Джорджетт Хейер - Смерть шута

Джорджетт Хейер

Смерть шута

(Яд и судьба)

Вот человек, который относится к смерти так, словно это просто сон в хмельном забытьи. Он беспечен, нерасчетлив и не боится ни прошлого, ни настоящего, ни грядущего. Он совершенно не боится смерти – и все-таки смертен, смертен...

Глава первая

Джимми по прозвищу Ублюдок начищал ботинки. Согнувшись в три погибели, он уже больше часа трудился в большой холодной комнате, выходящей окнами на двор с задней стороны замка. Во дворе, широком, заставленном пристройками, флигелями и сарайчиками, виден был из окна и новый загон, который Раймонд отстроил для жеребят. От загона начинался небольшой подъем к берегу реки, откуда поднимался, клубясь, густой утренний туман.

Эта комната в полуподвале была просторной, но захламленной, неуютной и довольно грязной. Резко пахло гуталином и сыростью. На грубом столе у окна стояло множество масляных ламп. На них Джимми старался не обращать внимания. В принципе чистка ламповых стекол и заполнение ламп горючим входили в его обязанности, но Джимми терпеть не мог копоти и ненавидел чистить лампы. Он даже не дотрагивался до них. В конце концов, когда выяснилось полное нежелание Джимми дотрагиваться до ламп, Рубену Лэннеру пришлось привлечь одну из дворовых девушек к этой работе. Она, громогласно кляня все на свете, кое-как начищала ламповые стекла, но, впрочем, весь ее критический запал обрушивался только на Джимми, из-за которого ей приходилось заниматься этой гадкой работой, и уж никак не мог, быть выплеснут при мистере Пенхоллоу, хозяине дома. Хотя, если разобраться, хозяин был виноват в ее страданиях не меньше, поскольку именно он, руководствуясь собственной дурацкой прихотью, запретил использовать в доме электричество.

У подоконника стояла длиннющая калошница с туфельками, штиблетами и ботинками, на которые предстояло навести глянец. Там же были баночки с гуталином и щетки – много щеток. На выбор. Джимми, закончив с одной парой, прицелился, подумал и с видом знатока-эстета, выбирающего картину на выставке, вытащил из калошницы черные изрядно потрепанные туфли на низком каблуке, о которых лет десять назад можно было бы вероятно сказать, что на них сохраняются следы лака. Это были так называемые лаковые туфли Клары Гастингс. Джимми стал осторожно растирать щеткой черный гуталин по туфельке, без особой спешки, очень тщательно. Пока он дошел до этих, своих любимых туфелек, он уже успел столь же старательно начистить штиблеты Раймонда и высокие полусапоги Барта, но то усердие было совсем другого рода. Джимми по опыту знал, что если он что-нибудь сделает не так, например, возьмет щетку из-под коричневого крема для черных ботинок, то сыновья мистера Пенхоллоу не пожалеют для него колотушек...

А домашние туфельки Клары Гастингс были уже старенькие, заношенные, кожа на них во многих местах потрескалась или вовсе напрочь облупилась. Это были широкие, удобные повседневные туфли, которые жаль выбрасывать, как жаль расставаться со старым, привычным слугой. Эти туфельки довольно точно соответствовали и характеру своей хозяйки, которая носила их тут не снимая, забираясь в них на гамак, бродя по аллеям и по голой земле, по конюшне и так далее. Она вообще отличалась крайней небрежностью в одежде, носила плохо скроенные блузы и юбки с неровно подрубленным нижним краем. Вивьен Пенхоллоу как-то сказала, что тетушка Клара ассоциируется у нее с видом рваных кофточек, мятых фланелевых блузок, множеством навешанных золотых кулонов и брошей, а также с упрямо выбивающимися из-под заколок довольно засаленными седыми прядями...

Это описание тети Клары в точности соответствовало действительности и вряд ли бы обидело тетушку, если бы даже дошло до ее ушей. Она в конце концов не имела особых претензий. Много лет назад овдовев, вышла на пенсию и с тех пор, в сущности, была приживалкой здесь, в Пенхоллоу, а весь ее интерес к жизни ограничивался конюшней и маленьким садиком. Она оставалась совершенно равнодушной к тому кипению темных страстей, которое делало усадьбу Тревелин совершенно невыносимым местом для тонких и нервных натур, склонных принимать близко к сердцу грубые издевательства и насмешки.

Джимми, который отнесся со всей серьезностью к ветхим домашним туфелькам Клары Гастингс, любовно оглядел свою работу и отложил их.

Странное обстоятельство примешивалось к этому трогательному отношению Джимми к тетушке Кларе. Она действительно приходилась ему теткой, но упоминание об этой родственной связи никогда не проскальзывало ни у нее, ни у него. Он не задавался подобными вопросами. Родственные отношения ничего не значили для Джимми, который даже гордился тем, что он ублюдок, бастард, результат внебрачных отношений... А Клара, рассматривая его пребывание в Тревелине как нечто само собой разумеющееся, воспринимала его наравне с остальными слугами и относилась к нему так же, тем более что он и в самом деле был слугой, ничего более. Кроме того, Джимми прекрасно понимал, что если в Тревелине поселятся все внебрачные дети мистера Пенхоллоу, то в просторном замке станет чертовски тесно. Поэтому он был доволен своей судьбой в целом и не задавался лишними вопросами о своем происхождении и своих правах. Молодые законнорожденные дети мистера Пенхоллоу, чья врожденная грубость не раз заставляла их мачеху краснеть до корней волос, попросту не замечали Джимми, не опускаясь ни до утаивания, ни, наоборот, афиширования его родства с ними. Они просто называли его Джимми Ублюдок, вот и все. Они не удостаивали его большего. И все они, за исключением разве что Ингрэма, второго сына Пенхоллоу, который жил в Дауэр Хаус и потому вообще очень редко видел Джимми, – все они не любили Джимми, хотя и в разной степени. Юджин часто жаловался, что Джимми ведет себя вызывающе. Чармиэн настаивала, что Джимми нечестен и нечист на руку. Обри постоянно возмущался его неряшливым внешним видом. Близнецы, Бартоломью и Конрад, в один голос попрекали его за лень и небрежность в работе. Раймонд, старший сын Пенхоллоу, ненавидел Джимми с такой невыразимой силой, которая уже не требовала каких-либо рациональных объяснений и поводов для придирок. И Джимми платил Раймонду той же монетой, но только молча. Он не смел возражать старшему сыну Пенхоллоу. Его отношение к Раймонду могло бы выразиться, например, в том, что он не почистил бы его ботинки.

Но Джимми не отваживался на такую дерзость. Пенхоллоу только рассмеялся бы, если Джимми, его незаконнорожденного сына, поколотили бы за это. А следовало сказать, что Пенхоллоу в свое время собственноручно порол всех своих законных отпрысков, не из-за каких-то провинностей, а просто чтобы утвердить свою над ними полную власть. Сейчас, к старости, его некогда крепкие мускулы уже потеряли былую силу, и он не стал бы сам работать розгой, но злобный дух его оставался прежним, и он мог приказать сделать то же самое любому человеку в доме. Он прожил свою жизнь в грубости, опасностях различного рода и не испытывал ни к кому ни малейшей жалости и даже к старости не смягчился. Надо сказать, что он часто выказывал свою симпатию к Джимми, однако было непонятно, делает ли он это искренне или только из желания побольнее уколоть своих законнорожденных детей... Никто не понимал этого, и сам Джимми – в первую очередь.

На длинной полке оставалось восемь пар обуви. Джимми обвел их взглядом и отметил элегантные, на тонкой подошве и с заостренными носами, туфли Юджина и рядом – туфельки его жены Вивьен... Дойдя почти до самого конца полки, глаза Джимми наткнулись на поношенные и потрескавшиеся штиблеты Рубена Лэннера, который работал и жил в Тревелине с незапамятных времен, даже дольше, чем сама тетушка Клара, и с гордостью называл себя дворецким мистера Пенхоллоу. Джимми не испытывал к Рубену никакой особенной симпатии, но понимал преимущества того особого положения, которое тот занимал в доме, и потому не возражал против того, чтобы чистить его туфли.

И вот в самом конце ряда Джимми увидел пару дешевых туфель на высоком каблуке, и гримаса отвращения перекосила его лицо. Он взял эти туфли и переложил на пол под калошницу с таким омерзением, будто тронул дохлую лягушку. Это были туфли Лавли Трюитьен, личной служанки миссис Пенхоллоу... Нет, он не собирался начищать туфли этой мерзкой кошке, нет уж, кто угодно, только не он. Это была нахалка, каких мало. Но она шествовала по дому так тихо, всегда с таким невероятно скромным видом, что тошно становилось, а она только поглядывала гадким взглядом из-под якобы стыдливо опущенных длинных ресниц, намазанных какой-то черной дрянью. Она приходилась племянницей Рубену и начинала-то простой посудомойкой в Тревелине, точно такой же, как и прочие девушки на грязной работе... И если бы только не причуды миссис Пенхоллоу, которой она отчего-то приглянулась и которая взяла ее в свое личное услужение, она вряд ли имела бы когда-нибудь в жизни возможность освоить манеры добропорядочного мелкопоместного дворянства, да у нее и мысли бы такой не появилось ни за что в ее пустой голове...