Часы пробили полночь - Вентворт Патриция Страница 12

Когда они спустились в холл, с верхнего этажа донесся какой-то звук. Как и движение двери, это было скорее ощущение, чем несомненный факт.

Элиот направился в столовую, где увидел разбавленное виски и содовую. Он наблюдал, как Альберт Пирсон варит себе на спиртовке какао. Альберт был не прочь продолжить разговор об угрях, но Элиот прямо сказал, что уже усвоил всю информацию, которую в силах вместить, и предупредил, что об алиби придется забыть, если ему придется выслушать еще хоть что-нибудь. Поэтому Альберт теперь с высокомерным видом молча утешался какао.

Когда они вышли из столовой, Элиот попытался проанализировать свои ощущения. Он не сомневался, что какой-то звук был — наверху над гостиной. Там спали Грейс Парадайн и Филида. У каждой в распоряжении имелись отдельная гостиная и ванная. Больше там никто не жил. Комнаты слуг были дальше, в отдельном крыле. Если кто-нибудь и производил какие-либо звуки, то именно Филида или мисс Парадайн. Элиоту показалось, что наверху ходили. Он задумался, но ни на йоту не приблизился к разгадке. Что именно он слышал? Шаги? Или кто-то открыл либо закрыл дверь? Смутное, нечеткое впечатление. Он уловил какой-то звук — возможно, движение. Элиот вернулся в свою комнату и увидел на часах на каминной полке восемь минут двенадцатого.

Настал 1942 год. Альберт Пирсон больше не нуждался в алиби.

Глава 11

Чуть раньше, когда Элиот Рэй и Альберт Пирсон находились в столовой, Джеймс Парадайн все еще сидел за столом в кабинете. Минули три часа с тех пор, как в семейном кругу разорвалась бомба. Если старика и одолевали какие-то чувства или усталость, то он не подавал виду. Напротив, выглядел как человек, для которого время прошло быстро и приятно. Сидя в ожидании, пока часы пробьют двенадцать, Джеймс Парадайн, казалось, пребывал в мире с самим собой и с окружающим миром. Хотя он хмуро сдвинул брови, когда остановился беглым взглядом на хорошо заметном картонном тубусе на краю стола, выражение его лица быстро изменилось. Хмурая складка на лбу, как и саркастическая улыбка, исчезла. Взгляд упал на маленький ежедневник в кожаном переплете, лежавший поодаль корешком вверх. Ярко-синий переплет отчетливо выделялся на фоне темно-красной столешницы. Джеймс Парадайн потянулся к нему, перевернул, вопросительно посмотрел на дату — первое февраля — и опустил, уже закрытый, на промокашку. Потом он на некоторое время как будто погрузился в приятные размышления.

Наконец Джеймс Парадайн встал, вытащил из правого кармана брюк связку ключей, подошел к шкафчику, стоявшему у камина, отодвинул его от стены и открыл скрывавшийся за ним сейф. Он извлек несколько старомодных футляров из красной кожи, с золотыми инициалами «К.П.». Кожа выцвела, золото потускнело, но лежавшие в футлярах бриллианты по-прежнему ярко сверкали. Ожерелье, которое можно было носить как диадему, серьги с солитерами, кольца с бриллиантами, полукруглыми и овальными, браслеты, кулоны, броши… проведя двадцать лет в темноте, они сияли так же ярко, как и в те дни, когда Клара Парадайн надевала их, позируя для портрета, который теперь висел над камином.

Парадайн перевел оценивающий взгляд с подлинных драгоценностей на изображенные на портрете. Картина была хороша, Клара и бриллианты вышли прекрасно. Он выложил за камушки кругленькую сумму. Никто не носил их с тех пор, как Клара умерла. Парадайну даже в голову не приходило отдать украшения Бренде или Ирен; дочери или невестке Клары — возможно, но бриллианты принадлежали Парадайнам и составляли часть семейного капитала.

Джеймс убрал футляры обратно в сейф, запер и придвинул шкаф к стене. С ключами в руке он шагнул к камину, чтобы посмотреть на часы. Без двух минут двенадцать… Видимо, никто так и не постучит в дверь кабинета. Скоро Новый год. Необычный вечер, подумал Парадайн, но отнюдь не потраченный впустую.

Он подошел к стене и выключил свет. А потом по привычке раздвинул тяжелые шторы, отгораживавшие эркер, и отпер дверь на террасу. Выглянув наружу, Парадайн заметил, как изменился пейзаж с тех пор, когда он стоял здесь перед ужином. Слева еще виднелся молочный блеск, но сама луна скрылась из глаз. Поднялся ветер и прикрыл ее черными облаками. Скоро она полностью померкнет. За спиной, в комнате, послышался первый из четырех ударов, предупреждавших о наступлении нового часа. Джеймс Парадайн вышел на террасу, приблизился к парапету и постоял, глядя вниз. Последний отблеск лунного света отразился в реке, там, где она сворачивала у Хантерз-Ли. Парадайн почему-то подумал о бриллиантах, которые запер в сейф. Потом стало темно.

Когда последний, двенадцатый, удар часов замер в пустой комнате, темные облака расступились, и полил дождь.

Глава 12

Через полчаса все в доме стихло. Звук шагов в комнатах над кабинетом, шум воды, льющейся в раковину, урчание и бормотание труб… все прошло. Элиот, освеженный ванной, заснул сразу, как только голова коснулась подушки. В доме царила абсолютная тишина, которая окутывает жилье, когда мысли и движения людей замирают. Это — живая тишина, столь же отличная от пустоты и спокойствия необитаемого дома, как сон от смерти.

Филиде снилось, что она в сумерках гуляет по саду. Воздух был напоен ароматом роз, и она знала, что Элиот где-то рядом. Она чувствовала тепло его руки, но не видела лица. Потом какая-то женщина под длинной черной вуалью вышла из темноты и увела Элиота. Филида не рассмотрела ее, но подумала, что это Мейзи Дейл. Во сне ее гордость совершенно исчезла. Она побежала следом, окликая Элиота, но он исчез, а женщина повернулась и отбросила вуаль, оказавшись не Мейзи Дейл, а Грейс Парадайн. Она сказала: «Я никогда тебя не отпущу».

Филида проснулась, и в ее ушах эхом отдавалось нечто вроде крика. Она не знала, что именно услышала, и лежала в темноте, испуганная. Ощущение, что она едва-едва избежала опасности, преследовало ее и наяву.

Протянув руку, она включила лампу на столике. Уют и безопасность комнаты быстро успокоили ее. Сон прошел. Она моргнула, глядя на свет, и увидела, что стрелки маленьких хромированных часов указывают на половину первого. Ужасный год остался позади. Филида обрадовалась, что не пришлось сидеть и провожать его. Пусть он ускользнет и забудется, как нежеланный гость, который задержался чересчур долго и о чьем уходе никто не жалеет.

Она вновь выключила свет и задумалась, не повидаться ли с Элиотом с утра. Тогда никто им не помешает. Филида решила: «Я попрошу его зайти ко мне в гостиную». Она усмехнулась — как забавно планировать тайное свидание с собственным мужем. Очень забавно и мило. В ней крепло ощущение, что неприятности остались позади. Успокоившись, Филида погрузилась в сон без сновидений.

В обычае Лейна было заходить к мистеру Парадайну ровно в половине восьмого. Процедура оставалась неизменной. Преодолев дюжину ступенек, он ставил поднос, закрывал открытое окно, задергивал занавески и включал свет. В первое утро 1942 года Лейн совершил привычный ритуал, обернулся к кровати и с удивлением обнаружил, что она пуста.

Лейна охватили волнение и тревога, потому что в постель явно никто не ложился. Аккуратно откинутое одеяло, несмятые подушки, сложенная пижама в красно-белую полоску. Лейн так испугался, что счел необходимым подойти поближе и потрогать постель, после чего заспешил в ванную комнату, в полной уверенности, что у мистера Парадайна случился какой-то внезапный приступ. Но там царил полный порядок — непримятый ворс на коврике, сухая ванна, зубная щетка и паста в ящичке.

Лейн, не на шутку встревоженный, пересек кабинет и приблизился к высокой двери за занавесками. Он еще больше переполошился, потому что дверь оказалась не заперта и даже приоткрыта. В щель задувал ветер, холодный и слегка влажный. Должно быть, ночью шел дождь. Ветер пах грозой. Лейн распахнул дверь и выглянул.

Было очень тепло. До рассвета оставалось не меньше часа, и Лейн ничего не видел. Хотя прекрасно знал, какое расстояние отделяет его от парапета, который окружал террасу, он не мог его разглядеть.