Агата Кристи - Пес смерти Страница 12

Вскоре дела заставили меня уехать далеко из тех мест. Я получил от Аннет два письма, и все. Последующие пять лет я провел за границей, а вернувшись в Париж, совершенно случайно набрел на театральную афишу с портретом Аннет Равели. Я тут же узнал ее и тем же вечером был в театре. Аннет пела на французском и итальянском, и пела изумительно. После концерта я зашел к ней в гримерку. Она сразу меня узнала.

«О! Рауль! — воскликнула она, протягивая мне свои изящные, холеные руки. — Вот здорово! Где ты пропадал все эти годы?»

Я, конечно, понимал, что вопрос этот чисто риторический и что в действительности моя жизнь ее нисколько не интересует.

«Видишь? — Она обвела рукой заваленную цветами комнату. — Я-таки добилась своего».

«Наша добрая мисс Слейтер, должно быть, страшно тобой гордится».

«Старушка-то? Да ты что! Она ведь, представь, прочила меня в консерваторию. Чтобы все было чинно и благородно. Но я артистка! И только здесь, на сцене варьете, я могу раскрыться полностью!»

Тут в гримерку вошел приятный немолодой мужчина весьма аристократической наружности. По его поведению я понял, что это покровитель Аннет. Он все поглядывал на меня искоса, пока она не объяснила:

«Это же Рауль! Друг детства. В Париже проездом. Увидел мою афишу — et voila![10]»

Он сразу успокоился и стал исключительно учтив и любезен. Уже совершенно меня не стесняясь, достал браслет с рубинами и бриллиантами и защелкнул его на запястье Аннет. Почувствовав себя лишним, я поднялся, и Аннет, украдкой бросив мне торжествующий взгляд, шепнула: «Я сделала это. Видишь? Весь мир у моих ног».

Выходя, я слышал ее сухой отрывистый кашель. Я слишком хорошо знал, что это значит. Наследие ее чахоточной матери.

В следующий раз мы встретились только через два года. Она бежала от всех, укрывшись у мисс Слейтер. О карьере уже не могло идти и речи. Она буквально сгорала в огне чахотки. Врачи были бессильны.

О! Я никогда не забуду, какой увидел ее в последний раз. Она лежала в саду под каким-то жалким подобием навеса. На свежем воздухе ей было немного легче. Ее уже практически никогда не заносили в дом. На ее впалых щеках пылал румянец, глаза лихорадочно блестели. Она кашляла не переставая, но приветствовала меня таким отчаянно-бодрым тоном, что мне стало не по себе.

«Хорошо, что ты пришел, Рауль. Ты, наверное, уже знаешь, что они говорят? Что я, скорее всего, не поправлюсь? За моей спиной, естественно. Мне-то, конечно, они говорят другое. Так вот, Рауль, ты им не верь. Чтобы я вот так просто взяла и умерла? Когда меня ожидает долгая и прекрасная жизнь? Не бывать этому! Главное — не сдаваться… Все великие врачи это говорят. А я не из тех, кто так просто сдается. Я уже чувствую себя гораздо лучше. Несравнимо лучше, слышишь?»

Она даже приподнялась на локте, чтобы я лучше ее слышал, но тут же рухнула на подушки, сотрясаясь от жуткого кашля. Все ее хрупкое тело корчилось в судорогах.

«Кашель — это пустяки, — выговорила наконец она. — И то, что я харкаю кровью, меня тоже не пугает. Я еще сильно удивлю всех этих докторишек. Главное не падать духом. А я, Рауль, запомни» твердо намерена жить».

Все это было так грустно, мосье, так грустно… И в этот момент из дома вышла Фелиция Баулт, неся поднос со стаканом горячего молока. Она подала его Аннет и смотрела, как та пьет. На ее лице было написано выражение, которое врезалось мне в память. Это была какая-то смесь превосходства и мрачного удовлетворения.

Аннет тоже заметила этот взгляд и в ярости отшвырнула стакан. Он вдребезги разбился. «Вот! Видишь? Теперь она всегда на меня так смотрит! Радуется, что я умираю. Точно тебе говорю, все это страшно ее веселит. Она-то здорова как лошадь! Только подумай: она же ни разу — ну ни разу! — не болела за всю свою дурацкую жизнь. Ну почему все так несправедливо? На что этой идиотке такое крепкое тело?»

Фелиция молча наклонилась и принялась собирать осколки.

«Пусть себе болтает, — монотонно забубнила она. — Кому какой вред? Я девушка порядочная, да… Не то что некоторые. Скоро она попадет в огонь чистилища, а я христианка, так что я помолчу».

«Да ты меня ненавидишь! — выкрикнула Аннет. — Всегда ненавидела. Ха! Да только это тебе не поможет. Я всегда заставлю тебя делать то, что мне надо. Вот если я только прикажу, ты как миленькая будешь ползать передо мной на коленях».

«Ни за что», — неуверенно сказала Фелиция.

«Будешь-будешь. Потому что мне так хочется. На колени! Это я тебе велю — я, Аннет. На колени, Фелиция!»

И, представьте, Фелиция медленно опустилась на колени — прямо в траву. Ее руки были широко раскинуты, а лицо бессмысленно и безучастно. Аннет откинула голову и расхохоталась. Она все смеялась и смеялась, не в силах остановиться.

«Ты только взгляни на эту тупую рожу! Господи, ну и зрелище. Все, Фелиция, поднимайся, спасибо. Можешь сколько угодно злиться. Я твоя хозяйка, и ты всегда будешь делать то, что я тебе прикажу».

Она без сил откинулась на подушки, а Фелиция медленно поднялась, подобрала с травы поднос и побрела прочь. У крыльца она оглянулась, и мне стало не по себе: столько боли было в ее глазах.

Когда Аннет умирала, меня рядом не было, но, как я понял, это было страшно. Она как безумная цеплялась за жизнь. «Я не умру, слышите? — хрипела она снова и снова. — Не умру. Я буду жить. Жить…» Мисс Слейтер рассказала мне все это, когда спустя полгода я приехал ее навестить.

«Бедный мой Рауль, — сказала она. — Вы ведь любили ее, правда?»

«Всегда, — ответил я, — Всегда! Но на что ей был такой недотепа? Прошу вас, не будем больше об этом. Ее уже нет. Хотя она была сама жизнь, — прелестная, ослепительная».

Мисс Слейтер, будучи женщиной деликатной, тут же заговорила о другом. В числе прочего о том, что последнее время ее сильно беспокоит Фелиция. Оказывается, с ней случилось нечто вроде нервного срыва, и с тех пор она вела себя как-то странно.

«Вы знали, — спросила мисс Слейтер, немного поколебавшись, — что она умеет играть на фортепьяно?»

Я не верил своим ушам. Фелиция — и фортепьяно! Я готов был поклясться, что она ни в жизнь не отличит одну ноту от другой!

«У нее, оказывается, способности, — продолжала мисс Слейтер. — Ничего не понимаю! Я всегда считала ее… Да что уж там! Вы, Рауль, сами знаете, что она всегда была недалекой».

Я молча кивнул.

«А теперь она временами делается такой странной… Не знаю, что и думать».

Через несколько минут я стоял на пороге общего зала и слушал, как играет Фелиция. Я узнал мелодию… Эту песню Аннет пела в Париже. Мне стало так грустно, мосье… И тут она внезапно бросила играть и обернулась. В ее глазах светились ум и насмешка. На какой-то миг мне показалось даже… Ну, не важно, что мне тогда показалось, мосье.

«Tiens![11] — воскликнула она. — Так это вы — мосье Рауль».

Очень сложно передать, как именно она это сказала. Аннет всегда звала меня просто Раулем, Фелиция же, когда мы все повзрослели, начала обращаться ко мне не иначе как «мосье Рауль». Только теперь она произнесла слово «мосье» как-то по-другому, точно такое чинное обращение по отношению ко мне вдруг показалось ей страшно забавным.

«Здравствуй, Фелиция, — выдавил я. — Ты сильно изменилась».

«Правда? — задумчиво протянула она. — Странно, очень странно. Однако не принимайте все так уж всерьез, Рауль… Нет, положительно, я буду звать вас просто Рауль — мы ведь все-таки друзья с самого детства. Жизнь создана для веселья. Давайте лучше поговорим об Аннет, отошедшей в лучший из миров. Или бедняжка угодила прямиком в чистилище? Вы как думаете?»

И она принялась что-то напевать. Мелодию я улавливал с трудом, но песня была — не французской!

«Фелиция! — воскликнул я. — Ты знаешь итальянский?»

«Что ж тут такого, Рауль? Вот никогда не приходило в голову, что я куда умнее, чем хочу казаться, а?»

Наверное, у меня был страшно растерянный вид, потому что она взглянула на меня и расхохоталась.

«Ладно-ладно, Рауль, не мучайтесь. Я объясню. Просто я очень хорошая актриса, хоть никто этого и не подозревает. У меня много ролей, и каждую я исполняю с блеском».

Она снова рассмеялась и выбежала из зала, прежде чем я успел ее остановить.

Перед тем как уйти, я решил с ней попрощаться. Но она спала, устроившись в кресле, и громко храпела. Я стоял и рассматривал ее со странной смесью отвращения и любопытства. Неожиданно она вздрогнула и проснулась. На меня смотрели мутные, безжизненные глаза.

«Мосье Рауль», — сонно пробормотала она.

«Да, Фелиция. Я уезжаю. Сыграете мне что-нибудь на прощание?»

«Я? Сыграю? Ну вот, мосье Рауль, вы опять надо мной смеетесь».

«Но как же? Вы ведь играли для меня утром».

Она покачала головой.

«Играла? Кто же будет учить игре на фортепьяно такую бедную девушку?»

Она помолчала, словно что-то обдумывая, и поманила меня ближе.