Евгений Погребов - В прорыв идут штрафные батальоны Страница 8

Дождь, по-видимому, зарядил надолго. Он то припускал рысисто, наверстывая упущенное, вспучивал и взбурливал клокотливые ручеистые потоки, стремящиеся вниз, к залуженным низинам и впадинам, то смирялся, переходил на крап, сыплясь сверху мелкой, изморосной взвесью.

Дорога раскисла, накатанные колеи осклизли, стали липкими и скользкими. Побалансировав некоторое время на разъезжающихся ногах, Павел свернул на травянистую обочину. Необходимость страховаться, удерживая равновесие, отпала, но идти легче не стало. Сапоги по щиколотку вязли в хлипком месиве, на каблуки и задники налипали комья грязи, освобождаясь от которых приходилось то и дело резко вздрыгивать ногами.

У входа в землянку как мог тщательней отскреб и отстукал подошвы об обломок бревна, отряхнул от воды набухшие, отяжелевшие полы плащ-палатки и, откинув висевшее на входе трофейное одеяло, шагнул внутрь.

Солдаты, рассевшись на нарах группами по пять-шесть человек, скребли ложками по котелкам, оставили без внимания появление командира. Приняв рапорт дежурного, все же подал команду «Вольно!». Привыкая к полумраку двух коптюшек, поискал глазами Сахно. Но тот и сам уже поднимался с боковых нар ему навстречу.

Признав в троих штрафниках, в обособленном сообществе с которыми делил общий стол взводный, знакомые лица блатняков, по иерархическому воровскому установлению полуцветов – промежуточной прослойки блатного мира, чье достоинство выше и весомей рогатиков, сявок, работяг и прочей уголовной мелкоты, но не авторитетней Сюксяя и других воров в законе, Павел с трудом удержался, чтобы не вспыхнуть и не дать разыграться возмущенным чувствам. Самого Сюксяя, кстати, ни среди окружения Сахно, ни поблизости он не приметил.

От Сахно не ускользнула перемена в настрое и направлении мыслей ротного. Павел его реакцию тоже уловил. Оба понимали, что открыты и доступны друг другу в истинных суждениях.

– Автоматы получил? – подавляя неудовольствие, сдержанно поинтересовался Павел.

– Нет еще. После завтрака пошлю людей.

– Я же сказал, чтобы получили вчера.

– Получим. Что за дела. Сегодня и к изучению приступим.

– Срок – два дня. Проверю лично.

– Невелика премудрость. За два дня я из них вот таких автоматчиков сделаю, – Сахно показал большой палец. – На большой с покрышкой!

– Не забудь про список личного состава. Представить к четырнадцати ноль-нол, – напомнил Павел.

Сахно расслышал в его голосе обидные, усмешливые нотки.

– Не заводись, ротный. Все будет чин чином.

– Ты не выполнил приказ, – жестко осадил его Павел и, отвернувшись, шагнул в проход. Больше говорить было не о чем.

Завтрак подходил к концу. Кое-где к потолку потянулись густые махорочные дымы.

Павел призвал солдат к вниманию.

– У кого есть вопросы, прошу подсаживаться поближе. А то и лиц в темноте не разглядишь.

– Нас, гражданин начальник, уже глядели-переглядели и судьи, и прокуроры. И чтоб не забыть, фотки на память поснимали, – спрыгивая с нар в проход, с присущей блатнякам рисовкой отзывается высокий белобрысый детина с цыганской серьгой в ухе.

– Гражданин начальник! – перебивает его другой, сытый, басовитый голос, принадлежащий чернявому бритоголовому штрафнику в немецких сапогах с широкими голенищами. – У вас случаем не найдется листка бумажки для письма? А то вон Фомич, – тычет он пальцем в соседа, – жалобу на начальника Камлага написать хочет. Ему в нарсуде пятерик отдаленных табурей приписали, а начальник его своим произволом в штрафняк толкнул. Фомич хочет по закону свой срок на лесоповале оттянуть. Штрафняк ему не в цвет, в приговоре не записано…

Павел смерил обоих пристальным ироничным прищуром:

– Впредь попрошу обращаться строго по-уставному: гражданин командир роты или гражданин ротный. Это раз. Все ваши лагерные байки я знаю наперед. И все остальные сыты ими по горло. Это два. Вопросы задавать только по делу.

– А как насчет табачку, ротный? Бедуют мужики.

– Я всего лишь командир роты, нормы довольствия не устанавливаю. Своей властью могу подкинуть во взвод трофейный пулемет и пару ящиков гранат. А что касается табака… Если у кого после завтрака нечего закурить – смоли курачи.

Он извлек из кармана припасенный кисет с махоркой и, поискав глазами – кому? – протянул его сидевшему с краю немолодому, заросшему щетиной исхудалому штрафнику, определив по загрубелым костистым рукам – работяга и скорее всего колхозник. Солдат заторопился, полез в нагрудный карман за бумагой, но закурить не успел.

– Эй ты, тютя, дай-ка сюда кису! – Изящный небрежный жест, и кисет повис на тесемках в руке у белобрысого с серьгой в ухе штрафника. – Потом вместе закурим, – снисходительно пообещал он безмолвно внимавшему солдату. – А то начальник ждать не любит, – белобрысый переправил кисет за спину в услужливо подставленные руки. – Ты, ротный, к нам почаще заглядывай. У нас тоже найдется чем угостить, – он уже протягивал Колычеву, самодовольно ухмыляясь, пачку «Беломора» с торчащим кончиком предупредительно выщелкнутой папиросы.

Кровь толкнулась в голову. Подкуп, задабривание тюремной обслуги и лагерного начальства одновременно с откровенным бесцеремонным насилием и жестокостью, насаждаемыми против остальной, «фрайерской», части заключенных, – не только отличительная черта поведенческого кодекса ворья на зоне, не только и не столько первое правило и норма жизни, но основной закон и главное условие их арестантского бытия. Так они добиваются лучших условий для себя.

Дать взятку начальнику и заручиться его покровительством, «наколоть» фраера, подвергнуть его физическому унижению и принуждению, отобрать у него все лучшее – святое дело, предмет особой воровской доблести и бесконечных хвастливых россказней в кругу подельников. В искусстве «купить» фраера блатняки большие мастера. Пачка «Беломора» – пробный камешек. Интересно, во сколько пачек оценивает белобрысый его, Колычева?

Павел поднял медленный тяжелый взгляд от пачки «Беломора» на лицо белобрысого: чистое, гладкое. Теперь он уже разглядел на нем и офицерскую гимнастерку, и хромовые сапоги – такие же, как на Сахно.

Несколько секунд длится томительная немая пауза, во время которой Павел и белобрысый обмениваются изучающими красноречивыми взглядами.

– Фамилия? – наконец требует Павел.

– Штыров.

– Кличка?

– Рисуешь, начальник? – недобро осклабился белобрысый.

– Кличка?

– Штырь, – с горделивым вызовом назвался штрафник, уверенный, что кличка-то его Колычеву наверняка известна. Должен быть наслышан.

– Трое суток ареста. За нарушение воинской дисциплины и порядка. А махорку верни на круг.

Белобрысый, не отводя от Колычева сузившихся, с непередаваемой наглинкой глаз, сделал знак за спиной. Из глубины тотчас показался передаваемый по цепочке наполовину опорожненный кисет.

– Ты чё, ротный! Крыша едет?..

– Пять суток ареста, – спокойно, но твердо добавил Павел, демонстрируя готовность наращивать счет.

Белобрысый задохнулся от приступа бессильной ярости, но предпочел вспомнить уставной порядок.

– Есть пять суток ареста. Но… – встретив холодную непреклонность Павла, сник. Сподобился отдать честь, приложившись пятерней к пустой голове.

– Сильна новая метла, даром что своя, – раздался за спиной чей-то знакомый басовитый возглас. – Смотри, как бы не обломалась…

– Кто сказал?

– Ну, я, – спрыгивая с нар в проход, представился все тот же невысокий чернявый штрафник в немецких широкораструбных сапогах.

– Фамилия?

– Конышев.

– Кличка?

– Кныш.

– Трое суток ареста. За нарушение воинской дисциплины и порядка.

Штрафник злобно сверкнул глазами, но «нарываться на комплимент» не стал.

– Командир взвода Сахно! – повыся голос, приказал Павел. – Распорядитесь об отправке штрафников Штырова и Конышева на батальонную гауптвахту. Об исполнении доложить лично.

В последующие сорок минут Павел ознакомил людей с последней сводкой Совинформбюро, положением в батальоне, обрисовал задачи роты и взвода на ближайшие дни. Но итогом общения остался неудовлетворен. Не удалось, как хотелось, вызвать в штрафниках ответного отклика и интереса. Все его попытки разговорить, приблизить к себе аудиторию наталкивались на безучастное внимание, с которым обычно отбывают время на заорганизованных собраниях и мероприятиях с обязательным, принудительным присутствием.

«Твое дело говорить, наше – слушать», – читалось на лицах солдат. Не более того.

Попрощавшись, Павел задержал шаг около крайнего штрафника, которому передавал кисет с махоркой.

– Как фамилия, солдат?

– Кузнецов. Александр.

– Выйдем-ка на улицу, потолкуем.

Прихватив шинель, солдат вышел за ним следом.

Павел предложил ему сигарету, закурил сам.

– Вольная жизнь у блатных во взводе?