Лео Брюс - Дело для трёх детективов Страница 12

Хотя я и нашёл свою теорию довольно изобретательной, но немного стыдился, помещая в неё Терстона, однако затем я понял, что настоящий следователь должен считать подозреваемыми всех. Например, возьмём Уильямса. Была ли хоть какая-нибудь возможность, чтобы Уильямс мог стать участником преступления? Был ли возможен хоть какой-нибудь трюк со временем или местом, — а я узнал о множестве подобных фокусов при изучении криминальных дел, которые рассматривались публично, — который мог связать с убийством доктора Тейта или даже полицейского сержанта? Или горничную? Или повариху? Я не мог отбросить ни одного из них, как заведомо невиновного. Если я и ничему не научился у этих трёх великих людей, сидящих рядом со мной, то хорошо усвоил, что в конечном счёте они выберут того человека, которого я даже не подозревал. Таким образом, я следовал простому плану и подозревал всех. И я настроился ничему не удивляться.

Но оставался невыносимый факт, что, независимо от подозрений, я не мог найти подходящего мотива, связывающего любого в этом доме с убийством Мэри Терстон, и мои подозрения, в конечном счёте, сводились к робким и несколько недостойным попыткам считать, что те, которых я недолюбливал, — такие как Норрис и Столл, — могли иметь мотивы, а те, кто мне нравился, — например Уильямс и Феллоус, — нет. Я был вынужден признать, что мой метод не имеет с дедукцией ничего общего.

И всё же, кто-то это сделал! Это не было самоубийством. Женщина не кричит три раза перед тем, как перерезать себе горло так глубоко, как, по словам доктора, мог сделать только очень сильный человек. И этого неизвестного необходимо выявить. Это также было бесспорным. Я никогда не знал случая, чтобы любой из этих трёх сыщиков оставил загадку неразгаданной, уже не говоря о том, что в данном случае действуют все трое. И если обнаруженные улики дали им уже так много, что лорд Плимсолл спокойно листает книгу,  месье Пико умиротворённо смотрит на огонь, а отец Смит обсуждает средневековое искусство, тогда, конечно, мне было, чему у них поучиться!

Канаты, татуировка, отмеченные рекламные объявления, нюхательный табак, факт, что викарий назвал что-то там раковиной, драгоценности в комнате Стрикленда. «Почему, — спросил я себя, — они так много значат для людей с большими мозгами, и так мало для меня?» «А потому, — ответил я сам себе, — что эти мужчины были следователями, в то время как я был простым наблюдателем». Но как же мне хотелось иметь свою теорию, не хуже чем у них.

Ладно, ничего. Через несколько минут начнётся перекрёстный допрос, и он без сомнения прояснит всё.

ГЛАВА 9

Когда чай был убран, Стрикленд и Норрис тактично покинули комнату, поскольку было понято, что во время допроса должны были присутствовать только Терстон, Уильямс и я. Было около пяти часов, когда вошёл сержант Биф и кивнул нам с видом человека, готовящегося скорее к обороне. Несомненно, он чувствовал себя здесь несколько неуместным. Со своим потным красным лицом и свесившимися от жажды усами он выглядел так, как если бы мечтал оказаться сейчас не здесь, а в местном баре. Однако он не выдвинулся на первый план, а уселся на стул с самой прямой спинкой, какой смог найти, вынул свой огромный чёрный блокнот и замер в ожидании.

Затем вошёл Терстон. Я не видел его с предыдущего вечера и с тревогой взглянул на него, в то время как он был представлен Сэмом Уильямсом каждому из трёх детективов. Он пожелтел и выглядел очень несчастным, но при обмене рукопожатиями ему удалось выдавить слабую улыбку.

— Я не хочу оставаться в комнате, в то время как вы, джентльмены, занимаетесь расследованием всего этого, — медленно проговорил он, — поэтому я решил спуститься и сообщить вам всю имеющуюся у меня информацию. И если после того, как предпримете некоторые шаги, вы снова захотите меня увидеть и о чём-нибудь спросить, я сделаю всё, чтобы помочь вам. Я ценю усилия, которые вы предпринимаете, чтобы прояснить это дело.

— Все мы очень глубоко вам сочувствуем, — сказал лорд Саймон, и его голос прозвучал довольно искренно. Мне понравилось, как он это сказал.

Терстон кивнул. «Я скажу вам всё, что могу, — сказал он, — и есть некая э-э… семейная история, которую вам следует знать. Я обсудил этот вопрос с мистером Уильямсом, который помимо того, является моим адвокатом, — мой друг, и мы оба согласились, что вы должны её услышать».

Тишина была нарушена движением сержанта Бифа. Довольно бестактно, с моей точки зрения, он раскрыл свой блокнот и приготовился записывать.

— Моя жена была замужем до меня, — сказал Терстон, и я вздрогнул. — Я расскажу вам эту историю так, как я её знаю. Она была единственной дочерью глостерширского пастора. — Его голос дрогнул, но он продолжал. — Я никогда не был знаком с её родителями, но полагаю, они были очень трудолюбивыми, довольно суровыми людьми, преданными дочери. Она воспитывалась в среде, которую даже в те довоенные дни было принято называть пуританской. Но она была вполне счастлива, хотя для нынешнего поколения это может показаться странным. Она трудилась, как это делала её мать, в приходе, и, возможно, училась на практике быть такой же бескорыстной, какой была от природы. Действительно, кто мог бы её представить в любой ситуации не счастливой и не бескорыстной?

Наступила напряжённая, но сочувствующая тишина. Наконец доктор Терстон продолжил. «Одним из прихожан был богатый местный землевладелец, человек значительно старше её, который нажил состояние в Бирмингеме и недавно удалился в своё глостерширское поместье. За несколько лет до этого он потерял свою жену, а после того, как он несколько раз повстречался с Мэри, он по-старомодному попросил у её отца разрешения сделать девушке предложение выйти за него замуж. Пастор согласился, но его жена высказала одно возражение, которое следовало разрешить прежде, чем это предложение Мэри будет сделано. Дело в том, что хотя этот человек, находящийся ближе к верхней границе среднего возраста, казался с любой точки зрения желательным мужем, у него имелся сын».

— О Боже! — прошептал лорд Плимсолл.

— Мэри никогда не видела этого сына до этого момента и, насколько я знаю, никогда не видела его потом. Мальчик уже заработал себе дурную славу или, по крайней мере, так сказал её первый муж. Он не жил со своим отцом в Глостершире и подразумевалось, что он находился за границей, хотя, был ли он простым пареньком, посланным на учебное судно, или взрослым мужчиной в колониях, я не знаю. Однако само его существование сильно встревожило родителей Мэри, и, возможно, именно поэтому она о нём вообще услышала. Предположим, он вернётся и станет препятствием между Мэри и её мужем? Предположим, что он влюбится в Мэри? Следует понимать, что её родители были простыми людьми, идеи которых о таких вопросах были почерпнуты в значительной степени из сентиментальных романов тех дней.

Во всяком случае, проблема была поставлена и решена. Возможно, в наши дни вы почувствуете некоторую долю эгоизма и неосознанной жестокости в таких мерах, если я скажу, что, насколько я смог понять, между родителями Мэри и её мужем было решено, что сын не должен стоять на пути новой семьи. Я полагаю, ему назначили содержание, и Мэри однажды сказала мне, что последний раз, когда они о нём слышали, а это было довольно давно, он, как полагают, находился в Америке. Но даже тогда она не была уверена, что это не была Австралия.

Терстон говорил очень медленно и задумчиво. Казалось, что его самого нервировало такое подробное описание, но он решил идти до конца. Однако легко было заметить, как он страдал.

— Они были женаты в течение десяти лет, — продолжал он,  — и, я думаю, были довольно счастливы вместе. Мэри, конечно, никогда не понимала ошибок своего первого мужа. Или также второго мужа, если уж на то пошло. Она была не той женщиной, которая стремится искать недостатки в любом человеке.

В течение первых лет их брака Мэри потеряла обоих своих родителей, и одним из немногих действительно заботливых поступков, совершённых для неё мужем, был переезд из района её отчего дома в дом приблизительно в миле отсюда. В первый раз я встретился с ними, когда навещал его во время инфлюэнцы, довольно скоро после того, как они переехали. Затем началась война, и пасынок Мэри вернулся домой, чтобы поступить на военную службу, и даже сумел отличиться. Но даже когда он был в отпуске, его не приглашали в дом отца. Иногда муж Мэри ездил в город, чтобы встретиться с ним, и отзывался о нём в этот период довольно доброжелательно. Но она никогда не встречала его.

После войны этот сын, как и очень многие сыновья, которые воевали, снова стал проблемой. Несколько лет после войны он жил за границей на частном пособии, что едва ли служит правильным средством воспитания хорошего гражданина. Он не был плохим мальчиком, но он был трудным. У него были нормальные недостатки, немного выставляемые напоказ, и я не думаю, что он когда-нибудь проявлял искреннюю привязанность к отцу. Он устраивался на различные работы, но неудачно, и уезжал в разные места. Но, время от времени, он вновь оказывался в Лондоне. Довольно обычное дело, полагаю.