Михаил Серегин - Крестом и стволом Страница 8

Только к четырем утра священник окончательно оставил бесполезные попытки уснуть и пошел во двор принимать холодный душ. Сегодняшний день, 19 августа, был особенным. Предстояло праздничное богослужение в честь Преображения Господня, одного из двенадцати важнейших православных праздников. Именно в этот день надлежало вспомнить явление Иисуса Христа в божественной славе трем избранным ученикам: Петру, Иакову и Иоанну, когда преобразился он перед ними и просияло лицо его, как солнце, а одежды сделались белыми, как свет…

Отец Василий досыта наплескался в душе, подставляя то спину, то грудь холодным потокам воды, оделся в чистое белье, наскоро перекусил и, расцеловав Олюшку, бодрым шагом отправился в храм. Солнце еще только поднималось из-за березового лесочка, и воздух был наполнен ароматами ночи, но птицы уже вовсю праздновали приход очередного божьего дня.

В такие минуты отец Василий как никогда остро понимал глубокую закономерность каждого поворота своего жизненного пути. И обижаться, что главное произошло с ним позже, чем со многими другими, было бессмысленно. Он просто не мог прийти к богу прежде, чем осознал, что каждое его слово – Истина. И он не смог осознать истинности его слова, пока не нашел в себе силы признать ложность большинства своих собственных принципов. Он вдруг вспомнил, какими глазами смотрели на него пацаны из родной роты, когда узнали, что Мишаня Шатун уходит на гражданку. А уж что они подумали, когда услышали, что он поступил в семинарию и учится на попа!..

Отец Василий их не винил, он их понимал – сам был таким. Он и сам некогда почитал за доблесть сломать человека просто за то, что он «чмо по жизни». И никогда не давал себе труда понять, насколько достойнее того же человека «поднять»… Честно сказать, он теперь остро сожалел о последнем разговоре с Ковалевым. Не надо было давать Павлу Александровичу никаких подсказок, пусть сами разбираются со своими мирскими делами. А он, единственный усть-кудеярский священник, должен был думать и говорить совсем о другом, ну, хотя бы о том, а что, собственно, изменится, если Ковалев, пусть и по закону, пересажает всех бандитов? Вон их сколько на смену растет – по пятнадцать лет пацанве, а уже «по понятиям» рассуждают!

Священника вдруг проняло до самого нутра, он ясно увидел, как страшна эта так называемая реальность, какое жуткое будущее создают своим детям люди, считающие себя крепко стоящими на земле материалистами! Отказавшись поверить в то, что они с таким высокомерием называют бабушкиными сказками, сколь сказочно кошмарный мир они создали вокруг себя! Не веря в ад «там», своими руками творят его здесь, и день ото дня все страшнее…

Священник тряхнул головой и понял, что за мыслями и не заметил, как проскочил на одном дыхании и шашлычную, и стоянку, и ведущую в церковь улочку. Храм уже сверкал куполами прямо перед ним.

День выдался на удивление хороший. Даже для праздника народу в храме было непривычно много. Прихожане, в основном, конечно, женщины, не расходились, целиком отстояв утреню. Они внимательно и напряженно слушали псалмы и тропари, стихиры и великое славословие, отходили, чтобы поставить свечи перед иконами Божьей Матери и святых заступников, и снова подходили, стараясь протиснуться и встать как можно ближе к амвону.

А в коротком перерыве, когда священник тщательно омывал вспотевшее лицо, к нему подошел диакон Алексий.

– Знаете, батюшка, что Тамара говорит? – имея в виду бухгалтершу, спросил он.

– Откуда ж мне знать?! – засмеялся отец Василий. – Я так думаю, если ей что надо, она и сама напрямую ко мне обратится. Или я чего-то недопонимаю? – повернулся он к Алексию и принялся утираться махровым китайским полотенцем.

– Да не в этом дело! – всплеснул кистями Алексий. – Чего она про женщин говорит, я хотел сказать, – и, поймав на себе недоуменный взгляд священника, пояснил: – Вы хоть знаете, что у нас трехмесячный запас свечей раскупили?

– Подозревал, – принялся разглядывать свое отражение в зеркале отец Василий. – И что, Тамаре Николаевне известны причины?

– Ага! – простодушно кивнул Алексий. – Она говорит, этой ночью менты половину Усть-Кудеяра вывезли…

– Погоди, какую такую половину? – озадаченно оторвался от зеркала священник.

– Ну, всех, кто на Парфена работал, – снова нетерпеливо всплеснул кистями Алексий. – Представляете, сколько народу повязали?! – с деланым ужасом на лице завершил он.

По спине отца Василия пробежал неприятный холодок.

– Что значит – всех? – спросил он. – На него же половина Усть-Кудеяра так или иначе работала.

– Ну, не как в тридцать седьмом, конечно, – засмеялся Алексий. – Директоров да менеджеров Ковалев не тронул, а вот дилеры, бригадиры, бойцы – все у него!

Отец Василий бросил полотенце на стул и распрямился. Он никак не ожидал от Ковалева такой прыти. Вот теперь священнику стало по-настоящему тошно. Пять минут неуместного проявления «гражданской позиции» – и многие искалеченные по твоей глупости судьбы.

– Господи, укрепи, – прошептал он. – Это что же получается, все эти женщины за своих сыновей свечки ставят?! – Мрак ужасной догадки на миг закрыл от него божий свет.

– Вроде того, – хмыкнул Алексий.

Отец Василий рухнул на стул и сидел без движения до тех пор, пока диакон не встревожился. А потом, когда они оба вернулись под купола храма, священник с ужасом убедился – все так! Все именно так и обстоит!

Прямо сейчас у иконы Пресвятой стояла на коленях мать «выездного бригадира» Кошеля, рядом, сложив ладони на груди, замерла молоденькая жена того рыжего задорного парня, что он видел однажды в компании покойного Парфена. Многих пришедших сегодня в храм женщин он не знал, но чувствовал: почти все они здесь!

В этот день поступления в храмовую кассу были невероятны. Отец Василий молча выслушал внеочередной отчет радостно запыхавшейся Тамары Николаевны и только устало кивнул. Он знал, что в ближайшие несколько дней денег соберется столько, сколько никто и в мыслях не держал. Свечи, молебны, а то и, не приведи господь, отпевания. Ковалев обеспечил его работой надолго! И от этого понимания мелкие волоски на спине и руках отца Василия становились дыбом.

А буквально этим же вечером все, сказанное Алексием, стопроцентно подтвердилось. Весь Усть-Кудеяр говорил о том, что начальник местной милиции наконец-то перестал жевать сопли и объявил войну преступности. Но, надо сказать, люди к этой новости относились по-разному. Мелкие предприниматели, лоточники и владельцы лавок и магазинов только недоверчиво ухмылялись. Эта многоопытная, битая-перебитая публика знала цену административным потугам и абсолютно не верила, что милицейская кампания надолго.

– Вот увидите, – махали руками они, – не пройдет и месяца, и все пойдет по-старому. И будем мы платить, как и прежде платили! Плетью обуха не перешибешь.

Как ни странно, куда оптимистичнее смотрели на события последних суток социальные «низы». Пенсионеры да безработные искренне надеялись, что до местной власти наконец-то дошло, что дальше так жить нельзя и надо поддерживать генеральную линию президента по наведению порядка в стране.

– Правильно Павел Александрович поступил! – горячо встревали они в любую дискуссию. – Давно пора! Вы посмотрите, что делается, по улице спокойно не пройдешь из-за хулиганья! А еще лучше, постреляли бы всех этих сволочей, хоть дышать стало бы легче!

Понятное дело, тех, кого ковалевская инициатива коснулась ближе всех – родственников и друзей задержанных, – никто особенно ни о чем не спрашивал. Люди прятали от них глаза и старались побыстрее прошмыгнуть мимо. Ни сочувствовать пострадавшим, ни злорадствовать над бедой никто не хотел. Может быть, потому, что сказывалась историческая память и каждый знал, что закон в России гибок, аки кнут. Сегодня возьмут за жабры кого следует, а завтра – кого захочется…

Отец Василий прикладывал все усилия к тому, чтобы праздник Преображения Господня вошел в сердца прихожан как светлое и торжественное событие, но с собой справиться так и не сумел. И к десяти вечера позвонил-таки Косте прямо в больницу.

– Мишаня?! – удивился главврач. – Не жда-ал! Чем порадуешь?

– Нечем мне тебя порадовать, Константин, – признался священник. – Ты сегодня как, не посидишь со мной вечерок?

– Ну вот, а ты говоришь, радовать нечем! – засмеялся товарищ. – В кои-то веки сам посидеть предложил! Это надо отметить. Мне как раз, – Костя перешел на шепот, – новая партия спирта подошла.

Отец Василий не смог удержаться от улыбки. Костя развелся со своей скандальной и неспокойной «половиной» лет, наверное, пяток назад и с тех пор вел беззаботную жизнь зрелого и во всех отношениях свободного мужчины. Сидел на работе до часу-двух ночи, по выходным пропадал на рыбалке, порой водил женщин. Ну и, конечно, позволял себе выпить, когда хотел и сколько хотел. Как он еще до сих пор не спился, оставалось для отца Василия совершенной загадкой.