Агата Кристи - Загадочное происшествие в Стайлзе Страница 13

— Вы видели что-нибудь из того, что было написано выше ее подписи? — быстро спросил Пуаро.

— Нет, сэр. Там лежал кусок промокательной бумаги, сэр.

— И вы подписали, где она сказала?

— Да, сэр. Сначала я, потом Виллам.

— Что она сделала с этой бумагой?

— Ну-у… засунула ее в длинный конверт и положила во что-то вроде фиолетовой коробки.

— Когда она позвала вас первый раз?

— Я бы сказал… около четырех часов, сэр.

— Не раньше? Не могло это быть около половины третьего?

— По-моему, нет, сэр. Я бы сказал, немного после четырех… не раньше.

— Благодарю вас, Мэннинг, этого достаточно, — любезно произнес Пуаро.

Садовник посмотрел на своего хозяина. Джон кивнул. Мэннинг откозырял, приложив оттопыренный палец к виску, и, что-то пробормотав, осторожно попятился из застекленной двери.

Мы все переглянулись.

— Господи! — пробормотал Джон. — Какое экстраординарное совпадение.

— Какое совпадение?

— Что моя мать составила завещание в день своей смерти!

Мистер Уэллс кашлянул и сухо заметил:

— Вы уверены, что это совпадение, Кавендиш?

— Что вы хотите сказать?

— Как вы мне говорили вчера, после полудня у вашей матери была с… с кем-то крупная ссора.

— Что вы имеете в виду? — снова воскликнул Кавендиш. Голос его дрожал, и он сильно побледнел.

— В результате этой ссоры ваша мать внезапно и поспешно составила новое завещание, содержание которого мы никогда теперь не узнаем. Она никому не сказала о том, как распорядилась наследством, а сегодня утром, несомненно, хотела проконсультироваться со мной по этому вопросу, но… Завещание исчезло, она унесла его секрет в могилу. Боюсь, Кавендиш, тут нет совпадения. Я уверен, мсье Пуаро, вы согласны со мной, что факты говорят сами за себя и наводят на размышления.

— Наводят на размышления или нет, — перебил Джон, — но мы очень благодарны мсье Пуаро за то, что он пролил свет на этот вопрос. Если бы не он, мы никогда ничего не узнали бы об этом завещании. Полагаю, мсье, я могу узнать, что прежде всего навело вас на подозрение?

Пуаро улыбнулся.

— Небрежно нацарапанные слова на старом конверте и свежепосаженная грядка бегоний, — ответил он.

По-моему, Джон собирался и дальше настойчиво задавать вопросы, но в этот момент послышалось громкое рычание мотора, и мы все повернулись к окну, рассматривая подъехавший автомобиль.

— Эви! — закричал Джон. — Извините меня, Уэллс! — И он быстро вышел в холл.

Пуаро вопросительно посмотрел на меня.

— Мисс Ховард, — объяснил я.

— О, я очень рад, что она вернулась. У этой женщины, Гастингс, есть голова на плечах и сердце. Хотя милостивый господь не наградил ее красотой.

Я последовал примеру Джона и тоже вышел в холл, где мисс Ховард старалась освободиться от непомерной вуали, покрывавшей голову. Когда взгляд Эви упал на меня, я почувствовал внезапный укор совести. Эта женщина так серьезно предупреждала меня о грозившей опасности, а я — увы! — не обратил на это внимания. Как быстро и с какой небрежностью я отбросил ее предостережение! Теперь, когда худшие опасения мисс Ховард оправдались, мне стало стыдно. Она слишком хорошо знала Алфреда Инглторпа! Может быть, останься она в Стайлз-Корт, и трагедии не произошло бы, так как он побоялся бы этих постоянно наблюдавших за ним глаз?

У меня отлегло от сердца, когда мисс Ховард сжала мне руку хорошо знакомым, крепким до боли рукопожатием. Глаза, встретившиеся с моими, были печальны, но упрека в них не было. По ее покрасневшим векам было видно, что она горько плакала, но манеры ее остались по-прежнему грубоватыми.

— Выехала сразу, как получила сообщение. Только вернулась с ночного дежурства. Наняла машину. Самый быстрый способ сюда добраться.

— Вы с утра чего-нибудь ели? — спросил Джон.

— Нет.

— Я так и подумал. Пойдемте! Завтрак еще не убран со стола, и для вас приготовят свежий чай. — Он повернулся ко мне: — Вы присмотрите за ней, Гастингс? Меня ждет Уэллс. О, вот и мсье Пуаро. Он нам помогает, Эви.

Мисс Ховард пожала руку Пуаро, но через плечо подозрительно посмотрела на Джона:

— Что вы имеете в виду — «помогает»?

— Помогает расследовать.

— Нечего тут расследовать! Его что, еще не отправили в тюрьму?

— Кого не отправили в тюрьму?

— Кого? Разумеется, Алфреда Инглторпа!

— Дорогая Эви, будьте осторожнее. Лоуренс считает, что наша мать умерла от сердечного приступа.

— Очень глупо с его стороны! — резко парировала мисс Ховард. — Конечно же, бедняжку Эмили убил Алфред. Я вам постоянно твердила, что он это сделает.

— Дорогая Эви, не говорите так громко. Что бы мы ни думали, ни подозревали, в настоящее время лучше говорить как можно меньше, пока не пройдет предварительное слушание. Оно состоится в пятницу.

— Вздор! Чепуха! — Фырканье, которое издала Эви, было просто великолепно. — Вы все с ума посходили! К тому времени этот тип сбежит из страны! Если у него есть хоть капля ума, он тут не останется покорно ждать, когда его повесят.

Джон Кавендиш беспомощно посмотрел на Эви.

— Я знаю, в чем дело! — продолжала она свои обвинения. — Вы наслушались этих докторов. Никогда не следует этого делать! Что они знают? Ровным счетом ничего… или как раз столько, чтобы стать опасными. Я-то знаю. Мой отец был доктором. Этот коротышка Уилкинс — величайший дурак, какого мне раньше не приходилось видеть. Сердечный приступ! Другого он ничего и не мог бы сказать! Любой человек, у которого есть хоть капля мозгов, сразу мог бы увидеть, что ее отравил муж. Я всегда говорила, что он убьет беднягу в ее же собственной кровати. Он так и сделал! А вы бормочете глупости о сердечном приступе и предварительном слушании в пятницу! Стыдитесь, Джон Кавендиш!

— И как, по-вашему, я должен поступить? — спросил тот, не в силах сдержать улыбки. — Черт побери, Эви! Не могу же я взять его за шиворот и потащить в полицейский участок.

— Гм! Вы могли бы что-нибудь предпринять. Узнать, например, как он это проделал. Инглторп — ловкий мерзавец. Думаю, он размочил бумажку с отравой для мух. Спросите повариху, не пропала ли она у нее?

В этот момент мне пришло в голову, что иметь мисс Ховард и Алфреда Инглторпа под одной крышей — задача, посильная только Геркулесу, и я не позавидовал положению Джона. По его лицу я видел, что он вполне понимает трудность сложившейся ситуации. И в данный момент Джон попытался найти спасение в бегстве, поспешно покинув комнату.

Доркас внесла свежий чай. Когда она вышла из комнаты, Пуаро, который все это время стоял у окна, подошел к нам и сел напротив мисс Ховард.

— Мадемуазель, — сказал он серьезно. — Я хочу вас о чем-то попросить.

— Давайте… просите! — произнесла эта леди, глядя на него с некоторым неодобрением.

— Я надеюсь на вашу помощь.

— С удовольствием помогу вам повесить Алфреда, — грубо ответила она. — Хотя виселица слишком хороша для него. Его следует четвертовать, как в старые добрые времена.

— Значит, мы думаем одинаково, — заявил Пуаро. — Так как я тоже хочу повесить преступника.

— Алфреда Инглторпа?

— Его или кого-то другого.

— Никого другого не может быть! Пока он не появился, никто бедняжку Эмили не убивал. Я не говорю, что она не была окружена акулами, — была! Но они охотились только за кошельком Эмили. Ее жизни ничто не угрожало. Однако появляется мистер Алфред Инглторп, и через два месяца — hey presto![23] — Эмили нет в живых!

— Поверьте мне, мисс Ховард, — очень серьезно произнес Пуаро. — Если мистер Инглторп действительно убийца, он от меня не уйдет. Клянусь честью, я повешу его так же высоко, как повесили Амана![24]

— Это уже лучше! — с энтузиазмом воскликнула мисс Ховард.

— Но я должен просить, чтобы вы мне доверяли. Я скажу вам почему. Потому что в этом доме траура вы — единственная, чьи глаза покраснели от слез.

Мисс Ховард мигнула, и в ее грубом голосе появилась другая нотка:

— Если вы хотите сказать, что я ее любила… Да, любила. Знаете, Эмили была, конечно, на свой манер, старая эгоистка. Она была очень щедрой, но всегда ждала ответа на свою щедрость, никогда не позволяла людям забыть, что она для них сделала… Поэтому окружающие не платили за ее щедрость любовью. Но не думайте, что Эмили это когда-нибудь понимала или чувствовала недостаток любви. Надеюсь, наши с ней отношения, во всяком случае, строились на другой основе. С самого начала я твердо поставила на своем: «Я вам стою столько-то фунтов в год. Хорошо! Но ни пенса больше… ни пары перчаток, ни билета в театр!» Она не понимала… иногда, бывало, обижалась. Говорила, что я глупая гордячка. Это было не так… но объяснить я не могла. Как бы то ни было, я сохраняла свое достоинство. Так что из всей компании я была единственной, кто мог себе позволить любить ее. Я заботилась о ней, оберегала, охраняла ее от них всех… А потом является этот бойкий на язык мерзавец, и — пу-уф-ф! — все годы моей преданности превращаются в ничто!