Волевой порог - Александр Александрович Тамоников Страница 9

— Знаешь — и молчи, — строго приказал Буторин. — Только посматривай тут на строительстве. Не появятся ли чужие. Нижний Баксан — поселок маленький, а Тырныауз-Тау — хребет сложный.

Попрощавшись с инженером, Буторин встал на подножку машины и еще раз посмотрел на горы. Да, красота и величие. И смертельная опасность, если играть с горами в недозволенные игры. Горы и так не прощают беспечности. А работы на комбинате и правда еще много. Высокие трубы из красного кирпича, пустые окна производственных зданий, дороги и площадки, заваленные каменными обломками. И серпантин, ведущий наверх, к штольням. Буторин еще в 42-м году слышал несколько переводов названия этой долины, а точнее, ущелья. Самым красивым ему показался перевод названия как Журавлиное ущелье. Журавлиный клин в небе — это всегда красиво и немного грустно. Ведь журавли собираются в клинья, чтобы улететь, покинуть эти места. Но журавлиный клин — это всегда и надежда на то, что птицы вернутся. Ведь они улетают не навсегда, а только на зиму. И весной они вернутся, а весна — это всегда возрождение, обновление, новая жизнь.

— Новая жизнь, — тихо произнес оперативник. — За нее стоит сражаться и умирать.

Яркое солнце, шум реки, бегущей между камнями, шум мотора, скрип старых досок на мосту, который Буторин переезжал на своей «полуторке». Все говорило о мире и спокойствии в долине Баксана. Но это была только видимость, внешняя сторона. И пасущиеся на лугах кони и ишаки, дети на обочине дороги — это еще не мирное время, несмотря на то, что враг изгнан с Кавказа. Еще мало мужчин на улицах и в поселках, потому что большинство из них на фронтах, еще много разрушенных строений по всей республике, потому что не до восстановления, нет еще сил и средств, чтобы все восстановить. Страна бросает последнее на восстановление оборонной промышленности, как это делается с Тырныаузским комбинатом, на восстановление железной дороги, систем электроснабжения. Ну а с жилыми домами всегда все по-разному. Чаще местные власти поселков, соседи помогают как могут тем, кто лишился крова над головой, чьи дома пострадали. Строят и ремонтируют все вместе. Беда в стране общая, тут никто в стороне не остается.

Свернув с дороги, Буторин осторожно, объезжая большие камни, повел машину напрямик к небольшому поселку Камук. Остановив машину у крайнего дома с синими стенами, Буторин вышел и прислушался. Где-то за домом пилили дрова.

— Эй, хозяин! — зычно крикнул оперативник, подходя к покосившемуся забору с оторванной калиткой. — Можно войти к вам?

Пилить перестали, а на голос из-за дома выбежал мальчонка лет восьми в коротких залатанных штанах. Посмотрев на гостя, он звонким голосом крикнул:

— Деда, тут военный пришел!

Буторин остановился у забора, сдвинув фуражку на затылок и заранее добродушно улыбаясь. Следом за мальчиком из-за угла дома показался крепкий старик лет шестидесяти с короткой седой бородой. Он прищурился, окинул гостя цепким взглядом и подошел ближе.

— Чем могу? — коротко и не очень дружелюбно спросил он.

— Вы Матвеев Федор Иванович?

— Ну я Матвеев Федор Иванович. — Старик подошел к забору и осмотрелся по сторонам, как бы проверяя, не приехал ли еще кто-нибудь. — А вы по какой части?

— Я из НКВД, — доставая удостоверение СМЕРШ, ответил Буторин. — Мне нужна ваша помощь. Поговорить с вами надо, Федор Иванович.

— СМЕРШ, значит, — неприязненно процедил сквозь зубы Матвеев. — Особист! Вроде и война ушла из наших краев, а вы все врагов ищете? Может, не там их ищете? Может, на передовой в окопах поискать? Через прицел, когда враг на тебя прет в атаку?

— Знаете, Федор Иванович, в чем между нами разница? — спросил Буторин. — Я, не зная вас, пришел к вам за помощью. И я изначально вам верю как советскому человеку. А вы вот, не зная меня, сразу мне не верите, сразу у вас ко мне неприязнь. Ведь вы не знаете меня?

— Зато я хорошо знаю ваши органы, — проворчал старик. — Нечего меня воспитывать. Доверие — оно не куст у дома, который сам вырастает и сам засыхает. Его заслуживают!

— Нет, Федор Иванович, недоверие — оно как болезнь. Оно прилипает к людям. Становится частью характера человека по причине, которая лежит в его горе, в несправедливости к нему, какую он испытал, может быть, даже в преступлении против него. Я вот врагов, шпионов, диверсантов и их пособников ловлю не первый год. И доверия к советским людям от этого не потерял. А у вас горе какое-то, и вы всех под одну гребенку. А ведь я вас помню, Федор Иванович. Сентябрь сорок второго года, старый мост через Баксан, грузовик, который свалился в воду. И трое ребятишек, которых понесло течением.

Матвеев хмуро, даже с каким-то ожесточением посмотрел на гостя, но постепенно его взгляд становился все спокойнее, нерешительнее. Вспомнил старый альпинист события того ветреного дня, когда поток беженцев, крики людей, мычание коров, рев моторов — все смешалось в долине. А потом треск настила, пошатнулась стойка моста, когда «полуторка» въехала на него. И треск бревен, испуганные крики людей и истошный вопль женщины. И дети в воде. Тогда Буторин не знал еще, что это знаменитый альпинист Федор Матвеев. Но как он ловко срезал веревку с кузова стоящего рядом грузовика, на бегу опоясался ею и бросил свободный конец какому-то мужчине. Его держали, а он вошел по пояс в ледяную стремнину и ловил детей. Одного за другим. Многие тогда поняли, как помочь находчивому старику, и бросились в воду. Второго ребенка из рук Матвеева принял Буторин. И вынес его на берег. И оперативник хорошо запомнил альпиниста, а вот Матвеев даже не посмотрел на военного в форме, который участвовал в спасении детей.

— А-а, так это ты, стало быть, за мной в воду полез тогда? Ну теперь вспомнил. И сапог не пожалел хромовых.

— Не пожалел, — спокойно подтвердил Буторин. — Кстати, высушить их так и не удалось. Негде было. Людей ведь выводили. А чтобы не простудиться, пришлось бросить их и надеть обычные солдатские, кирзовые… В сапогах ли дело, Федор Иванович? Или они вам глаза колют? Сапоги офицерскому составу выдаются по вещевому довольствию именно такого типа. Но на войне главное, чтобы человек, который эти сапоги