Энн Перри - Смертная чаша весов Страница 10

– Тогда, ради всего святого, Оливер, будь осторожен, – попросил старший Рэтбоун сына.

– Ну разумеется, буду, – пообещал тот, понимая, что и для подобных обещаний время уже прошло.

Глава 2

Письмо Рэтбоуна вызвало у частного сыщика Уильяма Монка интерес. Оно пришло с первой дневной почтой, сразу после завтрака, и детектив прочел его, едва встав из-за стола.

Процессы, которые вел Оливер, всегда были серьезными, сопряженными с насильственными действиями и безудержными страстями подсудимых, и в ходе связанных с ними расследований Уильям должен был использовать все свои способности. Ему нравилось испытывать себя и расширять пределы своего искусства и воображения, своих умственных и физических возможностей. Ему необходимо было знать о себе гораздо больше, чем это требуется большинству людей, потому что дорожная катастрофа три года назад едва совсем не лишила его памяти. И сейчас у детектива бывали иногда краткие вспышки сознания, когда его мозгом владела круговерть света и теней, беглых воспоминаний, возникающих внезапно и столь же внезапно исчезающих. Иногда эти образы были приятны – он видел мать, сестру Бет и дикое пустынное морское побережье Нортумберленда с его песками и бесконечным горизонтом. Он слышал крики чаек, видел в своем воображении разноцветные рыбачьи лодки на серо-зеленых волнах и ощущал запахи соленого ветра и вереска…

Другие воспоминания были не такими привлекательными – например, о ссоре с Ранкорном, его начальником в полиции. Он иногда начинал понимать, в редкие моменты озарения, что неприязнь Ранкорна к нему во многом провоцировалась его, Монка, собственным высокомерием. Томаса раздражал несколько медлительный ум начальника, он насмешничал над его социальными амбициями и пользовался знанием его уязвимых мест, которые тот никогда не мог замаскировать. Поменяйся они местами – тогда бы Уильям так же сильно не любил Ранкорна, как тот сейчас ненавидел бывшего подчиненного. Да, ныне сыщику было неприятно сознавать все это: то, что он успел узнать о себе за это время, сильно ему не нравилось. Конечно, было в нем и кое-что положительное: никто никогда не сомневался, что Монк храбр, умен и честен. Но иногда он высказывал всю правду напрямик, в то время как было бы великодушнее – и, уж конечно, умнее – промолчать.

Томас мало что вспоминал о своих других отношениях, особенно с женщинами. Никогда эти отношения не были особо удачными. Ему было свойственно влюбляться в женщин мягких и обладающих скромной красотой, чья прелесть и лирическая манера поведения так дополняли его силу, но позже отсутствие у этих женщин мужества, страсти и воодушевления жизнью заставляли его чувствовать себя еще более одиноким, чем прежде, и разочарованным. Возможно, Уильям ожидал от людей того, чего они совсем не могли ему дать. Правда состояла в том, что об их отношении он мог судить, лишь беспристрастно основываясь на немногочисленных фактах и на том, какие эмоции он испытывал, вспоминая тех женщин. А чувства эти не всегда были добрыми и ничего ему не объясняли.

С Эстер Лэттерли было иначе. Монк познакомился с ней уже после несчастного случая, поэтому помнил и знал каждую мелочь их дружбы, если так можно было назвать их отношения. Иногда они были почти враждебными.

Начать с того, что сперва Эстер очень не понравилась ему и даже сейчас раздражала его непререкаемостью своих мнений и упрямством. В ней не было ничего романтического, ничего женственного и привлекательного. Она никогда не проявляла уступчивой мягкости, не обладала искусством нравиться.

Хотя нет, это, пожалуй, было не совсем верно. Когда дело касалось боли, страха, горя или чувства вины, не было человека на земле сильнее, чем Эстер, храбрее и терпеливее ее. Надо отдать должное этой чертовке – никто не мог равняться с ней в смелости, а также в желании прощать. И детектив ценил эти ее достоинства безмерно, хотя в то же время приходил от них в ярость. Его гораздо больше влекли женщины веселые, не осуждающие, очаровательные, которые знали, когда нужно слово молвить, а когда подольститься и рассмешить, и как наслаждаться радостями жизни… Они умели сделать вид, что их волнуют пустяки, и давали возможность удовлетворить их мелкие прихоти, и в то же время не посягая на главное, не требуя слишком больших жертв, затрагивающих внутреннее «я» Уильяма и его мечты…

Итак, Монк стоял у себя в комнате, которую Эстер постаралась сделать как можно привлекательнее на вид для будущих клиентов, после того как он с едкой горечью в сердце уволился из полиции. Расследование, работа сыщика-детектива – вот, насколько он знал, его истинное призвание, требующее большого мастерства. Томас читал письмо Рэтбоуна, немногословное и без подробностей.

Дорогой Монк!

У меня на руках новое дело, для которого потребуются изыскания сложного и деликатного свойства. Дело, когда оно дойдет до суда, обещает ожесточенную борьбу, и добыть доказательства будет очень трудно. Если вы хотите и чувствуете себя в силах заняться им, то, пожалуйста, приходите ко мне в контору как можно скорее. Я постараюсь не отлучаться.

Ваш Оливер Рэтбоун

Не похоже это было на Рэтбоуна – давать такую скудную информацию! Тон записки показался сыщику тревожным. Если светский и чуть-чуть снисходительный Оливер был обеспокоен, то уже одно это могло заинтересовать Монка. Их отношения отличались взаимным, несколько ворчливым уважением, которое порой приглушалось всплесками антипатии, как следствия высокомерия, амбициозности и интеллекта, свойственного обоим, а также их темпераментами, социальным происхождением и профессиональным образованием, которые были совершенно разными. Но к этому надо было добавить, что их объединяло нечто очень специфическое: те дела, которые они вели вместе и в справедливость которых верили всем сердцем, общие провалы и триумфы. А еще глубокое чувство к Эстер Лэттерли, которое, как утверждали они оба, было не чем иным, как искренней дружбой.

Монк улыбнулся, взял пиджак, вышел из дома и огляделся в поисках кеба, чтобы доехать от Фицрой-стрит, где он обитал, до Вер-стрит, где находилась контора Рэтбоуна.

Нанятый Оливером Уильям тем же днем, почти ровно в четыре часа, отправился к графине фон Рюстов, жившей недалеко от Пикадилли. Он полагал, что это самое подходящее время, когда она, по всей вероятности, должна быть дома. Если же графини не окажется там, она, безусловно, вскоре вернется, чтобы переодеться к обеду, – если по-прежнему выезжает обедать вне дома после такого в высшей степени потрясающего обвинения. С тех пор вряд ли многие хозяйки великосветских домов включали ее в списки приглашенных гостей.

Дверь открыла горничная – по всей вероятности француженка, решил Монк. Это была девушка маленького роста, темноволосая и очень хорошенькая, и сыщик вспомнил, как где-то слышал, что великосветские модницы, кому было это по средствам, предпочитали нанимать французских горничных. Эта девушка, во всяком случае, говорила с определенным акцентом.

– Добрый день, сэр.

– Добрый день, – отрывисто сказал гость. Он не видел необходимости завоевывать чьи-то симпатии. Графиня была человеком, нуждающимся в помощи, – если только она уже не поставила себя в положение, когда помочь ничем нельзя. – Меня зовут Уильям Монк. Сэр Оливер Рэтбоун, – детектив вовремя вспомнил, что Рэтбоун теперь стал «сэром», – попросил меня навестить графиню фон Рюстов, узнать, не могу ли я ей чем-нибудь помочь.

Горничная улыбнулась ему. Она действительно была очень хорошенькой.

– Да, конечно. Пожалуйста, войдите.

Она пошире открыла дверь и придержала ее, пока Уильям не прошел в просторный, но ничем не примечательный вестибюль. На жардиньерке стояла большая ваза с цветами, похожими на маргаритки. Детектив почувствовал, как сильно, по-летнему, они благоухают. Горничная закрыла дверь и провела его прямо в дальнюю комнату, где предложила подождать ее хозяйку.

Стоя там, он огляделся. На одной стене висела огромная шаль сочных тонов, на столе черного дерева красовался серебряный самовар, а рядом обосновался красный кожаный диван. Пол был покрыт звериными шкурами, словно в логове охотника. Убранство комнаты оказалось совершенно чуждо вкусу и жизненному опыту Уильяма, но он не ощущал никакого неудобства и лишь полюбопытствовал про себя, как ко всему этому отнесся Рэтбоун – ведь было совершенно очевидно, что этот дом принадлежит человеку, совершенно не считающемуся с условностями. Затем сыщик подошел к инкрустированному черным деревом шкафу, чтобы повнимательнее взглянуть на книги. Они были на разных языках – немецком, французском, русском и английском. Здесь были романы, поэзия, описания путешествий и философия. Монк взял одну книгу, потом другую… Они открывались легко, словно каждую читали не раз и не два. Книги здесь присутствовали не для видимости, не для эффекта, а потому, что кто-то получал удовольствие, читая их.