Эскапада - Саттертуэйт Уолтер Страница 10

Меня что-то разбудило.

Приоткрылась дверь комнаты? Шаги?

Глаза у меня были широко открыты. Я прищурился. Я лежал, распластавшись на спине. Головой к двери, руки поверх одеяла.

Я старался дышать медленно и ритмично.

Небо, судя по всему, прояснилось. Лунный свет, пробившись в комнату, лег бесцветным треугольником на темный персидский ковер.

Я прислушался.

Услышал тихое тиканье моих часов, лежащих на столике рядом с кроватью. И больше ничего.

Все еще щурясь, я уставился в темноту около двери.

Может, там что-то, вернее, кто-то был — откуда взялась эта бледная серая тень, выступающая из густой темноты?

Определенно было. Что-то длинное и тощее. Пепельного цвета. И двигалось прямо на меня. Очень медленно. Неслышно.

Я пожалел, что не вытащил «кольт» из чемодана и не сунул его под подушку. Не думал, что сегодня ночью он мне пригодится.

Тень подошла еще ближе. Всего лишь мутное пятно на черном фоне, не издающее ни малейшего звука. Тут оно скользнуло в лунный свет, и я увидел, что это фигура в белом, с головы до ног. На голове капюшон, и там, где должно быть лицо, зияла темная дыра. В правой руке был какой-то предмет — он вдруг сверкнул в лунном свете.

Фигура в белом приближалась. Потом выскользнула из лунного света и снова превратилась в тень — серебрящуюся на черном озоне.

Осталось четыре фута.

Три фута.

Два фута от кровати. Тень склонилась надо мной.

Я размахнулся и ударил. Метился в капюшон — пониже, в подбородок.

Костяшки моих пальцев во что-то уперлись. Фигура, словно бестелесная, рухнула на пол. Я сел, включил свет, спрыгнул с кровати, наклонился и перевернул фигуру навзничь. Капюшон сдвинулся.

Передо мной лежала Сесилия. Без чувств.

Я выругался.

Сесилия открыла глаза. Моргнула.

— Что? — спросила она.

Я снял с ее лица мокрое полотенце и бросил его в керамический тазик на полу.

— Все хорошо, — сказал я.

Она снова моргнула. Взгляд все такой же блуждающий. Я отодвинул лампу на столике подальше.

— Все хорошо, — еще раз заверил ее я.

Она взглянула на меня.

— Что случилось?

Она лежала на моей постели. На ней было даже не покрывало, а белый шелковый халат с капюшоном. Под халатом — ничего. Я это почувствовал, когда поднимал ее с пола и укладывал на постель.

— Вы споткнулись, — сказал я.

— Я… — Девушка поморщилась. Подняла руку и прикоснулась к подбородку. — Больно, — вырвалось у нее. Она казалась беззащитной и потерянной, как двенадцатилетняя девочка.

— Наверное, ударились, когда упали. И потеряли сознание.

Тут ее глаза распахнулись. Она быстро огляделась, потом уставилась на меня. Я сидел на краю кровати в халате. Ее халат был туго затянут поясом, но она все равно вцепилась в него обеими руками и попыталась завернуться в него плотнее. Попробовала сесть, снова поморщилась и откинулась назад, на подушку.

— А вы что здесь делаете? — Она уже говорила шепотом.

Я улыбнулся.

— Только что хотел задать вам тот же вопрос.

— Но это комната господина Гудини!

— Мы махнулись.

Она нахмурилась.

— Махнулись?

— Поменялись комнатами. Что вам нужно от господина Гудини?

Она опустила брови. Руки все еще цеплялись за халат.

— Думаю, это не ваше дело.

Томной протяжности в голосе как не бывало. Возможно, она снимает ее с себя на ночь вместе с одеждой. Прежде чем отправиться бродить по чужим комнатам.

— Я устраиваю ему встречи, — пояснил я. — Обычно он их не назначает на два часа ночи.

— Я… Если вам и в самом деле нужно знать, — проговорила она чуть громче, — я хотела его кое о чем спросить. — Она снова поморщилась и коснулась левой рукой подбородка. — Ой!

— О чем спросить? — Я взял то, что она принесла с собой. То, что подобрал, когда поднимал ее с пола. Наручники.

Она уронила руку на грудь и покраснела. Яркий румянец, сочный алый цвет, заливший все лицо от шеи до лба. Он рассказал мне все, что я хотел знать о ее появлении, причем с лихвой.

Я бросил наручники на кровать.

Она взглянула на них, потом подняла глаза на меня.

— Это моего деда, — пролепетала она словно в оправдание. — Из его коллекции. Я думала, будет забавно, если господин Гудини научит меня их отпирать.

Я кивнул.

— Правда, — прошептала она.

— Не надо шептать, — сказал я. — Никто не услышит.

Она посмотрела на дверь, ведущую в комнату Гудини. И повернулась ко мне. Осторожно так, будто проверяла, не вру ли я. Закусила нижнюю губу. Опять зарделась. Не так ярко, зато явно. Широко раскрыла глаза и проговорила:

— Вы сказали, никто не услышит, потому что собираетесь лишить меня чести?

— Ваша честь в безопасности, — сказал я.

Она снова поглядела на руки и, когда их подняла, уже улыбалась. Пыталась казаться смелой, и ей это удавалось.

— Точно? — спросила она.

Я улыбнулся. Думаю, то была отеческая улыбка, хотя могу ошибаться.

— Вам пора к себе, — сказал я.

Она наблюдала за мной. Подняла руку и провела указательным пальцем по моей руке, от запястья до костяшек пальцев. Слегка склонила голову набок.

— Американцы все такие благородные?

Я кивнул.

— Мы даем обет.

Кончик ее пальца был мягким и теплым. Кончик второго, присоединившегося к первому, тоже. И третьего. Она молча наблюдала за мной.

Мне надо было встать. Надо было отодвинуться. Я же убедил себя, что остался сидеть просто из любопытства. Когда-нибудь я, наверное, сумею убедить себя настолько, что продам сам себе Бруклинский мост.

— Пора спать, — сказал я.

— Вы, верно, думаете, — сказала она, — что я нимфоманка.

— Нимфоманка?

— Женщина, которая отчаянно…

— Я знаю, что это значит.

— У меня была подруга, Гвендолин, и все называли ее нимфоманкой. Ее отправили в сумасшедший дом. Она до смерти влюбилась в лакея в поместье своего отца. А я всегда считала, что она ни в чем не виновата. Питерс был просто душка, мы все были в него влюблены, все девчонки. Но родители потащили ее к семейному врачу, и он подписал бумаги, подтверждавшие, что она нимфоманка. Тут уж ничего не поделаешь. И ее заперли вместе с психами.

— Почему же ее родители просто не дали пинка лакею?

— Пинка? В смысле уволили? Ну, они, конечно, это сделали, сразу же. Но Гвендолин все равно сбежала с ним. Понимаете, она влюбилась до смерти. Потом ее поймали. И снова посадили к сумасшедшим.

— Не думаю, что какой-то лакей может сделать девушку нимфоманкой.

Она одобрительно кивнула.

— Лично я считаю, что нимфоманию, саму идею, придумали мужчины, а вы?

— Кто знает, — заметил я. — Вставайте, Сесилия, пора в кровать.

— Я уже в кровати, — заявила она. Улыбнулась и снова поморщилась. — Ох! — Ее пальцы слегка сжали мою руку. — У нас есть правило. Здесь, в Англии. Если у кого что болит, например подбородок, другой должен это место поцеловать. Чтобы перестало болеть, понимаете?

— У нас в Америке тоже есть правило. Не валяй дурака с дочкой хозяина.

Она состроила гримасу.

— Как с его лошадью или машиной. Знаете, я ведь не просто дочка. Не какой-нибудь предмет или часть недвижимости. Я личность, и у меня есть права. Я человек.

— Вижу.

— Ну вот. Так я имею право на поцелуй?

Она уже вполне вошла в роль. Я тоже. В этом-то вся штука.

— Ладно, — сказал я, — пошли.

Она убрала пальцы. Взяла с постели наручники и протянула мне, игриво поглядывал на меня через соединявшую их цепочку.

— Кто наденет первый, вы или я?

— Пойдемте, Сесилия.

Для человека, который только что был без сознания, она действовала очень быстро. Накинула один браслет мне на руку и защелкнула.

— Думаю, вы.

Я встал и отошел от кровати. Наручники болтались у меня на левом запястье.

— Ключ, Сесилия.

Она засмеялась. Легко так, музыкально. Сложила руки на груди, покачала головой. И самодовольно улыбнулась, как грабитель в банке в дождливый воскресный день.