Фортуне Буагобей - Дело Мотапана Страница 12

– Тогда тоже будет поздно.

– Совсем нет, потому что я оставлю тебе свое состояние, и ты будешь еще довольно приличной партией. Но поскольку я доживу до глубокой старости, а ты за три года промотаешь то, что у тебя останется, мне хотелось бы знать, что ты станешь делать в ожидании наследства. Заметь: пока я жива, мой прекрасный Жак, я могу дать тебе только стол и квартиру.

– Хоть на чердаке, тетушка, хоть в каморке вашего консьержа.

– Говори серьезно, безумец! Что ты будешь делать?

– Плавать по морям.

– Стало быть, будешь матросом, потому что ты подал в отставку… Я не осуждаю тебя. Твоему брату тоже лучше оставить службу.

– Я стану капитаном коммерческого судна.

– Очень мило! Куртомер займется ловлей трески и сельди!

– Я не первый. Разве не наш предок выкупил фамильные земли на деньги, полученные от продажи яванских пряностей?

– Это не считается. Это было при Франциске Первом. И потом, он открыл бог знает сколько островов.

– Я открою другие.

– Если это твое призвание, то оно очень кстати: Кальпренед хочет предложить тебе нечто подобное.

– Как! Ваш благородный друг интересуется географией? Я думал, он всего лишь управляет своим состоянием – говорят даже, так искусно, что подвергает его большой опасности.

– Молчи! У тебя злой язык. А я скажу вот что: если Арлетт де ля Кальпренед согласится стать твоей женой, я буду за тебя рада.

– А за нее, милая тетушка? Скажите, похож я на человека, который сделает счастливой свою жену? Но я так люблю вас, что, пожалуй, способен поддаться вашим уговорам, вот почему я убегаю.

– Я тебя не удерживаю, негодяй. Но если ты не явишься сегодня вечером, я лишу тебя наследства.

Эта угроза не смутила Жака. Он поцеловал маркизу де Вервен в обе щеки и поторопился ретироваться, как школьник, который боится, что его выбранят. Выйдя на улицу, он почувствовал, что голоден, и хотел было пойти завтракать в один из ресторанов на бульваре. Если бы Куртомер только знал, что в это время Дутрлез угощал в кофейне «Лира» молодого Кальпренеда, он не упустил бы возможность встретиться с другом. Но погода была прекрасной, и после ночи, проведенной в табачном дыму за игорным столом, повесе захотелось подышать воздухом. Это был испытанный способ: ничто не может сравниться с прогулкой, когда надо отвлечься от денежных забот.

Елисейские Поля находились всего в двух шагах. Он мог найти там то, что искал: пищу и душевное равновесие. Жак любил смотреть на изящные экипажи и модных девиц, и это занятие как нельзя лучше подходило ему в его безденежье. Однако зимой смотр дам начинался в два часа, и у него оставалось еще время подкрепиться.

Он вошел в кофейню «Посланники», где летом любил обедать на свежем воздухе, и был приятно удивлен, найдя в нижнем зале людей, которым пришла в голову та же идея. Прекрасная солнечная погода привлекла в кофейню много посетителей, и Куртомер, не искавший уединения, был рад, что пришел сюда. Он заметил несколько знакомых лиц. В одном углу сидели четверо молодых людей из его клуба, в том числе Анатоль Бульруа, который вовсе не нравился Жаку и которого он избегал, хотя каждый вечер встречал за картами. Он обменялся с этими господами весьма холодным поклоном и сел подальше от них.

Принесли страсбургский пирог и шабли, и Жак принялся за еду. Это занятие, однако, не мешало ему рассматривать соседей. Грациозный Анатоль походил на красавцев с модных картинок. Разряженный в пух и прах, в галстуке, завязанном по последней моде, тщательно причесанный, он отличался от господина из хорошего общества только тем, что ему недоставало благородства, которое нельзя купить. Его пробор раздражал Куртомера, привыкшего коротко стричь свои вьющиеся волосы.

– Приглаженный, как аллея в саду, – процедил он сквозь зубы. – По его пробору можно гулять. Этот юноша родился парикмахером. Дутрлез вчера советовал мне жениться на его сестре! Я предпочел бы занять должность супрефекта в Верхних Альпах, чем иметь такого шурина.

Это размышление напомнило ему о разговоре с теткой, и он улыбнулся, подумав, что бедный Альбер даже не подозревает, что его лучшего друга уговаривают занять его место в сердце Арлетт де ля Кальпренед.

– Ему нечего опасаться. Я не поддамся и, может быть, попытаюсь сегодня же поговорить об Альбере с ее отцом, – прошептал добрый Жак, наливая себе вина.

Но вскоре Куртомер забыл об этом – он заметил в глубине зала человека, который всецело завладел его вниманием. Это был пожилой мужчина, не очень высокий, крепкого сложения. Его костлявое лицо было тщательно выбрито, а смуглая кожа выдавала южное происхождение. Этот человек не мог быть парижанином, потому что его костюм давно вышел из моды, и он ел с ножа. «Должно быть, латиноамериканец, – подумал Куртомер. – Мне кажется, я его уже где-то видел».

Мужчина ел как животное – шумно, сильно двигая челюстями, и пил, поднимая локоть, как пьют у стойки в винных погребках, но при этом исподтишка посматривал на отставного флотского лейтенанта, и их взгляды часто встречались.

«Кажется, я его интересую, – думал Жак. – Может быть, он меня знает? Мы где-то встречались? Где? Конечно, не на приемах».

Мужчина, съев хлеб, который ему подали, вдруг встал и взял еще несколько кусков с соседнего стола.

«Теперь понял! – сказал себе Куртомер. – Это моряк. Он ходит, широко расставляя ноги, как во время качки. Наверно, я встречал его в какой-нибудь гавани или на судне. Он француз? Непонятно, но явно не офицер… Разве что квартирмейстер. И то вряд ли! Они держатся получше».

Мужчина сел на свое место и снова принялся жевать с большим аппетитом. Бульруа с приятелями заметили его и исподтишка смеялись над простаком, который сам ходит за хлебом, вместо того чтобы позвать официанта. Куртомер не обращал на них внимания, но странный посетитель все больше разжигал его любопытство.

«Если это простой матрос, – говорил он себе, – должно быть, это китобой, после удачного плавания приехавший в Париж, чтобы промотать свою долю. Он запросто завтракает за два луидора, и на обоих мизинцах у него по перстню с бриллиантом».

Утолив голод и жажду, молодой повеса закурил сигарету и начал думать о другом – главным образом о своем проигрыше. Среди тех, кто у него выиграл, был и Анатоль Бульруа, поэтому сейчас этот молодчик еще меньше нравился Куртомеру. Он услышал, как Анатоль дважды или трижды упомянул имя Жюльена де ля Кальпренеда, и хотя последний был не очень симпатичен Жаку, он поспешил приняться за кофе, боясь, что, услышав какие-нибудь неприятные слова в адрес Жюльена, не выдержит и поставит Бульруа на место.

Тут Куртомер заметил, что человек, которого он принял за китобоя, собрался уходить – он попросил счет. «Как! Ни рома, ни водки! – мысленно удивился Жак. – Неужели я ошибся? Моряк, сошедший на берег, чтобы развлечься, не стал бы так торопиться!» И он опять принялся с интересом наблюдать за незнакомцем.

«Любопытно знать, куда он пойдет, – подумал племянник маркизы де Вервен. – Но не могу же я устроить за ним слежку…»

Мужчина прошел мимо и открыл стеклянную дверь. Жаку хватило времени его рассмотреть.

«О-о! – удивился Жак. – У него уши проколоты. Наверняка он матрос. И, кажется, он украдкой взглянул на меня. Если он меня знает, то заговорил бы со мной, вид у него неробкий. Но что мне до этого? Похоже, я превращаюсь в сыщика. Ну вот, он вышел, и я, пожалуй, пойду».

Куртомер расплатился и вышел в ту же дверь, что и мужчина, который так его заинтриговал, но вскоре забыл об этом странном типе. Погода была очень хороша для прогулки: ясное небо, теплый ветерок. Экипажи только начали прибывать. Юные англичанки в коротких платьях прогуливались под бдительным надзором долговязых худощавых гувернанток. На стульях, расставленных вдоль аллеи, изящно одетые мужчины ждали случая поклониться моднице или просто богатому экипажу: превосходный способ показать прохожим, что имеешь хорошие знакомства, – не важно, ответят на поклон или нет.

Куртомер знал Париж как свои пять пальцев. Он не давал себе труда снимать шляпу перед экипажами, но мог бы назвать всех, кто в них сидел. Радость его была бы полной, если бы вдруг мелькнуло какое-нибудь молодое незнакомое личико, прелестная дебютантка. Но тут была вся старая гвардия, знаменитые властительницы полусвета, а он так часто присутствовал на этих смотрах, что уже не находил в этом удовольствия.

Он трижды обошел круг, не встретив ни одного нового привлекательного лица. Наконец, в четвертый раз он увидел в экипаже женщину, которая в этот час никогда не бывала на Елисейских Полях. Она была прекрасна и походила на богиню Свободы или статую Республики, а экипаж, должно быть, был наемным, потому что на кучере красовалась яркая ливрея и сомнительной белизны перчатки. Лошадь шла шагом довольно близко к тротуару. Дама, очевидно, хотела, чтобы ее заметили, и, казалось, искала кого-то среди зевак.