Эдуард Хруцкий - Приступить к ликвидации (сборник) Страница 10

Они переговаривались, но цепко следили за светлым Лениным воротником. Вот начал к ней проталкиваться высокий военный. Нет. Прошел мимо, да и не похож он на Артиста. Они ехали в полупустом вагоне. Шагали гулкими вестибюлями на пересадках. А Артиста все не было.

Они успели как раз. Только подъехали, как из метро вышла Лена. И снова все повторилось. Ожидание трамвая и гонка по заснеженным улицам Соколиной Горы. И снова ожидание, теперь уже на Лениной остановке. Опять трамвай. Вот Лена, вот Никитин и Самохин.

Быков загнал машину в соседний двор. И Данилов вышел. Пройдя через заваленную снегом детскую площадку с поржавевшими качелями и полуразобранными на дрова грибками, он свернул к двухэтажному дому с аркой, пересекая путь Лене и ее спутникам.

Лена шла, почти бежала впереди, и они тоже прибавили шаг. Вот она пересекла улицу, минуя сугробы, шагнула на тротуар, вот подошла к кирпичному дому с аркой. Скрылась в ней. Они вошли следом.

Никитин сразу узнал его. Высокий парень в кожаном пальто с меховым воротником и серой пушистой кепке стоял рядом с Леной. Никитин напрягся для прыжка…

– Ни с места! – крикнул Самохин. – Милиция!

И тут случилось неожиданное. Парень выхватил пистолет, развернул Лену, закрывшись ею как щитом, и приставил ствол к голове девушки.

– Стоять! – хрипло крикнул он.

Лена почти висела у него на руке – безвольно и расслабленно.

– Ты чего, мужик? Чего? – под дурачка затараторил Никитин, медленно, шажок за шажком, приближаясь к нему.

– Стой. Я крови не хочу.

– Ты чего, чего?

– Стой! Бросайте оружие и отходите к стене. Иначе…

Пистолет в его руке ходил ходуном, глаза были бессмысленно пусты от страха. И Никитин понял, что от глупого ужаса этот человек вполне может надавить на спусковой крючок. Он вынул из кармана «ТТ» и бросил его на землю. Бросил и отошел. Самохин сделал то же самое.

Он посмотрел на часы. Лена с сопровождающими давно уже должна была пройти. Значит, что-то случилось. Возможно, что-то задержало их.

Он зашагал к арке.

Артист отпустил Лену, и она осела прямо в снег. Держа пистолет наизготове, он подошел к брошенному оружию.

«Наклонись. Ну наклонись, сука», – мысленно просил его Никитин. Он напряг ноги и весь стал как сжатая пружина, готовая расправиться стремительно и сильно. Артист подвинул ногой его пистолет к себе.

И тут Никитин увидел Данилова.

Он сразу же оценил обстановку. Девушка лежала на земле, в снегу валялись пистолеты, а этот хлыщ в коже пытался ногой подтянуть к себе «ТТ».

Данилов вскинул пистолет и выстрелил. Под аркой выстрел прозвучал ошеломляюще, пуля ударила у ног Артиста. Он вскрикнул, обернулся на секунду. Всего на секунду. И Никитин прыгнул. Прыгнул и сбил его на землю. Отлетел в сторону пистолет.

Баранов пытался вырваться. Но что он мог сделать против Никитина?

Щелкнули наручники.

– Эх, дать бы тебе в глаз. – Никитин длинно выругался, Самохин и Данилов поднимали Лену.

Ревя мотором, под арку влетела эмка.

– Что? – крикнул Быков.

– А, ничего, – достал пачку «Беломора» Никитин, – последние папиросы сломал из-за этой падали.

На столе лежали вещи, отобранные у Баранова. Пистолет «чешска-зброевка», модель «В», калибр 5,6, замысловатый нож, выполненный в виде лисички. Морду плексигласового зверька почти закрывала кнопка. Нажал – и пружина выкидывает узкое лезвие. Паспорт. Сложенная вчетверо бумага-броня. Удостоверение Москонцерта, где написана должность – артист. Данилов развернул броню. Бланк, печать. «Освобожден от призыва в армию по май 1944 года артист Москонцерта Баранов Евгений Петрович как участник фронтовых бригад». Подпись, печать. Все на месте. Только никому в Советском райвоенкомате не известен был гражданин Баранов 1919 года рождения. Там стояла отметка – выбыл в эвакуацию.

Еще лежали на столе деньги. Десять тысяч. Две пачки дорогих папирос. Записная книжка. И конверт местного письма, наполовину оторванный, но адрес на нем сохранился: Колпачный пер., дом 7, кв. 23. Латовой В.Р. для Баранова.

И еще одну вещь нашли в кармане пальто Баранова, «Голубень», сборник стихов Есенина.

Данилов прочел первое стихотворение – прекрасное стихотворение об убитой лисице, которое он впервые увидел еще в шестнадцатом году в журнале «Нива». Потом другое, третье…

Напевность есенинских строк на какое-то время заставила его забыться. Он потерял ощущение реальности и времени.

В двадцать втором году Данилов был на выступлении поэта в Доме печати, и его очаровал красивый человек, читавший стихи звучным, чуть грустным голосом.

Ему не пришлось побывать на похоронах поэта. Данилов в тот день был в Воронеже. Потом – госпиталь. И о смерти его узнал только через несколько месяцев.

В середине тридцатых годов о Есенине начали скверно писать. Некоторые ревнители поэзии называли его чуть ли не литературным подкулачником…

Стукнула дверь, Данилов неохотно оторвал глаза от книги.

Вошел Серебровский:

– Ваня, значит, ты все-таки этого парня заловил?

– Взяли мы его, Сережа.

– Допрашивал?

– Пока нет.

Серебровский взял со стола книгу:

– У него нашел?

– Да.

– Я в сорок первом однотомник Есенина выменял на три бутылки коньяку. Я Есенина и Симонова люблю очень.

– Лирик ты, Сережа.

– Ваня, ты когда этого парня допрашивать будешь?

– Да прямо сейчас.

– Не возражаешь, если я посижу у тебя?

– О чем ты говоришь, конечно.

Данилов поднял телефонную трубку:

– Приведите Баранова.

Серебровский сел на диван, в темноту, вытянул ноги, достал папиросы. В коридоре послышались тяжелые шаги конвоя. В дверь постучали.

– Да! – крикнул Данилов.

Вошел старшина.

– Товарищ подполковник, арестованный Баранов доставлен.

– Заводи.

У него даже ниточка усов обвисла. Совсем не тот был Женька Баранов. Совсем не тот. С фотографии глядел на мир самоуверенный красавец – удачливый и избалованный. А в кабинете сидел человек с растрепанными волосами, в ботинках без шнурков, в костюме, который сразу же стал некрасиво помятым.

Данилов повернул рефлектор лампы к задержанному, и тот зажмурился от яркого света, бьющего в лицо.

– Баранов, вы находитесь в отделе борьбы с бандитизмом Московского уголовного розыска. Мы предъявляем вам обвинение по статьям 59.3, 72, 182, 73, 73.2, 107, 59.4 УК РСФСР[3]. То есть вы обвиняетесь в участии в бандитской группе, в подделке документов, незаконном ношении огнестрельного оружия, сопротивлении представителям власти, спекуляции, принуждении к спекуляции несовершеннолетних и уклонении от воинской службы. Вам понятен смысл статей?

– Ты забыл еще сто девяносто третью. Разбойное нападение на Елену Пименову, – сказал из темноты Серебровский.

Баранов молчал, только дышал часто и тяжело, как человек, взбежавший на десятый этаж.

– Вам понятен смысл статей, гражданин Баранов?

Баранов попытался что-то сказать, издал горлом непонятный звук.

Серебровский встал, шагнул в свет лампы:

– Ну, Артист, чего молчишь? Будь мужиком. Умел пакостить, умей держать ответ. А суд чистосердечное признание всегда в расчет принимает. Хочешь пойти молчком? Так по военному времени тебе по одной 59.3 высшая мера светит.

– Я никого не убивал! – крикнул Баранов. – Не убивал я и не грабил!

– А папиросы из продмага на улице Красина? – спросил Данилов. – Там, между прочим, Баранов, человека убили.

– Не был я там, не был! – завизжал Артист.

– Откуда папиросы взял? – Серебровский наклонился к задержанному.

Баранов испуганно дернул головой.

– Наслушался от блатников. Это у вас руками махать можно. Нам закон не позволяет. Ну?

– Давали мне их, – чуть слышно проговорил Баранов.

– Кто давал, не помните, конечно? – насмешливо поинтересовался Данилов.

Баранов молчал.

– Хотите, я за вас изложу то, что вы хотите нам рассказать? Молчите? Так слушайте. Однажды на Тишинском рынке к вам подошел человек, лицо его вы плохо помните, он предложил вам купить водку, шоколад, консервы, папиросы. Пистолет вы нашли на улице. Обойму снаряженную – там же. А шрифт брали исключительно из любви к полиграфии. Это ваша версия, Баранов, слушать ее мы не намерены. Вы должны рассказать нам о человеке, который сделал вам фальшивую броню, для кого вы доставали шрифт, кому отдавали деньги за реализованный товар. Вот что мы хотим услышать. Вы знаете этого человека?

Данилов бросил на стол фотографию Витька. Серебровский взял ее, поднес к свету. Баранов посмотрел, зажмурился и кивнул.

– Кто его убил? – спросил он тихо.

– Это не важно. Вы знали его?

– Да. Он брал у меня шрифт, приносил папиросы.

– Кто давал вам все это?

– Вы можете мне не верить… Но я знаю, что человека этого зовут Павел Федорович. Я встречался с ним несколько раз.