лифту. Пора было подниматься на поверхность, где ожидали другие дела.

«Покой нам только снится», – горестно подумал он.

Сопя и вздыхая, Александр погрузился в кабинку лифта, скрипнувшую под его тяжестью. Настроение было мерзопакостным. Он сожалел о том, что Лакрицин подох слишком рано. Следовало бы хорошенько помурыжить его напоследок. Уже за одну только несговорчивость. Как он посмел сказать Мотылю «нет»? Ну не сволочь он после этого?

Добравшись до центра города, Константин неспешно зашагал в сторону отеля «Олимпийский». Наверняка отель, как обычно, пустовал, потому что цены здесь были непомерно высокими – для того чтобы отпугивать рядовых постояльцев. Временами в «Олимпийском» останавливались какие-то таинственные иностранцы и деловые партнеры Мотылей, но вряд ли с них брали деньги. Отель строился не для того, чтобы приносить прибыль. Здание в первую очередь выполняло функцию штаб-квартиры.

Чтобы попасть к парадному входу, нужно было пересечь главную площадь города, названную, как водится, именем вождя Великой Октябрьской социалистической революции. Гранитный Ленин уверенно стоял на постаменте, выбросив руку вперед, где, по замыслу скульптора, всех ожидало светлое коммунистическое будущее. Теперь получалось, что указывает он прямо на отель «Олимпийский». «Да здгавствует бугжуазия, товагищи! Пгедпгиниматели всех стган, соединяйтесь!»

У постамента бродили откормленные голуби, прогуливались парочки, дожидались клиентов фотографы, а какой-то чудак кричал в мегафон, призывая окружающих собирать подписи против губернатора, чей автомобиль недавно сбил насмерть двух пешеходов. От поборника справедливости шарахались как от сумасшедшего, да и может ли быть нормальным человек, полагающий, что подписи простых граждан что-то значат в этом мире?