Сергей Зверев - Закон десанта – смерть врагам! Страница 9

Кольцов вышел из кабинета с твердой решимостью: еду. И уже через тридцать шесть часов, по мере удаления от родного края, с изумлением подумал — ловцы человеческих душ не зря едят свой хлеб. Они талантливые проводники требуемых идей — не мытьем, так катанием, не убеждением, так гипнозом. В том вагоне и включилось пресловутое «чувство опасности», которое он впоследствии безжалостно изгнал, поскольку нуждался в деньгах и больше всего хотел поставить ТОЧКУ!

С той же легкостью купились остальные — даже обеспеченные. Невзрачный человечек из 205-го кабинета умел убеждать. Это не был гипноз в чистом виде, он никого не усыплял, но действовал превосходно. Никто не усомнился, что человек говорит только правду и ничего, кроме правды, плюс дополнительный крючок с наживкой — денежная компенсация (не слишком большая, чтобы не спугнуть, и не слишком маленькая, чтобы ею пренебречь). Он пропустил всю компанию поточным методом — 12 и 13 сентября, назначая каждому индивидуальные часы, естественно так, чтобы люди не встретились друг с другом.

— Черт, — сплюнул в сердцах Борька, — нас тупо переиграли. Как удобно — не надо насильственных мер, сами прибыли. Да еще и в один день, гуртом, практически на блюдечке — кушайте нас.

— Подожди, — поморщился Вадим, — самокритику потом. Нужно приблизиться к главному — зачем нас снова собрали ЗДЕСЬ? Не проще ли свести всех нас в подвале здания, где нам пудрили мозги, а не заставлять тащиться в тридесятое царство?

— Логично, — взъерошив волосы, согласился Коля, — свистать всех в подвал. Твои предложения?

— Нам нужно вспомнить ВСЕ о своих днях в этих стенах. Не ночные кошмары, а реальные события. Пусть обрывки. Что мы делали, чему нас учили, а главное, чем это закончилось. Воспоминания каждого — ничто, но если их суммировать, получится картинка. Она поможет понять, для чего нас здесь собрали.

— А нам это надо? — злобно фыркнул Мостовой. — Мы сидим тут, говорим по душам. А через минуту… они войдут, и эти наши воспоминания можно сливать в унитаз.

— Нет, Вадим прав, — кисло заметил очкарик. — Войдут, так войдут, будем шумно удивляться. Но мы не можем сидеть и смиренно ждать, пока это случится. Нерационально.

— И просто пресно, — зевнула Жанна.

— Много не скажу, — хмуро бросил Макс, — мы были в своей возрастной группе белыми воронами. Одаренные ребятишки, отобранные по ряду параметров для научной темы. Кто курировал работу, думаю, не загадка. Любой закрытый институт, любая секретная лаборатория так или иначе упирались в КГБ. Или в ГРУ.

— Поздравляю, — ядовито заметила Валюша, — вы у нас, оказывается, юные дарования, — пачка с печенюшками, похоже, лишь обострила у нее чувство голода, что и вылилось в убийственный сарказм. — И по какой же части вы у нас вундеркинды? Скрипачи, художники? Бандуристы? Юные Моцарты, Нади Рушевы и Аркадии Гайдары, которые в четырнадцать лет командовали конными дивизиями?

— Не в четырнадцать, а в шестнадцать, — поправил Макс, — и не конными дивизиями, а пешим полком, причем хреново командовал. У меня серьезное опасение, господа, что если мы не съедим эту очаровательную крошку, она съест нас.

— Съедим, — успокоил Борька. — Жратва завтра кончится, там и разделим.

— Помолчи, Валюша, — оторвался от дум Вадим, — уважай взрослых хотя бы для виду.

— Я давно молчу и уважаю, — пожала плечами девчонка. — Сижу, слушаю, горжусь вами. Не каждый день попадаешь в компанию непревзойденных.

«Боже, — думал Вадим, — душить детей жестоко, но надо же с ними что-то делать!!! Кто это сказал? Хармс?»

— Подождите, — вернулся с заоблачных высот Коля Сырко, — вы отвлекаетесь от темы. Мне кажется, каждый из нас был одаренным по-своему. Если я увлекался компьютерами — тогда они еще назывались ЭВМ, — то не помню, чтобы кроме меня кого-то еще замыкало по этой линии. Я помню двух учителей — мы занимались индивидуально — не помню их лиц, но вижу глаза — у одного колючие, у другого пустые с каким-то скользким взглядом… Двадцать лет меня пытают их глаза… Уже будучи взрослым, я понял — один из них был моим психологом, другой — технарем… — Коля замолчал, глаза поблекли.

Через час на тайгу спустились сумерки. Свет в оконце померк, резче стала чувствоваться затхлость. Никто не замечал. Люди жили прошлым, погружаясь в него, как в болотную трясину. Поначалу выдавливали из себя слова, но вскоре осваивались, втягивались, освобождаясь от комплексов. Из слов складывались фразы из обрывков воспоминаний каждого участника забытой драмы — единая картина…

Прошлое поросло быльем. Никто уж не скажет, в чью больную высокопоставленную голову пришла идея создать дрессированную группу одаренных детишек. Воспитать, взлелеять, сплотить в неразрывный дружный коллектив… и выбросить за ненадобностью. И весьма напрасно — тот же Гиммлер в тридцать девятом нашел бы применение такому коллективу. И Хрущев бы нашел, и оба Буша, и Саддам Хусейн. Но только не наши. Дряхлеющие советские товарищи сами по себе были боги — им конкуренты не требовались. Идея, безусловно, шла из центра, однако реализацию поручили местным товарищам. Сибирь издавна считалась исключительным полигоном для «человеческих» испытаний — тихо, далеко и контингент подходящий: от элиты интеллигенции до замшелого отребья — зэков, бичей, сектантов. И одаренных ребятишек здесь хватало — хоть лопатой греби. Отбор был тщательный, мам и пап заранее обрабатывали, обещав невиданные блага чадам: единственный в Сибири элитный интернат, эксклюзивное обучение, прямая дорога в МГИМО… Если мамы и папы ерепенились, их чад оставляли в покое — находили других, поле выбора бескрайнее. Хватило одного города с миллионным поселением. Помещения нашлись в Томской губернии — в 70-е годы в экстазе гонки «разоружения» понастроили множество закрытых объектов — от специализированных центров «психокоррекции» и «психохимических» лабораторий до подземных заводов по сборке боеголовок. Дети не помнили, как попали в школу. Об этом позаботились наставники, а по возвращении домой — напуганные родичи. Остались мутные обрывки о пребывании на «даче»; свидания с родными — детей сажали в нарядный автобус и везли в ближайший райцентр, где мамы умилялись, глядя на своих сытых, хорошо одетых и явно поумневших детенышей. Коля Сырко уже тогда был помешан на электронике. В 81-м году в возрасте десяти лет это дитя Винера из ничего собрало действующий компьютер! Какие-то бракованные платы отец приносил с завода, что-то Коля покупал; остальное подбирал на свалках «Электроагрегата» и завода радиодеталей. Он заткнул за пояс тогдашние популярные «Бейсик», «Алгол», «Фортран», создав легкий и универсальный язык программирования «Чайка» (сам назвал). Ни одна новинка в зарождающемся мире компьютеров не проходила мимо Коли. Он подписался на все тогдашние журналы по ЭВМ, ориентировался во всех без исключения новшествах. Чем занимался Коля по ночам, тоже можно представить. И неизвестно, как скоро бы он тронулся рассудком, не загреми в «спецшколу»… Через полгода он вернулся домой другим человеком — сгорбленным и рано повзрослевшим. Но страсть не утихла. К сожалению, Коля родился под несчастливой звездой. Не обладая организаторскими способностями, он валил дело за делом, учрежденные им фирмы рушились на вторую неделю работы, его кидали все кому не лень, и кончилось тем, что в полном безденежье Коля добрел до должности младшего программиста в техотделе корпорации «Сибкомп», где и собирался скорбно досидеть до пенсии.

Володя Мостовой считался гением в радиотехнике. В четыре года будущий «мачо» собрал свой первый детекторный приемник, в десять распаял и вновь спаял папину «Спидолу», за что был выпорот, в двенадцать модернизировал львовский телевизор «Электрон», превратив его в безламповый аналог импортного образца 21-го века, из-за чего и попал в Томскую губернию. В тридцать четыре года телевизор бы он уже не собрал, но зато являлся вторым директором компании «Глобальные телесистемы» и очень неплохо жил.

Максим Журбинцев в розовом детстве срывал аплодисменты в спортзале. Гуттаперчивое, не ведающее усталости тело, — сотни подтягиваний на турнике, тысячи отжиманий с одного подхода; абсолютный чемпион района в беге и прыжках. Призер турниров по акробатике, плаванию, спортивной гимнастике. Естественно, устроители акции не могли обойти такой сгусток клокочущей энергии. Вернулся Макс изрядно помрачневшим, раздавленным. Насилу доучился в школе, поступил в политех, умудрился его окончить, да так бы и закис где-нибудь в проектной шарашке, не подвернись старый приятель, ставший режиссером. Теперь Макс периодически летал в Москву, под прицелом кинокамер падал с небоскреба, катился с обрыва, взлетал на машине над городом, а получив деньги, удалялся в родную Сибирь, где их и проматывал. То есть Макс не процветал. Но к этому стремился.