Александр Дюма - Записки полицейского (сборник) Страница 12

– Каролине! Каролине! – дрожащим голосом произнес господин Ллойд, и глаза его увлажнились. – Да, точно, так и есть, его дочь зовут Каролиной!

Гость сидел некоторое время погруженный в печальную задумчивость, потом, привстав, сказал, обращаясь к негоцианту строгим голосом и с горделивым видом:

– Мисс Каролина Ллойд, сударь, достойна по рождению своему и, если не ошибаюсь, по своему нраву и воспитанию носить имя знатнейшего из торговцев нашей страны.

– Я в этом не сомневаюсь, – сухо ответил хозяин, – но на меня нельзя гневаться, сударь, за то, что я вынужден был сказать вам, что буду категорически возражать, если мой сын решит назвать мисс Каролину своей супругой.

После этих слов взор Уильяма Ллойда, лишь минуту назад горделиво сверкавший, вдруг сделался почтительным и почти покорным.

– Как могу я узнать, – спросил Ллойд, – как я могу удостовериться в том, что вы с чистым сердцем участвуете в деле, о котором мы говорили?

В ответ на это замечание господин Шмидт положил перед гостем письмо пребывавшей в неведении девушки, объяснив случайность, благодаря которой это письмо попало к нему. Руки Ллойда дрожали от волнения, когда он взял это письмо. Казалось, что, когда он погрузился в чтение, мысли его обратились к прошлому, к тем далеким дням, воспоминание о которых осталось неизгладимым в его памяти.

– Бедное дитя! – произнес он печально. – Бедное дитя! Еще так молода, так нежна и кротка, а уже вынуждена перенести столько горя! Ее мысли, речи – живое напоминание о ее матери, тогда еще молодой, прекрасной и так же страдавшей. Овен, наверное, все тот же добряк, по прежнему чистосердечный и доверчивый, все так же достойный уважения людей честных, а между тем он стал жертвой мошенников и пройдох.

Договорив эти слова, господин Ллойд уронил голову на руки и, судя по всему, погрузился в глубокие размышления. Это задумчивое молчание беспокоило негоцианта, опасавшегося, что его гость может что нибудь заподозрить. Наконец, Уильям Ллойд поднял голову.

– Милостивый государь, – обратился он к хозяину, – если все ваши сведения ограничиваются этим письмом, то мы настолько же далеки от моего брата, как и вчера… как и месяц, как и несколько лет тому назад, а не зная ничего, я не могу помочь вам в поисках.

– Давайте обсудим это дело хладнокровно и беспристрастно, – предложил господин Шмидт. – Очевидно, что брат ваш живет не в Лондоне и поэтому он не мог ответить на ваше обращение к нему.

– Вероятно, сударь.

– Перечитайте внимательнее письмо мисс Каролины, и вы найдете в нем два слова, их еще довольно легко можно разобрать, хотя они тщательно зачеркнуты.

– И точно, – согласился господин Ллойд, – кажется, слова эти – «в лесу», но что они означают?

Господин Шмидт прервал своего собеседника.

– Скажите, нет ли в Англии такой местности, которая по какой либо причине заслуживала бы внимания вашего брата, чтобы он мог избрать ее себе для постоянного проживания? Мне часто приходилось слышать, что джентльмены с утонченным вкусом и богатой душой, пытаясь избежать праздности, удалялись преимущественно в те места, где провели лучшее время в своей жизни – детство и отрочество.

– Это довольно естественное стремление, – ответил господин Ллойд, не заметив насмешливой улыбки, блуждавшей на устах негоцианта. – Я и сам нередко чувствовал живейшее желание возвратиться на родину, в те края, с которыми связаны мои первые воспоминания, и это желание становилось еще острее, когда мне улыбалась удача, вознаграждая меня за все усилия. Но Овен не вернулся бы в счастливую страну Галлию, в Кармартен: там он был бы обречен на презрение, может быть, все отвернулись бы от него, – уж это такая страна, где на протяжении жизни нескольких поколений род наш был равен самым богатым и самым знатным фамилиям. К тому же, – прибавил гость, – я уже обыскал Кармартен и его окрестности, но все мои поиски оказались безуспешны.

– А жена его, – подхватил неугомонный негоциант, – жена его не считает себя уроженкой Галлии?

– Нет! Однако припоминаю!.. В лесу! Должно быть, там! Каролина Эджварт, жена моего брата, родилась в Бьюли, в Нью-Форесте. Там у нее было одно небольшое, о, весьма небольшое владение… Может быть, оно принадлежит ей и поныне? Удивительно, как это до сегодняшнего дня не приходило мне в голову! Сию же минуту отправляюсь в Гемпшир!

Но тут он остановился и ударил себя по лбу.

– К несчастью, я не могу этого сделать: одно весьма важное дело требует, чтобы я задержался в Лондоне еще на два дня.

Негоциант указал на меня и сказал господину Ллойду:

– Учитывая вашу занятость, этот джентльмен может сию же минуту отправиться в Бьюли.

– Великолепно! – почти с радостью ответил несчастный брат. – Я постараюсь вооружиться терпением. Вот, господин Уотерс, – прибавил он, – возьмите мой адрес, будьте столь любезны, зайдите ко мне до вашего отъезда из Лондона и примите мою благодарность за все ваши одолжения. Тысячу благодарностей!

Потом доверчивый джентльмен, схватив господина Шмидта за руку, продолжал:

– А вас, сударь, да благословит Господь за то, что вы осветили мне путь во мраке моих бесконечных и безуспешных поисков. Вам нет никакой надобности отправлять письмо Каролине или ее отцу и просить об освобождении вашего сына от данных им обещаний, будьте спокойны. Я обещаю вам, сударь, что моя племянница никогда не войдет в такое семейство, которое не желает ее принять.

С этими словами господин Ллойд раскланялся и вышел. Я следил за посетителем до тех пор, пока двери за ним не затворились. Вероятно, на лице моем отражалось все, что происходило в моей душе.

– Господин Уотерс, – сказал мне негоциант, когда мы остались одни, – надеюсь, вы отбросите на время излишнюю деликатность и свято исполните столь важное поручение, возложенное на вас, то есть как следует исполните свои обязанности.

Это замечание оскорбило меня до глубины души.

– По какому праву, милостивый государь, – едва сдерживая свой гнев, спросил я, – вы делаете мне подобные замечания?

– По тому праву, которое дают мне мои опасения, потому что, заявляю вам, я очень хорошо заметил – вы осуждаете то, как я поступаю по отношению к брату Овена Ллойда.

– Вы заставляете меня сказать правду: да, я не оправдываю ваш поступок, скажу вам больше – я не нахожу его достойным той высокой репутации честного человека, которой вы пользуетесь, а между тем прекрасно осведомлен, до каких пределов должны простираться непростые обязанности, внушаемые мне долгом, и эти обязанности я свято выполню.

– Я в этом уверен, сударь, – живо подхватил господин Шмидт, – и эта уверенность позволяет мне всецело положиться на вашу честь.

Я уже собирался выйти из приемной, как вдруг негоциант схватил меня за руку.

– Подарите мне еще одну минуту, сударь, еще одно мгновение.

Потом, когда я поклонился в знак того, что внимательно слушаю, хозяин продолжил.

– Вы очень хорошо понимаете, не правда ли, – сказал он, – что главная цель моих розысков – это разрыв отношений Артура с мисс Каролиной?

– Как нельзя лучше.

– В таком случае потрудитесь не забыть, сударь, что я нисколько не желаю продолжать преследование Овена – только бы он согласился признать, что совершил преступление, и этим положил между своей дочерью и моим сыном непреодолимую преграду. Вы понимаете?

– Вполне понимаю, сударь, но вы, в свою очередь, позвольте мне заметить, что мои обязанности, о которых вы так настоятельно напоминали мне только что и которые я должен свято исполнять, не дозволяют мне следовать вашим инструкциям. Итак, до свидания, сударь.

Я вышел и немедленно отправился к Уильяму Ллойду. Он дожидался меня с нетерпением. Сознаюсь, что достойный джентльмен внушал мне такую же горячую симпатию, какое отвращение я чувствовал к Шмидту. Я с искренним сочувствием выслушал краткую повесть, которую он рассказал мне с наивным простодушием ребенка.

Осиротев в юные годы, Уильям и Овен растратили свое состояние, полученное в наследство, но, незадолго до окончательной утраты своего имущества, оба брата воспылали страстной любовью к одной женщине, и эта особа была не кто иная, как мать мисс Каролины. Доведенный до отчаяния предпочтением, оказанным юной девицей брату его, Овену, Уильям, вследствие жестокой ссоры, расстался с обрученными женихом и невестой. Потом каждый из братьев самостоятельно стал заботиться о поправке своего расстроенного состояния.

Уильяму досталось в управление значительное имение, принадлежавшее одному плантатору на Ямайке. Он отправился к месту своего назначения с той радостью, какую переживает человек отчаявшийся, удаляясь от мест, где на его долю выпало немало страданий.

Благодаря удачным обстоятельствам через несколько лет он стал владельцем огромного состояния, но состояние это не приносило счастья достойному и честному джентльмену. Этому сердцу, променявшему страстную любовь на тихую, безмятежную грусть, требовалось быть пускай и негласным, но свидетелем счастья своего брата и той, которую он любил. Итак, Уильям по прошествии нескольких лет возвратился на свою родину в надежде в скором времени там умереть или, вооружившись решимостью, примириться и жить в согласии с Овеном и в счастье, которое своим нажитым богатством он мог предоставить семейству брата, если соединение двух любящих сердец привело к появлению семейства.