Владимир Макарычев - Автономный дрейф Страница 8

Все его замечания сводились к плохому выполнению обязанностей помощником корабельного фельдшера матросом Строкиным. При этом он то и дело отрывался от диктовки и давал поручения членам комиссии открыть разные шкафы и дверцы. Белов заметил, что Строкин всякий раз, когда открывали дверцу очередного шкафа, как-то странно подергивал левым плечом.

Шел уже второй час безобидного обыска. Все было безрезультатно. Тогда Белов оставил комиссию продолжать работу, а сам пригласил Строкина к себе в каюту. По состоянию матроса он почувствовал его напряжение и нервозность и решил пойти ва-банк.

Когда они остались один на один, Белов мягким и доверчивым тоном спросил:

— Ты понимаешь, почему мы проводим проверку? — И сам же ответил: — Мы не доктора проверяем, а проверяем тебя.

Строкин вдруг покраснел и уперся взглядом в тропические сандалии лейтенанта. Белов боялся повторять свой вопрос, не зная, что дальше спрашивать и в чем обвинять матроса. У него не было уверенности, что Строкин виновен в краже. Он понимал, что заканчивающий службу матрос прекрасно осознает незавидную судьбу корабельного воришки, который стал бы самым презираемым на корабле человеком. Традиционно на кораблях рундуки никогда не закрывались на замок, все было предельно открыто. Матросы без всякой задней мысли делились с «братишками» самым последним и самым лучшим, что имели. А в отпуск или в увольнение на берег моряка собирали всем кубриком.

«Если он мне сейчас сам не признается, замеченные совпадения и доводы придется передать Обухову. Он дело и раскроет. Но такой результат меня не устраивает», — думал Владимир, ожидая ответа Строкина.

Тот продолжал молчать.

Белов пытался заглянуть ему в глаза. Напряженность и их обоюдное молчание нарушила корабельная трансляция, по которой прозвучала команда: «Личному составу, свободному от вахты и дежурства, отбой!», переданная вахтенным офицером мягким, доброжелательным голосом. Это тоже была старая традиция: когда корабль находился в море, команды передавались только для внутренних помещений и, что особенно приятно, дружелюбным тоном. Почти как в телепрограмме «Спокойной ночи, малыши!».

Наконец Строкин, не поднимая глаз, шепотом спросил:

— Товарищ лейтенант, а что мне за это будет? Меня отправят в дисбат?

Обстановка в каюте была почти что домашняя и располагала к откровенности. Ковры, которыми была застелена вся каюта, напоминали Строкину комнату отдыха в приюте для оставленных родителями детей. В нем он провел свое детство и юность. Отца никогда не знал, а мать лишили родительских прав, когда ему было еще лет десять. В приюте все было расписано строго по часам и минутам, как в армии. Поэтому-то, как говорят моряки, службу он понял сразу. Но, как и в приюте, на корабле продолжал жить двойной жизнью. Мотивацией к поступкам являлось стремление создать семью, построить не просто дом, а очень большой дом. Внутреннее убранство будущего дома виделось ему в стенах, завешанных коврами, как в приютской комнате отдыха. Как раз ковры его мечты и висели в каюте лейтенанта.

На людях, подсказывала его природная наблюдательность, следовало поступать, как принято в коллективе. Не высовываться и не выставляться. Если бы он попал в тюрьму, то спокойно перешел бы на действующие там правила общежития. Но его никак нельзя было назвать зависимым и бесхарактерным человеком. Просто Строкин умел легко перестраиваться. Такие люди всегда и всем удобны, потому что они бесконфликтны. В советском коллективе такие качества не очень-то и ценили. Беспринципность, нежелание отстаивать свою позицию, хамелеонство — вот манеры поведения Строкина. Лишь через много лет эти черты характера станут главным достоинством его резюме.

«И последние станут первыми» — так сказано в Библии.

Наконец Белов понял, что переломный момент наступил. Но что он может пообещать Строкину?

— Деньги нужно вернуть сейчас же. Гарантию дам, судить тебя не будут. Хотя наказание, конечно, последует, — уверенно ответил Белов.

Через десять минут Строкин принес деньги, завернутые в газету.

— Об этом происшествии — никому, — предупредил Белов и пригрозил Строкину покачиванием указательного пальца.

С приходом корабля в Камрань Строкина по-тихому отправили попутным кораблем во Владивосток. Через много лет судьба их сведет снова.

Глава четвертая

Учения

Экипаж БДК «Хабаровск» получил в Камрани заслуженный отдых. Белов с моряками каждый день ходили на «американский» пляж, где купались в море, доставали с пальм кокосовые орехи, меняли у вьетнамских моряков банки с тушенкой на кораллы и примитивные пластмассовые безделушки. Такой «ченьч»[24], конечно, запрещался, но командование на эти вещи закрывало глаза. «Колониальными товарами» не брезговали и офицеры. Особым шиком считалось привезти в Союз американские сигареты и восточные ароматные курительные трубочки.

Экипаж готовился к переходу домой.

Всеобщую расслабленность неожиданно нарушил приказ командования базы: срочно выйти в море для слежения за американским авианосцем «Интерпрайс». Видимо, на тот момент «Хабаровск» являлся самым боеспособным кораблем «камраньской» оперативной эскадры. Состав эскадры был непостоянным, состоял из прибывающих кораблей с разных флотов. А экипаж «Хабаровска» за два месяца морей был блестяще подготовлен.

До выхода оставалось три часа. Обед был назначен на час раньше обычного. В таких случаях офицеры не дожидались прихода командира, а садились за стол без привычной команды-приветствия: «Товарищи офицеры, прошу к столу».

Обедали молча, лишь механики вели увлеченный разговор на технические темы. Никто им не смел мешать. Все понимали, что сегодня они главные герои. Хотя говорить о службе во время обеда не приветствовалось корабельными традициями.

В это время на свое место за столом с шумом и пыхтением уселся начальник медицинской службы, выпускник военного факультета Горьковского медицинского института старший лейтенант Мильчин. Он был двухгодичником, эту категорию офицеров снисходительно называли «пиджаки». Отслужив два года, они, как правило, уходили на гражданку. С ними считались как офицеры, так и матросы-срочники. Ценили за профессионализм и пренебрежение к карьеризму. Звание старшего лейтенанта для них было потолком военной карьеры.

Мильчина на корабле уважали как специалиста, и командир был бы не прочь оставить его служить и дальше. Начмед отличался от других офицеров подчеркнуто небрежным отношением к ношению формы и строевым атрибутам. К примеру, не носил шитого краба, одевался в то, что выдавали на складе. При этом шутил о мешковато сидящей на нем служебной робе: страна дала, страна смеется. Мильчин был постоянным объектом шуток кают-компании, незлобных, дружеских подколов. Однако его добродушие могло резко перейти и в обидчивость, если кто-то перегибал палку.

С его прибытием обстановка как будто разрядилась. Кто-то рассказывал несмешной анекдот, а старший механик, прервав свой сугубо профессиональный разговор, вдруг серьезно спросил Мильчина:

— Игорь Сергеевич, с медицинской точки зрения чем отличается индульгенция от импотенции?

Начмед слышал разговор механиков о каких-то коленвалах, ступинах и шпильках. Поэтому в заданном вопросе не заметил подвоха, к тому же и сам был занят подготовкой к предстоящему выходу в море.

— Механик, — нарочито медленно и басом, прожевывая свежий огурец, начал начмед.

Механик в этот момент подобострастно смотрел ему в глаза.

— Механик, — продолжал Мильчин, — индульгенция, батенька…

По-свойски ставя себя по уровню интеллекта выше механика, Мильчин растягивал удовольствие и подыскивал фразу, чтобы подколоть собеседника, да заодно и припомнить значение данного слова. В институте он слышал подобные термины, но на какой кафедре, вспомнить не смог.

Многозначительная пауза затянулась. Сидящие за столом застыли в ожидании очередного каламбура.

— Индульгенция — это высшая форма импотенции! — наконец громко и четко парировал удар механика Мильчин.

Дружный хохот, как волну, бьющую в борт корабля, остановил приход командира. Тот представил офицерам командира бригады надводных кораблей капитана первого ранга Сергеева, высокого и подтянутого человека с широкой плечевой костью и огромными кулаками, в прошлом флотского боксера, выпускника Тихоокеанского военно-морского училища. Сергеев, как опытный командир, молниеносно оценил сам корабль и его офицеров. Впечатление в целом осталось хорошим. Через пару минут он стал своим в кают-компании. Сергеев рассказывал поучительные истории из своей жизни с юмором и привязкой к предстоящему выходу на боевое слежение.

— Главное, чтобы команда сработала слаженно, — продолжал поучать комбриг. — Как в футболе. Результат игры зависит от каждого из нас. А вот и история по этому поводу. Заместитель командующего флотом вице-адмирал Исаков проверил с группой офицеров штаба надводный корабль. И все-то ему не понравилось. Но свое недовольство командованию корабля он выражать не стал. Лишь когда проверяющие спустились с трапа на пирс, разошелся. Молча бросил белую адмиральскую фуражку на землю и стал топтать ее ногами. Покосившись на удивленных и обступивших его офицеров, сказал: