Голи Смарт - Фотографическая карточка Страница 12

— Нет, миссис Фоксборо, я не потерял деньги, а сам их растратил. Вы видите перед собой раскаявшегося грешника, воодушевленного самыми добродетельными намерениями.

— Дайте мне поскорее взглянуть на него! — вскрикнула Нид, входя в комнату. — Пока эти добродетельные намерения не улетучились.

— Нид, душа моя! — с упреком сказала мать.

— Ваш совет принят, миссис Фоксборо. Я теперь буду вставать в половине девятого и рано ложиться — словом, сделаюсь настоящим тружеником.

— А что же это будет за дело и где? — спросила Нид, когда садились за стол.

— Еще не знаю, но вставать придется определенно рано. Я уже принял меры: сегодня все утро выбирал будильник. Я никогда еще не спал с этим орудием пытки.

По окончании обеда миссис Фоксборо послала дочь переодеться и велела принести ей плащ, чтобы ехать в театр.

Как только Нид вышла из комнаты, гостеприимная хозяйка со своей обычной прямотой тотчас приступила к делу.

— Вы покидаете нас, мистер Морант, — начала она, — и никто сильнее меня не желает вам успеха. Но, когда вы вернетесь, я должна буду просить вас бывать у нас пореже. Вероятно, ненамеренно, но вы уделяете моей дочери слишком много внимания. Она еще совсем юна и не знает света: пребывая в романтических мечтаниях, Нид принимает вашу добродушную вежливость за чувство более нежное.

— Я оказываю внимание вашей дочери, миссис Фоксборо, — возразил Герберт, — с решительным намерением получить ее руку. Если я до сих пор не сказал вам ничего, то только потому, что не знал, смогу ли я добиться расположения Нид.

— Мы не будем рассуждать об этом, мистер Морант. По вашему собственному признанию, вы не можете сейчас жениться, и было бы недобросовестно с вашей стороны связывать обещанием молоденькую девушку. Вы оба можете ждать. Добейтесь успеха в вашем новом деле, докажите мне, что вы можете содержать жену, и, если Нид решится, я не стану чинить вам препятствий. Теперь, мистер Морант, мы с вами все прояснили, и вот вам моя рука.

Пролепетав слова благодарности, Герберт пожал руку хозяйке дома. Почти сразу вслед за этим в дверях появилась Нид, готовая к поездке.

— О чем вы совещались с маменькой? — спросила у Герберта Нид, когда они сидели в ложе во время антракта.

— Вы и вправду желаете знать? Она давала мне позволение жениться, но лишь когда я приобрету достаточно средств, чтобы содержать жену.

Девушка покраснела и начала осматривать залу в свой бинокль, будто отыскивая кого-то.

— Затруднение состоит не в этом… Как бы получить согласие другой особы, — продолжал Герберт. — Я могу надеяться, Нид?

— Откуда мне знать? — не поворачивая головы, небрежно произнесла девушка.

Нид прекрасно знала, о ком он говорит. Она уже считала себя помолвленной с ним, но очень разволновалась, когда услышала прямое предложение. Надо помнить, что она была очень молода.

— Кому же знать? Не стану же я спрашивать вашу мать об этом, Нид. Так есть у меня надежда?

Ответа не последовало, мисс Фоксборо лишь с еще большим вниманием всматривалась в ложи.

— Вы не скоро увидите меня, моя дорогая. Скажите по крайней мере, что вы будете рады новой встрече…

Вдруг Нид опустила бинокль, вложила свою руку в руку Моранта и прошептала:

— Как вы любите докучать, Герберт…

Это нельзя было считать однозначным ответом на вопрос, но Морант все понял и просиял.

IX. Открытие театра в Бомборо

Фосдайк вскоре уверился в том, что его предчувствия оправдались. Тотердель, и прежде раздражавший всех своим докучливым любопытством, сделался просто невыносим. Он рассказывал всем и каждому, что его выгнали из Дайка только за то, что он захотел узнать, кто же такая мисс Хайд. При этом он обычно добавлял, что если бы в ее прошлом не было ничего дурного, то ей нечего было бы и скрывать. Старик выражал надежду, что когда-нибудь его бедная крестница все-таки узнает правду.

Если беспрестанно твердить одно и то же, все кончится тем, что этому поверят: не прошло и недели, как в Бомборо стали косо смотреть на мисс Хайд. Более того, настойчивое вмешательство Тотерделя в финансовые дела совета стало бросать тень на городского секретаря. Некоторые начали поговаривать, что поставщикам трудно получать деньги от Джона Фосдайка, и тогда в совете возникло подозрение, что его денежные дела крайне запутаны. Друзья мистера Фосдайка уверяли, что это невозможно: жалованье у него было хорошее, дела шли прекрасно, приданое за женой он взял большое. Несмотря на все это, в муниципальном совете стали настаивать на том, чтобы провести ревизию всех дел городского секретаря.

Джон Фосдайк воспринял это с досадой, но без малейшего смущения. Он говорил, что все счета у него в полном порядке и что он будет рад дать подробные разъяснения, если что-то покажется неясным, но что он не собирается держать ответ перед человеком, злой язык которого ему уже порядочно надоел.

Не только мистер Фосдайк хлебнул горя — Тотерделю тоже приходилось несладко. В Бомборо были и такие люди, которые любили и городского секретаря, и мисс Хайд, и многие за них заступались. Тотерделя же презирали даже те горожане, которые по каким-то причинам приняли его сторону. Но сильнее всего Тотерделя поразила внезапная перемена в крестнице. Когда, бледный от злости, старик ушел из Дайка, он льстил себе надеждой, что миссис Фосдайк заступится за него и потрясет весь Бомборо рассказами о нанесенных ей обидах. Между тем миссис Фосдайк не сделала ничего такого. Сама она не могла ругать мужа и считать его виноватым и никому другому не позволяла делать это в ее присутствии. К тому же она раскаивалась из-за Бесси и очень огорчалась, что девушка уезжает. Она продолжала повсюду брать с собой мисс Хайд. Хотя некоторые и смотрели на это с неудовольствием, миссис Фосдайк, принадлежавшая к лучшему обществу в Бомборо, не боялась приверженцев Тотерделя. Этот старый болтун теперь охотно отказался бы от своего участия в этой истории, затеянной им, но у него были сообщники, которые настаивали на доведении дела до конца. Подстрекатели порой сами не ведают, что творят, и когда Тотердель поднял шум, он и представить себе не мог, что из всего этого выйдет.

Когда слухи дошли до Филиппа Сомса, он сначала рассердился, а потом огорчился. Он услышал, что мисс Хайд называют незаконнорожденной дочерью Джона Фосдайка и что в Дайке произошла бурная сцена. К этому прибавляли, что городской секретарь запутался в каких-то денежных махинациях и муниципальный совет лишает его места.

Филипп Сомс был человеком неглупым и не имел дурной привычки всему верить, но вместе с тем он не мог не припомнить своего последнего свидания с Бесси и не задаться вопросом, в чем состоял ее секрет. Может быть, она считала свое незаконное происхождение пятном, мешавшим ей породниться с порядочной семьей. Любовь Филиппа к Бесси была не мимолетной фантазией, но он чувствовал себя бессильным. Как ни велика была его энергия, он не знал, с чем ему предстоит бороться.

Фосдайк, вернувшись домой, нашел столько дел, требовавших его внимания, что сразу же занялся ими и не нашел времени повидаться с Филиппом Сомсом и рассказать ему историю Бесси. Девушке очень хотелось знать, осуществил ли Фосдайк это свое намерение, но застенчивость не позволяла ей заговорить об этом. После сцены в розарии миссис Фосдайк старательно избегала щекотливой темы. Джон заметил это и даже сказал жене, что очень доволен ее поведением, но тем не менее ничего ей не разъяснил. Многие впоследствии говорили, что Джон Фосдайк в то время был часто не в духе и очень раздражителен.

А между тем один из его планов воплотился в жизнь. Театр был построен, и о его открытии, при содействии мэра и муниципального совета, кричали все афиши, расклеенные на самых видных местах. Одно время горожане раздумывали, нужен ли им театр, теперь же весь Бомборо не понимал, как столько времени можно было существовать без театра. Там собирались все: и цвет общества, и простые торговцы.

Старая истина, гласящая, что тот, кто вынес всю тяжесть битвы, не всегда пожинает лавры победы, оказалась справедлива и в настоящем случае. Бо́льшая часть жителей города ошибочно считала, что театр построили благодаря неутомимой деятельности Тотерделя. И это неудивительно: старик только и делал что рассказывал всем, сколько времени и сил ушло у него на строительство театра, и лгуну верили, хотя он, скорее, мешал постройке и до смерти надоел простым рабочим.

Настал долгожданный вечер; экипажи подъезжали к театру, и разряженные бомборские дамы занимали ложи. Зал был полон. Джон Фосдайк вместе с женой и Бесси устроился напротив ложи мэра. Пьеса была выбрана удачно, труппа играла вполне сносно, так что зрители пришли в восторг. Рядом с Тотерделем сидел какой-то смуглый господин, по-видимому приезжий, по крайней мере старик никогда его раньше не видел.