Жорж Сименон - Мегрэ в школе Страница 12

В другом говорилось:

«Я встретила на улице двоюродного брата Жюля, и он очень смутился, увидев меня. Он был навеселе, и сначала я подумала, что он меня не узнал…»

По-видимому, Леони Бирар распечатывала не все письма. Она интересовалась только некоторыми семьями, в частности семействами Корню и Рато, которых было в деревне очень много.

На многих письмах были наклеены марки сената. Они были подписаны известным политическим деятелем, умершим два года назад.

«Дорогой друг, я получил ваше письмо с описанием бури, которая разрушила ваши заграждения и унесла более двухсот стоек. Я готов сделать все необходимое, чтобы денежные фонды, предусмотренные для удовлетворения жертв национальных бедствий…»

— Я навел справки, — пояснил лейтенант, — это были сосновые стойки, установленные в море и связанные друг с другом с помощью фашин. Туда запускают партии молодых ракушек, чтобы они там жирели.

При каждом сильном приливе часть этих стоек уносится в море. Стоят они дорого, так как их привозят издалека.

— А ловкие люди оплачивают эту потерю за счет государства под видом национального бедствия!

— Сенатор был очень популярен, — заметил Даньелу кисло-сладким тоном. — Он без труда добивался переизбрания.

— Вы прочитали все письма?

— Я бегло просмотрел их.

— Нет ли в них какой-нибудь зацепки?

— К сожалению, нет. Они просто объясняют, почему вся деревня ненавидела Леони Бирар. Она слишком много знала о каждом. И всем резала в глаза правду-матку. Но я не обнаружил в этих письмах ничего такого, за что можно было ее убить спустя десять лет. Большинство писем адресованы тем, кто уже давно умер, а их детей не очень-то беспокоит прошлое.

— Вы возьмете письма с собой?

— Сегодня они мне ни к чему, я могу вам оставить ключ от дома… Вы не хотите подняться наверх?

Для очистки совести Мегрэ поднялся на второй этаж.

Две комнаты, набитые старыми вещами и старой мебелью, ничего нового ему не рассказали.

Выйдя из дома, он взял ключ, который предлагал ему лейтенант.

— Что вы теперь будете делать?

— В котором часу кончаются уроки в школе?

— Утренние уроки кончаются в половине двенадцатого. Некоторые дети, живущие поблизости, уходят на завтрак домой. Ну а те, кто живет на фермах или на побережье, приносят завтрак в школу. Уроки снова начинаются в половине второго и кончаются в четыре часа.

Мегрэ вынул из кармана часы. Было десять минут одиннадцатого.

— Вы остаетесь в деревне?

— Мне нужно еще повидаться со следователем, который допрашивал сегодня утром учителя, но после полудня я вернусь.

— До скорого.

Мегрэ пожал лейтенанту руку, постоял немного на солнце, посмотрел, как легким шагом уходит лейтенант, будто сбросив с себя тяжелую ношу, и вернулся в гостиницу.

Тео, по своему обыкновению, был у Луи. В противоположном углу сидел оборванный старик бродяга с седыми всклокоченными волосами. Наливая себе вино дрожащей рукой, он равнодушно взглянул на Мегрэ.

— Вы будете у нас обедать? — спросил Луи у комиссара. — Тереза жарит кролика.

Тереза вышла из кухни:

— Любите ли вы кролика в белом вине, господин Мегрэ?

Она вышла только для того, чтобы бросить на него признательный взгляд заговорщика. Он ее не предал.

Теперь, успокоившись, она даже похорошела.

— Убирайся на кухню!

У гостиницы остановился грузовичок, и в комнату вошел человек в одежде мясника. В отличие от большинства мясников он был худ, бледен, с кривым носом и гнилыми зубами.

— Стаканчик перно, Луи, — бросил он хозяину и повернулся к глупо улыбавшемуся Тео: — Привет, старый бродяга.

Помощник полицейского едва кивнул.

— Не очень устал? Подумать только, есть же на свете такие бездельники, как ты!.. — И обратился к Мегрэ: — Так это вы, по-видимому, пытаетесь раскрыть тайну?

— Пытаюсь.

— Старайтесь. Если вам это удастся, то вас надо будет наградить.

Он обмочил свои длинные усы в стакане с вином.

— Как поживает твой сын? — спросил Тео из своего угла, лениво вытянув вперед ноги.

— Доктор считает, что ему уже можно ходить. Хорошо ему говорить — ходить! Как только мы его ставим на ноги, он падает. Доктора понимают не больше, чем помощники полицейских.

Он делал вид, что шутит, но в голосе его угадывалась горечь.

— На сегодня ты уже закончил?

— Пока нет, надо еще съездить в Бурраж.

Он заказал себе еще стаканчик, выпил его сразу, вытер усы и сказал Луи:

— Запиши это на мой счет. — Потом комиссару: — Желаю удачи!

Проходя мимо Тео, он нарочно задел его ногу:

— Ну бывай, непутевый!

Слышно было, как он завел мотор и сделал полкруга по площади.

— Его отец и мать умерли от туберкулеза, — пояснил Луи. — Сестра — в санатории, а брат находится в больнице для умалишенных.

— А сам он?

— Перебивается как может, продает мясо в окрестных селениях. Он попытался было открыть мясную лавку в Ла-Рошели и потерял на этом весь свой капитал.

— Много у него детей?

— Сын и дочка. Двое других умерли при рождении.

Сына сбили мотоциклом с месяц назад, и он до сих пор лежит в гипсе. Дочке его семь лет, она учится в школе.

— Тебе это нравится? — насмешливо спросил Тео.

— Что нравится?

— Да все это рассказывать.

— Я не говорю ничего дурного.

— А хочешь, я расскажу о твоих делишках?

Луи, видимо, испугался, выхватил из-под стойки полную бутылку и поставил ее на стол.

— Ты прекрасно знаешь, что тебе нечего рассказать.

Но ведь надо же поболтать, верно?

Тео, видимо, торжествовал. Улыбка его угасла, но глаза насмешливо искрились. Мегрэ он показался этаким фавном в отставке. Вот так, сидя в самом центре деревни словно хитрый божок, он знал все, что происходит за стенами домов и в головах здешних жителей… Знал и в одиночестве наслаждался разыгрываемым перед ним спектаклем.

Он смотрел на Мегрэ скорее как равный на равного, а не как противник.

Казалось, он говорил: «Вы человек очень хитрый. Вас считают асом в своем деле. В Париже вы раскрываете все, что пытаются от вас прятать. Но я — я иной. И здесь я все знаю. Попробуйте! Сыграйте в свою игру. Спрашивайте людей. Выпытывайте у них все. А там увидим, поймете ли вы что-нибудь».

Он пил с утра до вечера и, никогда не пьянея до конца, витал в своем собственном мире, который казался ему прекрасным. Поэтому-то он вечно и улыбался.

Старуха Бирар тоже знала маленькие деревенские тайны, но они разъедали ее, действовали на нее как отрава, которую надо было выгнать из себя любым способом.

А Тео лишь наблюдал за этими тайнами, подсмеивался втихомолку, а когда требовалась кому-нибудь справка для получения того самого пособия, что приводило в неистовый раж почтальона, он выдавал эту справку, ставя на ней печать мэрии, которую всегда носил в кармане своих потертых брюк.

Впрочем, он не придавал этим справкам большого значения.

Мегрэ услышал детские голоса, доносившиеся из школы. Это спешили к себе домой на завтрак школьники. Он видел, как несколько ребят вышли на площадь.

— Я вернусь через полчаса.

— Кролик будет уже готов, господин комиссар.

— А устриц так и нет?

— Нет.

Сунув руки в карманы, Мегрэ направился к лавке Селье. Как раз перед ним туда вошел толстый мальчуган, цепляясь на ходу за ведра, лейки, распылители, которыми был заставлен весь пол и которые висели даже на потолке. Повсюду расставлена была домашняя посуда.

Какая-то женщина окликнула Мегрэ:

— Что вам угодно?

В полумраке он с трудом разглядел довольно молодое лицо и светлое пятно передника в голубую клетку.

— Ваш муж дома?

— Он в задней комнате, в мастерской.

Мальчик вошел в кухню и принялся мыть руки под умывальником.

— Заходите, я его сюда позову. — Она знала, кто он такой, и, видимо, ничуть не испугалась. В кухне — жизненном центре дома — она придвинула ему стул с соломенным сиденьем и открыла дверь, выходящую во двор: — Жюльен!.. К тебе пришли.

Мальчик вытирал руки, с любопытством разглядывая Мегрэ. И он тоже вызвал в памяти комиссара далекие детские воспоминания.

В его классе, да и почти в каждом классе, всегда был такой толстяк с простодушным и старательным выражением лица, с точно такими же, как и у этого, светлыми волосами и манерами пай-мальчика.

Если его мать нельзя было назвать толстой, то отец, появившийся чуть позже, весил не меньше ста килограммов; он был огромный, необъятный, с этаким почти кукольным лицом и наивными глазами.

Прежде чем войти, он вытер ноги о соломенную подстилку. На круглом столе стояли три прибора.

— Вы позволите? — пробормотал он, направляясь к умывальнику.

Чувствовалось, что здесь существует раз и навсегда установленный порядок, что каждый знает и выполняет вовремя свои обязанности.

— Вы собираетесь завтракать?

— Нет еще, — ответила женщина. — Завтрак не готов.

— По правде говоря, я хочу побеседовать с вашим сыном.