Несчастливые люди - Алексей Петрович Бородкин Страница 12

— Куда? — опешил Николай Дмитриевич.

— В леспромхоз, понятное дело! Не в дом же престарелых! Там его брат работает, обещал ёлочку устроить дарма!

— В доме престарелых?

— В леспромхозе!

— А ты чего?

— Ну ты, критиникус обыкновенус! Я тебе уже объяснил, что я здесь на птичьих правах! Тяжелое наследие царского режима! Помогаю по хозяйству по мере возможностей! Больных утром покормил, категорию "примус спокойникус" вывел на прогулку — всё! С меня взятки гладки, а ты жди фельдшера, лишенец!

— Не обзывайся! — пригрозил Николай Дмитриевич.

— А ты не ори! У Лобзиковой может каталептический приступ случиться! Кто её потом будет откачивать? Пушкин будет? Или ты? — запойный показал на девушку в полосатом ватнике. Вместо цветка к лацкану ватника была приколота яркая ленточка… искусно завязанная бантом.

Кабы Николаю Дмитриевичу сказали, что всё вокруг это розыгрыш, новогодняя шутка, он бы охотно поверил и рассмеялся. Но взгляд опустился на ноги врача-алкоголика… на ногах были больничные видавшие виды тапочки… и шерстяные гольфы зияли дырами.

Как водится, действительность оказалась проще и жёстче выдумки.

— Пойми, — сбавил тон Николай Дмитриевич, ибо надежда договориться ещё сохранялась. — Я не могу ждать до вечера. Я не могу ждать до января. Я не могу ждать вообще. Мне надо увидеть, здесь ли Аркаша или его нет… в том смысле, это он здесь или не он?

— Сбивчивые даёте показания, дядя! — ухмыльнулся доктор. — Что если тебя посадить на галоперидол? Курс проколют, будешь, как новенький!

Договориться миром не получалось.

Доктор был моложе, и, очевидно, подвижнее. Кроме того, "он тут отдохнул, мерзавец, — хмурился Николай Дмитриевич, — на казённых харчах… под капельницами-витаминами!"

Николай Дмитриевич злился. Сейчас злость работала в плюс. Вдохновляла.

Чуть отступив, он вскинул левую руку… далеко отставляя её от себя, но как бы имитируя жест обращения к часам. Доктор клюнул, повернул голову в сторону приманки…

Кока саданул с правой. Со всей силы, надеясь попасть в челюсть. Удар получился неточным и смазанным. И только собачья шапка ускакала по снегу.

— Ах ты, сволочь! — взвизгнул док, хватаясь за лицо. — Ну я тебя сейчас уделаю!

Из рукава мгновенно появилась дубинка — длинная, каучуковая, ухватистая.

"Подарочек! — обомлел Николай Дмитриевич, предвкушая во рту вкус железа. — Вот чем они тут чокнутых охаживают! Надо было сообразить!"

Кока махнул левой, правой и снова левой. Ни разу не ударил соперника — тот отскочил назад, создавая дистанцию, пританцовывал.

Между тем, суть вопроса залегала не в драке — нет. И даже не желание поставить на место зарвавшегося лже-врача руководило Кокою. Цели не изменились: нужно было установить, попал ли в психушку Аркадий Лакомов? или здесь заточён другой какой-то несчастливец?

Исходя из поставленных задач, Николай Дмитриевич решил не отвлекаться на мордобой сверх необходимого, а прорываться к больничному корпусу.

Док приплясывал, размахивал дубинкой. Надо признать, оружие добавляло тактической мощи — дважды он достал Коку по плечам, один раз досконально съездил по скуле. На счастье, тулуп сковывал движения, а тапочки ограничивали подвижность.

Тогда Кока решился провести форхэнд: не обращая внимания на град весьма болезненных ударов, он бросился вперёд, прикрываясь руками, и, "въехав" всей массой тела, сбил доктора с ног. Док рухнул на спину, охнул, выплеснул порцию проклятий. Заёрзал ногами, пытаясь отползти и перекрутиться на живот. Он напоминал перевёрнутую черепаху.

Не теряя мгновений и не дожидаясь, покуда доктор поднимется, Кока бросился по дорожке к больничному корпусу.

"Там палаты… — размышлял на бегу. — Скорее всего, они заперты… но окошки должны быть… я смогу опознать Аркашку… это без сомнений, но прежде нужно обезопасить себя!"

Прежде следовало нейтрализовать доктора. Он преследовал.

…Кока ворвался в корпус, умышленно грохнув дверью — "Чуть задержит!"

Метнулся вдоль коридора, отыскивая пожарный выход, чёрную лестницу, кастелянскую незапертую комнату или нечто подобное — место для засады.

Из подходящего обнаружил только округлый зал с обилием зарешёченных окон — здесь стоял телевизор, висел плакат "Мойте руки тщательно! Как перед едой, так и после принятия пищи!", в деревянных кадках из-под рыбы гнездились нездоровые худые пальмы.

Кока заскочил за угол и прижался спиной к стене. Замер, ожидая, что док не заметит его манёвра и пробежит мимо… и это было бы хорошо.

Или пойдёт по коридору медленно… опрометчиво подставив под удар ухо — и такой вариант тоже хорош.

Или побежит по коридору в противоположную сторону — "Тоже приемлемо, мне бы только подобрать себе в руку палку… например, черенок от швабры… чтобы уравновесить шансы".

Существовала угроза, что лже-доктор позвонит в милицию, но в такое верилось слабо… слабо верилось, что милиция откликнется на призыв из умалишенного дома… в канун Нового года.

…Мимо пролетела зелёная сытая муха. Стало тихо… неестественно тихо, как будто все звуки выключили. Кока почувствовал, как из-под шапки ползёт капля пота — от беготни его бросило в жар… а ещё это значило, что он провёл в засаде уже несколько минут… и что-то пошло не так.

Пошло не так.

Кока выглянул в коридор и в тоже мгновение ослеп — удар дубинки пришелся ему точнёхонько над переносицей.

Николай Дмитриевич не учёл, что в тапочках можно было подобраться совершенно беззвучно.

"Ах, ты господи боже мой! Ангелы небесные! — Кока завертел руками не понимая, защищается ли он от ударов дубинки, ли разгоняет стаю огненных ласточек, что шныряла молниеносно во всех сторонах и по всем направлениям. — Теперь держись, сукин сын! Теперь ты меня разозлил! Урою!"

***

Первое устойчивое воспоминание… Николаю Дмитриевичу было лет пять или шесть… может четыре (уточнять не хотелось, хотя по метрикам была такая возможность). В ту пору его устойчиво звали Кокой, он был первым ребёнком в семье; и вместе с родителями поехал в соседнюю деревню на свадьбу.

От свадьбы остались лишь самые общие впечатления: толкотня, суета и раскрасневшееся лицо незнакомой приторной женщины — она сюсюкала, хотела казаться милой и совала Коке в рот нечто съедобное. Кока вертел головой и сопротивлялся — от женщины неприятно пахло потом. Не то чтобы этот запах удивлял или казался новым — в деревне он встречается ежедневно и повсеместно. Более того, подросши и сформировавшись в мужчину, Кока понял, что нет аромата волнительнее, чем запах молодой разгорячённой девушки. Но тогда, в детстве… тогда Коке казалось, что, если он позволит леденцу вонзиться в рот, случится нечто непоправимое.

"Какой отвратительный ребёнок!" — проговорила, утомившись своей любезностью, женщина.