Илья Деревянко - Пресс-хата Страница 9

Так продолжалось довольно долго. Задворенко не выказывал ни тени смущения. Он давно привык к подлинной, умело скрываемой от общественности сущности кормильца, да и сам по характеру мало чем отличался от Крымова.

– Твоя задача состоит из двух пунктов, – вдосталь насладившись мысленной картиной уготованных ненавистному журналисту нечеловеческих страданий, возобновил инструктаж «сверхдоверенного лица» Семен Афанасьевич. – Во-первых, изъять и передать мне из рук в руки собранные Ворониным материалы. Во-вторых, принудить Андрюшеньку поставить автограф под машинописным экземпляром восхваляющей меня обширной статьи, которую на следующий же день опубликуем в газете «Бизнесмен»[35]. Текст сварганишь самостоятельно, с учетом литературного стиля Воронина (предварительно добросовестно изучи его писанину). Вопросы есть?

– Никак нет! – преданно вытаращив глаза, пролаял Задворенко. – Вы, шеф, воистину гениальны! Я искренне восхищен вашей всеобъемлющей мудростью, потрясающей прозорливостью...

– Хорош петь дифирамбы, – брюзгливо оборвал «шестерку» олигарх. – Принимайся за работу. Сроки поджимают. На носу парламентские выборы. Проваливай восвояси. И возвращайся только с конкретными результатами... Да, кстати, Мишка, ни на секунду не забывай три вещи: на каком крючке ты у меня висишь, кто тебя е...т и кто кормит... Насчет второго – шутка, насчет остального нет. Пшел!!!

Задворенко проворно вскочил со стула, угодливо изогнулся и, задом отворив дверь, вывалился из кабинета...

2

Едва покинув апартаменты шефа, «сверхдоверенное лицо» олигарха мистическим образом преобразилось. Жалкая, раболепно сгорбленная фигурка распрямилась, сделалась солиднее, выше ростом, грудь выкатилась колесом, подбородок выдвинулся, глаза загорелись. Физиономия обрела прежнее начальственно-высокомерное выражение...

– Какого рожна бездельничаешь? – подойдя к своему новенькому «шестисотому» «Мерседесу» и случайно заметив крохотные пятнышки грязи на левом крыле, свирепо набросился Задворенко на двадцатилетнего шофера Леньку. – Пока я отсутствовал, ты мог помыть машину?! Мог, спрашиваю, или нет?

Не дожидаясь ответа, пресс-секретарь «известного предпринимателя» резко, без замаха ткнул Леньку кулаком в челюсть. Парень пошатнулся и, получив следующий удар носком ботинка в низ живота, с хрипом упал на снег.

– Свинья свиньей! – прорычал Задворенко. – В хлеву твое место, тварь! Хотя нет. Мои собачки давно не кушали свежей поросятины! Вот возьму тебя, неряху, да скормлю живьем песикам! Гы-гы-гы!

– Не надо! Умоляю, не надо! – в ужасе зарыдал шофер. Слова работодателя отнюдь не являлись пустой угрозой. Леонид отлично помнил, как полгода назад «сверхдоверенное лицо» Крымова до смерти затравило овчарками маляра Пашу Писаренко. Он приехал на заработки с «незалежной», доведенной правителями-националистами до полнейшей нищеты Украины, подрядился за грошовую плату обновить хозяйственные постройки в загородной усадьбе Задворенко, с работой справился успешно, но тем не менее чем-то не угодил вспыльчивому пресс-секретарю. В результате связанного Писаренко бросили в памятный читателю вольер, и злющие собаки растерзали бедолагу на части. То, что осталось от Паши, Михаил растворил в кислоте. Ни о каком уголовном расследовании речи, естественно, не зашло. Слишком большим могуществом обладал ближайший подручный «известного предпринимателя», да и кому, собственно, интересна судьба бесправного гастарбайтера? Мало ли их по стране бродит? Без регистрации, без прописки... Одним больше, одним меньше...

– По-ща-ди-те! – захлебываясь слезами, надрывался шофер. Тело его билось в истерике, глаза закатились под лоб. Задворенко наблюдал с садистской ухмылочкой.

– Ладно! – по прошествии пары минут «смилостивился» он. – На сей раз, так и быть, прощаю! Помни, сопляк, мою доброту! Но предварительно вылижи языком машину! В прямом смысле! Дабы впредь неповадно было лодырничать!..

Перепуганный, деморализованный Леня беспрекословно подчинился сволочному приказу хозяина-самодура.

– Старательнее лижи, старательнее! – сурово покрикивал на него Задворенко. – Чтоб, блин, сияло, как полуденное солнце! Активнее! Гы-гы-гы! Черт с тобой, недоносок, садись за руль! – вдоволь накуражившись, бросил наконец Задворенко, открыв дверцу «Мерседеса», плюхнулся на заднее сиденье, ткнув шофера кулаком в спину, буркнул: – Домой! – и, лениво щурясь, расслабился. Задание Крымова не представлялось Михаилу чем-то сложным или необычным. Ему уже неоднократно доводилось успешно справляться с подобного рода щекотливыми поручениями, когда на врагов олигарха не действовали «цивилизованные» способы давления. Пресс-секретарь «известного предпринимателя» обладал богатейшим опытом в данной сфере. Опытом, уходившим корнями в минувшее десятилетие. Ко временам бурной молодости «сверхдоверенного лица». Ведь на самом деле Задворенко не всегда был Задворенко! Тринадцать лет назад он носил фамилию Лимонов, отбывал срок заключения за участие в групповом изнасиловании девчонки-старшеклассницы, обитал в камере номер 66 «крытой» тюрьмы, расположенной в одном из городов европейской части бывшего СССР, под руководством тамошнего пахана Юрия Крылова (с благословения тюремного «кума» майора Афанасьева) ударно трудился в качестве козла-прессовщика. Трудился вплоть до появления в пресс-хате очередного «клиента» по прозвищу Вояка, встреча с которым, как помнит читатель, закончилась для ссученных весьма и весьма плачевно!

«Однако удачно я тогда выкрутился!» – вспомнив декабрь 1986 года, подумал Михаил, прикурил сигарету с ментолом и, посасывая ее, вернулся мыслями к тем роковым событиям...

За исключением забившегося под шконку Лимона, все прессовщики получили серьезные увечья: у Юрия Крылова была сломана нога в коленном суставе, порваны сухожилия; Василий Клюйков сделался абсолютным кастратом и лишь по чистой случайности не сдох от болевого шока; Шамиль Удугов в результате тяжелейшего сотрясения мозга стал умственно неполноценным, а Николаю Суидзе Вояка двумя сокрушительными ударами отбил печень и почки... На отчаянный вопль пресс-хатовского пахана: «Граж-да-не началь-ни-ки!!! На по-о-мо-ощь!!! У-би-ва-а-а-ают!!!» – явились (не слишком поспешно) прапорщики Геннадий Яковлев и Павел Барсуков. Бегло оглядев разгромленную пресс-хату, валяющихся на полу орущих, стонущих, искалеченных козлов, Яковлев громко, злорадно расхохотался, а Барсуков настороженно спросил Вояку:

– Где пятый? Пятый где? Неужто удрал?!

– Да нет, не волнуйся, отсюда не убежишь, – спокойно ответил тот. – Вон он, родимый, под нарами прячется!

– Вылазь, гнида! – рявкнул Геннадий.

Обмочившийся со страху Михаил выполз по-пластунски из-под шконки и тут же взвизгнул, ощутив хлесткий, болезненный удар резиновой дубинки вдоль спины.

– Это персонально от меня! – презрительно сплюнул Яковлев. – У-у-у, паскудыш!

Затем, коротко посовещавшись, надзиратели вызвали дежурного офицера. Вояку отвели обратно в карцер, четверых ссученных отправили в санчасть, а Лимонова оставили до утра на прежнем месте. Ночью Михаил не спал и, трясясь в животном ужасе, перебирал в уме разнообразные варианты своего дальнейшего будущего. Перспективы вырисовывались самые что ни на есть зловещие. Лимонов понимал – прессовщиком ему больше не бывать. Александр Владимирович не жалует неудачников, а следовательно... следовательно... О-е-мое!!!

17 декабря в 9 часов 30 минут в камеру ворвался разъяренный Афанасьев. Лимонов рыдал, ползал на коленях, целовал майору сапоги, умолял о пощаде, а захлебывающийся матерной бранью «кум» бешено пинал Михаила ногами в лицо и куда придется. В конце концов гнев начальника оперативно-следственной части малость утих. Он вспомнил о выдающихся заслугах Чукчи Неумытого в области стукачества и смягчился. В отличие от остальных, Лимонова перевели не в обычную камеру, а в «красную»[36], кстати, тоже пятиместную, уже полностью укомплектованную.

Михаил стал шестым как в прямом, так и в переносном смысле. Осужденные менты хоть и не убили бывшего прессовщика, но в первый же день опетушили, и остаток срока Михаил провел под нарами, отзываясь сразу на две клички: Однако, когда предстояло мыть парашу, стирать сокамерникам носки, нижнее белье или выполнять какую-либо иную грязную работу, и Лялька, если Лимонова собирались использовать в качестве петуха. Протекали дни, недели, месяцы, годы... Население камеры менялось. Кто-то отправлялся в лагерь, кто-то приходил на освободившееся место. Один лишь Однако-Лялька неизменно жил под нарами. Между прочим, Михаил остался в «крытке» по собственному желанию: когда в середине 1987 года у Лимонова закончился тюремный режим, он слезно упросил «хозяина» Фелицина не этапировать его в зону, хотя бы и в «красную». Расчет выпускника журфака был предельно прост: тут Ляльку пользуют пятиместной камерой, а в зоне будут всем бараком. «Не стоит кидаться из огня в полымя! Лучше спокойно досижу здесь», – мудро рассудил Михаил. Необходимо отметить, что гнилая, трусливая душонка Чукчи Неумытого-Лимона-Однако-Ляльки быстро приспособилась к создавшемуся положению вещей и даже не особенно им тяготилась. Больше всего на свете Лимонов боялся потерять жизнь и, в отличие от нормального человека, предпочитал смерти жалкое существование поднарного петуха... Помимо исполнения основных обязанностей опущенного, Михаил продолжал стучать «куму» на сокамерников и приблизительно раз в месяц получал от Афанасьева небольшие подачки: то пачку «Беломора», то кусок колбасы... Судьбой былых товарищей по пресс-хате Однако-Лялька, будучи закоренелым эгоистом, не интересовался. Только слышал однажды краем уха, что все они кончили чрезвычайно плохо... В конце 1988 года в жизни Лимонова произошло судьбоносное событие. На одноярусной шконке убывшего по этапу экс-прокурора Ивана Юрьевича Огурцова по кличке Огурец (под которой обитал Михаил) поселился тридцатилетний Феликс Купцов, в недавнем прошлом майор милиции, «сгоревший» на непредумышленном убийстве подозревамого в квартирной краже (переусердствовал, выбивая «чистосердечное признание»). Еще раньше Купцов служил в Афганистане, в спецназе ВДВ и владел приемами рукопашного боя если не лучше, то по крайней мере не хуже разгромившего пресс-хату Вояки, частенько грезившегося Однако-Ляльке в кошмарных снах. Зайдя в камеру, Феликс сразу провел сеанс всеобщего, как он выразился, «профилактического» мордобития и соответственно заделался паханом. Экзекуции избежал лишь Мишка-петух, своевременно юркнувший под нары. Купцов, кажется, это оценил. На протяжении последующей недели он внимательно присматривался к Михаилу, что-то прикидывая в уме, и однажды после отбоя, свесив голову со шконки, зашептал: