Агата Кристи - Кривой домишко Страница 12

Глаза VIII

Дверь, ведущую в противоположное крыло дома, нам открыла горничная. Она казалась испуганной, однако во взгляде, который она устремила на Тавенера, сквозило некоторое презрение.

— Вы хотите видеть хозяйку?

— Да.

Она провела нас в просторную гостиную и вышла. Комната была такого же размера, как и гостиная, расположенная на первом этаже: мягкая мебель, обитая кретоном очень ярких цветов, портьеры из полосатого шелка. Над камином висел портрет, который привлек мое внимание не столько тем, что он был написан, несомненно, рукой мастера, сколько примечательным лицом человека, который был на нем изображен.

Это был портрет старика карликового роста с темными проницательными глазами. Он был изображен в черной бархатной ермолке, голова его ушла в плечи, но какая же жизненная энергия и сила исходила от него! Его глаза с насмешливым огоньком, казалось, пронизывали меня насквозь.

— Это он самый и есть, — сказал старший инспектор Тавенер, несколько пренебрегая грамматикой. — Портрет кисти Огастуса Джона. Ничего не скажешь — личность!

— Да, — согласился я и почувствовал, насколько слабо отражает это односложное слово мои ощущения в ту минуту.

Только теперь я понял, что имела в виду Эдит де Хэвиленд, сказав, что без него дом кажется опустевшим. Он был предтечей — тот самый нелепый человечек, который построил нелепый домишко… и без него нелепый домишко потерял весь свой смысл.

— А вон там портрет его первой жены, написанный Сарджентом, — сказал Тавенер.

Я внимательной рассмотрел портрет, висевший в простенке между окнами. В нем присутствовала суровость, свойственная многим портретам Сарджента. Мне показалось, что на портрете были нарочито подчеркнуты удлиненный овал лица… бесспорная правильность черт… и некоторое сходство с лошадью. Это был портрет типичной английской леди… представительницы сельского (не высшего) помещичьего общества. Красивое, но довольно безжизненное лицо. Самый невероятный вариант супруги для ухмыляющегося могущественного крошечного деспота, изображенного на портрете над камином.

Дверь отворилась, и вошел сержант Лэм.

— Я выжал из слуг все, что мог, сэр, — сказал он. — Не получил ничего существенного.

Тавенер вздохнул.

Сержант Лэм вытащил свою записную книжку, отошел в дальний угол комнаты и неприметно уселся там.

Дверь снова отворилась, и в комнату вошла вторая жена Аристида Леонидиса.

Она была в черном… очень дорогом траурном платье, закрывавшем ее от горла до запястий. Туалет дополняли колье на шее из очень крупного жемчуга, кольцо с огромным изумрудом на одной руке и с великолепным рубином — на другой. Ее движения были неторопливы и ленивы, и черное, несомненно, было ей к лицу. Хотя миловидное, несколько бесцветное лицо ее было припудрено и подкрашено, а красивые каштановые волосы уложены в довольно вычурную прическу, можно было заметить, что она недавно плакала. Мне показалось также, что она испугана.

— Доброе утро, миссис Леонидис, — непринужденно приветствовал ее Тавенер. — Извините, что приходится беспокоить вас еще раз.

Она ответила с какой-то обреченностью в голосе:

— Наверное, без этого не обойтись.

— Вы, конечно, знаете, миссис Леонидис, что, если вы желаете, при нашей беседе может присутствовать ваш поверенный?

Мне показалось сначала, что она пропустила этот вопрос мимо ушей. Но, очевидно, я ошибался, потому что она ответила довольно капризным тоном:

— Мне не нравится мистер Гейтскил. Не хочу, чтобы он присутствовал.

— Вы могли бы пригласить собственного поверенного, миссис Леонидис.

— А нужно ли? Не люблю поверенных. Они сбивают меня с толку.

— Как вам будет угодно, — сказал Тавенер, автоматически улыбнувшись. — В таком случае продолжим разговор?

Сержант Лэм, помусолив карандаш, приготовился записывать. Бренда Леонидис опустилась на диван, повернувшись лицом к Тавенеру.

— Вы что-нибудь обнаружили? — спросила она.

Я заметил, что ее пальцы нервно скручивали и разглаживали оборку на платье.

— Мы можем теперь с полной уверенностью утверждать, что ваш муж умер в результате отравления эзерином.

— Вы хотите сказать, что причиной смерти были глазные капли?

— По-видимому, когда вы в последний раз делали инъекцию, вы ввели ему не инсулин, а эзерин.

— Но я этого не знала! Я ни в чем не виновата. Уверяю вас, инспектор.

— Значит, кто-то умышленно подменил инсулин эзерином.

— Какое чудовищное злодеяние!

— Вы правы, миссис Леонидис.

— Вы думаете, что кто-то сделал это с умыслом? Или случайно? Ведь не могли же так злобно пошутить?

— Мы не считаем, что эта была шутка, — сказал Тавенер.

— Должно быть, это сделал кто-нибудь из прислуги.

Тавенер промолчал.

— Должно быть. Просто не представляю себе, кто бы еще мог такое сделать.

— Вы уверены в этом? Подумайте, миссис Леонидис, нет ли у вас каких-нибудь подозрений? Не замечали ли вы какого-нибудь недоброжелательства или зависти? Не произошла ли какая-нибудь ссора?

— А у меня нет абсолютно никаких подозрений, — сказала она, не спуская с него настороженного взгляда.

— Вы говорили, что в тот вечер были в кино?

— Да. Вернулась в половине седьмого… пора было вводить инсулин… я… сделала инъекцию, как обычно… и ему стало плохо. Я страшно испугалась, побежала к Роджеру… обо всем этом я уже рассказывала вам. Неужели нужно без конца повторять одно и то же? — В ее голосе послышались истеричные нотки.

— Весьма сожалею, миссис Леонидис. Теперь я хотел бы поговорить с мистером Брауном.

— С Лоренсом? Зачем? Он ничего об этом не знает.

— И все-таки мне нужно с ним поговорить.

Она взглянула на него с подозрением.

— Он занимается с Юстасом латынью в классной комнате. Вы хотите, чтобы он пришел сюда?

— Нет, мы сами пойдем к нему.

Тавенер быстро вышел из комнаты. Мы с сержантом Лэмом последовали за ним.

— Ну и нагнали вы на нее страху, сэр, — сказал сержант Лэм.

Тавенер что-то проворчал. Поднявшись по нескольким ступеням, он повел нас по коридору в большую комнату, окна которой выходили в сад. За столом в классной комнате сидели белокурый молодой человек лет тридцати и красивый черноволосый шестнадцатилетний юноша.

Когда мы вошли, оба взглянули в нашу сторону. Брат Софии Юстас уставился на меня, а Лоренс Браун поднял страдальческий взгляд на старшего инспектора Тавенера.

Он вскочил, потом снова опустился на стул. Никогда еще мне не приходилось видеть человека, до такой степени парализованного страхом.

— Э-э-э… доброе утро, инспектор, — произнес он, и голос его сорвался на какой-то писк.

— Доброе утро, — сухо ответил Тавенер. — Я хотел бы поговорить с вами.

— Конечно, конечно. Буду только рад. Во всяком случае…

Юстас поднялся со стула.

— Мне уйти, старший инспектор? — У юноши был приятный голос, в котором едва заметно звучала высокомерная нотка.

— Мы… мы можем продолжить урок позднее, — сказал учитель.

Юстас пропустил его слова мимо ушей и несколько скованной походкой зашагал к двери. Уже выходя из комнаты, он поймал мой взгляд и, проведя пальцем по горлу, ухмыльнулся. Затем вышел и закрыл за собой дверь.

— Так вот, мистер Браун, — сказал Тавенер. — Анализ с полной определенностью показал, что причиной смерти мистера Леонидиса было отравление эзерином.

— Я… вы имеете в виду… мистера Леонидиса действительно отравили? Я надеялся…

— Его отравили, — сухо прервал его Тавенер. — Кто-то подменил инсулин глазными каплями.

— Не могу этому поверить… Это невероятно.

— Вопрос в том, у кого были для этого основания.

— Ни у кого. Совершенно ни у кого! — Голос молодого человека срывался от возбуждения.

— Не хотите ли вы, чтобы при нашем разговоре присутствовал ваш поверенный? — спросил Тавенер.

— Но у меня нет поверенного. И мне он не нужен. Мне нечего скрывать… нечего…

— И вы, конечно, отдаете себе отчет в том, что все сказанное вами будет занесено в протокол?

— Я не виновен… уверяю вас, я ни в чем не виноват.

— Ничего другого я и не предполагаю. — Тавенер выдержал паузу. — Скажите, ведь миссис Леонидис была намного моложе своего супруга?

— Да… мне кажется… я хотел сказать… да.

— Ей, наверное, иногда бывало одиноко?

Лоренс Браун не ответил. Он лишь облизал языком пересохшие губы.

— Ей, должно быть, было приятно подружиться с человеком примерно такого же, как она, возраста, который к тому же живет в том же доме?

— Я… вовсе не… я хотел сказать… не знаю.

— По-видимому, совершенно естественно, что между вами возникла взаимная привязанность.

Молодой человек горячо запротестовал.

— Нет, нет! Не было ничего подобного! Я знаю, о чем вы думаете, но все было совсем не так! Миссис Леонидис всегда была очень добра ко мне, и я отношусь к ней с величайшим… уважением… но не более того, уверяю вас. Чудовищно предполагать что-либо другое! Чудовищно! Я просто не смог бы убить кого бы то ни было… или проделать какую-нибудь манипуляцию с пузырьками… или вообще совершить что-нибудь подобное. Даже мысль об убийстве приводит меня в ужас… в трибунале, например, это вполне понимают… по морально-этическим соображениям я противник убийства. Вместо службы в армии я работал в госпитале… кочегаром в котельной… очень тяжелый труд… мне он оказался не по силам… и мне разрешили заняться педагогической деятельностью. Я старался изо всех сил, обучая Юстаса и Джозефину… она очень умный ребенок, хотя и трудный. И все были добры ко мне… мистер Леонидис и миссис Леонидис… и мисс де Хэвиленд. А теперь произошла эта ужасная трагедия. И вы подозреваете меня… меня… в убийстве!