Сломанные крылья рейха - Александр Александрович Тамоников Страница 8

советское государство в этой войне, обескровить его до такой степени, чтобы Советский Союз стал после войны сговорчивее. Знал Платов и о мнении Черчилля, всемогущего премьер-министра Великобритании, начавшего свою политическую карьеру еще в 1899 году, когда он впервые баллотировался в парламент от Консервативной партии. Первые свои шаги политика на мировой арене он сделал во время англо-бурской войны. Именно Черчилль был одним из главных сторонников и основных инициаторов интервенции в Советскую Россию, заявив о необходимости «задушить большевизм в колыбели». Именно Черчилль заявил о том, что в мире разразилась не Вторая мировая война, а продолжается 30-летняя. Так он оценивал события на европейском театре действий. Рассчитывать, что Великобритания и Черчилль стали вдруг союзниками и верными друзьями СССР, мог лишь наивный дурак.

Платов отдавал себе отчет в том, что открытие второго фронта произошло в тот момент, когда возникла реальная угроза продвижения Красной Армии в Европе. Что произойдет в тех странах, которые СССР освободит от гитлеровской оккупации? К власти придут правительства, лояльные СССР. Чем больше территорий освободит Советский Союз, тем больше станет социалистический лагерь. Поставки по ленд-лизу тоже были весьма своеобразной помощью Советскому Союзу. Это долговые обязательства, по которым СССР будет расплачиваться не один десяток лет.

Помощь в победе над Германией гарантировали США сохранение государственности СССР и выплату по долгам. Нет никаких гарантий, что после войны Запад не начнет душить измотанный Советский Союз экономически. Возможно, что давление будет сопровождаться угрозами и диктовкой своих условий, вплоть до угрозы новой войны со стороны Запада.

Берия прав! Если у Советского Союза к тому времени будет ядерное оружие, если он станет ядерной державой, то разговор вести с нашей страной придется на равных. Тут уже угрозой войны не ограничишься. Воевать с ядерной державой нельзя. Любая доктрина будет оправдывать применение ядерного оружия, когда возникнет угроза существования стране, его имеющей. Берия прав, надо спешить.

Черняев открыл глаза. Над ним был серый, давно не беленный потолок. Лежать было неудобно, или он просто отлежал бока. Эта мысль пришла в голову мгновенно, за ней последовали мысли, что лежит он давно, что он был без сознания. И главным является вопрос:  где же он находится? В лагерном лазарете, в камере под землей. Да, были в цеху такие камеры, где сидели проштрафившиеся или лежали на нарах больные, которых лечил местный лекарь.

Иван закашлялся, горло тут же наполнилось вязкой субстанцией. Он с трудом сглотнул мокроту и прислушался к себе. В груди во время дыхания что-то скрипело и царапало. Болело во время вдоха с левой стороны. «Наверное, воспаление легких», –  подумал Черняев обреченно. Он сразу вспомнил свой путь под землей, холод, потом реку и как он потерял сознание на берегу.

Но тут перед ним появилось женское лицо –  хорошее, доброе, обрамленное аккуратно повязанной косынкой, так что волосы из-под нее почти не выбивались. Женщина улыбнулась и поднесла к губам больного керамическую чашку. Приподняв Черняеву голову, она приятным голосом проговорила по-чешски:

– Пей. Надо пить.

Стараясь опираться локтями о постель, Иван принялся жадно пить горячий травяной отвар. Лоб моментально покрылся испариной, в груди потеплело, и даже показалось, что стало легче дышать. Когда женщина отняла от его губ чашку, он успел увидеть окно, зелень листвы за белой занавеской и кусочек голубого неба. Сознание прояснялось. Он увидел, как пожилой мужчина с бородкой вошел в комнату и поставил на столик у изголовья железный стерилизатор, в котором обычно кипятят шприцы. Сразу стало понятно, что болит не столько спина, которую он отлежал, а ягодицы от уколов. Видать, его часто кололи. И уже не первый день.

– Ну что, отживел? –  спросил старик по-русски с сильным акцентом. –  Крепкий ты парень! Не сдаешься. Ну, теперь полегче будет.

– Где я? –  спросил Иван, удивившись, что голос у него слабый и слова прозвучали так тихо, что женщина в косынке его даже не услышала.

– Ты у друзей, –  ответил старик, усаживаясь на край постели и похлопывая Ивана по руке своей старческой ладонью. –  Выходили тебя. Кризис миновал. Теперь тебе на поправку идти.

– Меня будут искать, –  попытался подняться с кровати Черняев, возбужденно хватая за руку старика. –  Надо спрятаться. Отлежусь –  и на восток, к своим надо пробираться.

– Лежи, лежи, –  усмехнулся старик. –  Ты вон лучше поворачивайся. Сейчас тебе укол сделают. Нацисты тебя тут не найдут. Мы хорошо тебя спрятали.

Иван не только ощутил, но даже услышал, с каким скрипом протыкает игла его кожу. «Странное состояние, –  думал Черняев, снова откинувшись на подушку. –  Я не чувствую себя в безопасности. Это какая-то деревенька, в которую в любой момент могут нагрянуть немцы. Но у меня нет сил бояться. Мне уже все равно: жить или умереть. Лишь бы все это скорее закончилось».

– Ты лежи, отдыхай, –  заговорил старик, который, оказывается, не ушел, а все так же сидел рядом. –  Лежи и слушай. Меня Павел зовут. По-здешнему Павел Блага. Мне тогда как тебе сейчас было. В плен я попал. Это еще в ту Германскую было. Помотало меня по разным лагерям, а потом меня и еще двоих чехи у немцев выкупили. Работниками своими сделали. Кожевенное дело я знал хорошо, чинил сапоги, вот они меня и выкупили. Хозяин один меня в артель взял тут, недалеко от Праги. На дочери его женился. Два друга моих на Родину подались. Не знаю, что с ними стало, а я так тут и осел. Думал вернуться, а оно вон как там, в России, повернулось. Революция, говорят, война Гражданская, лютая да кровавая была. Зачем, думал, мне туда. Навоевался я в Европе, хватит с меня. Так и не собрался. А в тридцать девятом немец снова пришел сюда. Чехи сдались, не стали сражаться за свою родину.

– Что же ты сам-то не подался на Родину, если понимал, что Гитлер и до Советского Союза доберется? –  спросил Черняев. –  Ты ведь солдатом русским был!

– Не выбраться отсюда было, –  покачал головой старик. –  Да ты не о том думаешь сейчас. Я свою жизнь прожил. Худо ли, бедно ли –  прожил. А ты, мил человек, о своей жизни думай. Повезло тебе, что к нам попал. За себя говорить не буду. Я не молодой уже воевать, а вот эти, они против гитлеровцев, антифашистами себя называют. Поняли по одежке твоей, что ты с завода бежал. А когда в беспамятстве лежал, слышали, как ты разговаривал, меня позвали. Так и поняли, что русский ты. Тебе теперь жить надо. Про завод этот самый рассказать надо. Все, что на фашистов работает, все против