Джон Карр - Зловещий шепот

Джон Диксон Карр

«Зловещий шепот»

Глава I

Ужин в «Клубе убийств» — наше первое собрание после более чем пятилетнего перерыва — состоится в отеле «Белтринг» в пятницу, 1 июня, в 8.30 вечера. Мы, как и прежде, не склонны приглашать посторонних, но если Вы, дорогой Хеммонд, пожелаете быть моим гостем…

«Еще одна примета времени», — подумалось ему.

Когда Майлз Хеммонд свернул с проспекта Шафтсбери на Дин-стрит, зачастил дождик, холодный и колкий, как осенняя изморось. Майлз не смотрел на часы, но, судя по сгустившейся мгле, было около половины десятого. Быть приглашенным в «Клуб убийств» и явиться туда с почти часовым опозданием означало нечто худшее, чем просто невоспитанность, и в любом случае будет расценено как явная беспардонность.

Тем не менее Майлз Хеммонд остановился у первого поворота с Ромили-стрит к загородным кварталам Сохо. Да, приметой времени было пригласительное письмо, лежавшее в кармане пиджака. Приметой этого, тысяча девятьсот сорок пятого года, принесшего Европе мир, в котором он, Хеммонд, еще не освоился.

На углу Ромили-стрит Майлз огляделся: слева высилась боковая стена церкви Св. Анны. Эта серая стена с большим круглым окном уцелела, но оконное стекло было выбито, а за стеной смутно рисовались контуры какой-то башенки. Там, где взрывы мощных бомб полностью разрушили дома на Дин-стрит, превратив их в груды мусора, и где недавно среди паркетной щепы и осколков стекла валялись связки чеснока и лука, уже успели сделать пруд с чистой водой, огражденный колючей проволокой, чтобы туда не лазили дети. Но упрямый дождь то и дело обнажал шрамы войны. На церковной стене, как раз под круглым окном, поблескивала отмытая от пыли металлическая доска с именами погибших в последней войне.

Фантастика!

Да, говорил себе Майлз Хеммонд, дело совсем не в каком-то особом мироощущении или игре воображения, не в разбитых войной нервах. Просто теперь всю его жизнь — в хороших или в дурных ее проявлениях — иначе как фантастикой не назовешь.

В свое время Майлз пошел добровольцем на фронт, веря, что рушится отчий дом и что любым способом надо помешать катастрофе. Не успев совершить подвига, он отравился выхлопными газами танков, такими же смертоносными, как и все прочие средства из арсенала врага. Полтора года он провалялся на госпитальной койке в жесткой белоснежной постели, потеряв счет вяло текущим дням. Когда деревья за окном снова оделись листвой, ему сообщили о смерти дядюшки Чарлза, который скончался так же тихо и безмятежно, как и жил, в уютном отеле «Девон» и оставил ему, Майлзу, с сестрой все свое состояние.

Майлза всегда раздражала нехватка денег. Зато теперь их у него было предостаточно.

Дом в Нью-Форесте, где находилась библиотека дяди Чарлза, для Майлза был всегда предметом восхищения. Теперь — это его собственность! Но кажется, больше всего ему хотелось вырваться из тисков казарменной дисциплины, бежать подальше от ближних своих. Они не давали свободно дышать, как в битком набитом автобусе! Хорошо бы теперь плюнуть на воинский устав и делать то, что заблагорассудится! Хорошо бы вволю помечтать и почитать книги, не подчиняться начальству и медицинским сестрам. Все это стало бы возможным, если бы война наконец прекратилась.

И вот, корчась в конвульсиях, как принявший яд гаулейтер[1], война протянула ноги. Майлз вышел из госпиталя худой и бледный, с белым билетом в кармане, а Лондон встретил его разрухой и лишениями — Лондон с длинными очередями, редкими автобусами и пустыми магазинами; Лондон, где рано тушили уличные фонари ради экономии электроэнергии, но где уже никто не опасался осточертевших воздушных налетов.

Народ, однако, с ума от радости не сходил, как об этом трубили газеты. Впрочем, пресса лишь скользила по необъятной поверхности города. Майлз Хеммонд подумал, что большая часть населения, как и сам он, меланхолично воспринимает реальность, ибо надо было еще привыкнуть к новому образу жизни.

Однако что-то всколыхнулось в глубинах человеческих сердец, когда газеты стали публиковать результаты игр в крикет, а из метро вынесли спальные койки. Воспрянули духом и такие общества сугубо мирного времени, как «Клуб убийств»…

«Этак я туда сегодня не доберусь!» — подумал Майлз Хеммонд и, надвинув на глаза мокрую шляпу, решительно перешел на правую сторону Ромили-стрит к отелю «Белтринг». Четырехэтажное здание, всегда сверкавшее белизной, ныне с трудом различалось в туманных сумерках. Издалека, с Кембриджской площади, донеслось грохотанье последнего автобуса. Яркие окна ресторана бросали вызов дождю, который, казалось, набирал силу. У входа в «Белтринг», как в добрые старые времена, стоял рассыльный в униформе.

Хеммонд не захотел идти в «Клуб убийств» через парадный подъезд, а завернул за угол на Грин-стрит к боковому входу. Распахнув низкую дверь, он поднялся по лестнице, устланной толстым ковром (по которому, говорят, ступали королевские особы, заглядывавшие сюда тайком), и оказался в коридоре первого этажа, куда выходят двери отдельных кабинетов.

Поднимаясь по лестнице, Майлз Хеммонд на мгновение испытал паническую растерянность, услышав приглушенный гул голосов, характерный для больших ресторанных залов.

Он был приглашен на ужин доктором Гидеоном Феллом, но, даже будучи почетным гостем, не переставал ощущать себя здесь чужаком.

О «Клубе убийств» слагались такие же легенды, как о похождениях того королевского отпрыска, потайной лестницей которого Майлз воспользовался. Число членов клуба не превышало тринадцати: девять мужчин и четыре женщины. Их имена были широко известны в кругах писателей, художников, ученых и законоведов. Некоторые были известны также тем, что не гнались за известностью. Среди членов были, в частности, судья Колмен, токсиколог доктор Бенфорд, романист Мерридью и актриса Эллен Ней.

До войны собрания клуба происходили обычно четыре раза в год, в двухкомнатном кабинете, который специально резервировался метрдотелем Фредом. Первая комната служила импровизированным баром, а вторая предназначалась для ужина и бесед. Именно здесь, где Фред по такому случаю вешал на стену гравюру с изображением черепа, все эти мужчины и женщины сидели почти до рассвета, обсуждая с детской увлеченностью преступления, ставшие криминальной классикой.

И вот теперь рядом с ними будет восседать он, Майлз Хеммонд…

Спокойно! Спокойно!

Да, сейчас он окажется среди них, чудак, ворвавшийся в мокром пальто и мокрой шляпе в отель, где раньше весьма редко позволял себе такую роскошь, как обычный ужин. И является он сюда непозволительно поздно, в ужасном виде, всячески подбадривая себя, чтобы не оробеть перед недоуменно вскинутыми подбородками и вздернутыми бровями, когда ему придется…

Успокойся, несчастный!

Ему вдруг вспомнилось, что до войны, в те далекие спокойные дни, жил-был ученый по имени Майлз Хеммонд, последний в длинном ряду своих предков-академиков, среди которых был и сэр Чарлз Хеммонд, недавно почивший в бозе. Ученый по имени Майлз Хеммонд, получивший в тысяча девятьсот тридцать восьмом году Нобелевскую премию. Как ни странно, этим человеком был он сам. Не стоит нервничать, даже если чувствуешь себя прескверно. У него есть все права быть здесь! Да, мир меняется, но какое ему дело до того, что люди легко обо всем забывают?..

Убедившись, что цинизм помогает обрести душевное равновесие, Майлз вошел в холл второго этажа, где над полированными дверями красного дерева поблескивали матовым стеклом таблички с номерами кабинетов. Было пусто и тихо, лишь издали, из банкетного зала, доносились приглушенные нестройные голоса. Все совсем как в довоенном ресторане «Белтринг». Над одной из дверей освещенная табличка гласила: «Гардероб для джентльменов». Здесь Майлз оставил пальто и шляпу. Почти в конце холла он увидел дверь красного дерева с надписью «Клуб убийств».

Майлз приоткрыл дверь и замер на месте.

— Кто там еще? — В вопросе слышалось явное раздражение и недовольство, но тут же резкий женский голос обрел присущую ему мягкость: — Простите, вы кто?

— Я ищу «Клуб убийств», — ответил Майлз.

— Входите, пожалуйста. Только…

Да, только там что-то случилось, что-то очень странное.

Посреди пустой комнаты стояла девушка в белом бальном платье. Темный пушистый ковер оттенял белизну ее туалета. Этот первый кабинет был слабо освещен лампами под желтыми абажурами, тяжелые драпри с золотой бахромой прикрывали окна, выходящие на Ромили-стрит. Вдоль окон тянулся длинный стол, покрытый белой скатертью и служивший баром: бутылки хереса, можжевеловая водка и разные настойки красовались рядом с дюжиной искрящихся хрустальных бокалов и рюмок. Кроме девушки, в кабинете абсолютно никого не было.