Чарлз Адамс - Загадка Ноттинг-Хилла Страница 13

3 апреля. День выдался просто чудесный, но я утомлена. До чего же было прекрасно в Ричмонде; мы с Вилли замечательно провели время в парке. Но я так устала, клонит ко сну. Ни слова более.

5 апреля. Еще один дивный день. Все утро мы прогуливались по Холланд-парку, а вечером музицировали в нашей милой маленькой гостиной. Как же было чудесно… Боже! Опять этот ужасный привкус свинца — мне так дурно…

6 апреля. Силы небесные, кажется, приступ миновал. Он очень сильно испугал меня. Я также благодарна Небесам за то, что мой милый Уильям на сей раз был избавлен от этих кошмаров.

20 апреля. И вновь ужасная тошнота и, что гораздо, гораздо хуже, — этот смертельный свинцовый привкус. Теперь мне тяжелее, чем в прошлый — недавний — раз. Вчера весь день не могла встать с постели. Бедный Уильям в страшной тревоге. Молю Всевышнего о спасении.

6 мая. Снова приступ. Господи, помоги! Если это не прекратится, что же со мной будет? Мои силы стремительно тают. Бедный Уилли! Последние три дня для него были ужасными. Правда, доктор считает, что все это пройдет. На Господа уповаю…

25 мая. Снова тошнота, снова свинцовый привкус, полнейшее смятение души. Доктор уже не настолько уверен в своих умозаключениях, а бедный Уильям, как мне кажется, вновь во власти страшного предположения, прозвучавшего при похожих обстоятельствах год тому назад. Слава богу, я скрыла от него и от доктора Додсуорта эти подробности об ужасном металлическом привкусе во рту. В свое время этот факт произвел такое впечатление на доктора Ватсона… О, когда же это кончится?

10 июня. Мною овладело ужасное подозрение. Что это может означать? Я просмотрела свои дневниковые записи; получается, что эти чудовищные приступы повторяются через каждые две недели. 5-го и 18-го апреля; 3-го и 21-го мая, и вот, снова, 7-го числа этого месяца. Кошмарный привкус свинца ощущается теперь во рту непрерывно, с каждым новым приступом я слабею все больше и больше. Боже мой, что же со мной происходит?

26 июня. Миновало еще две недели, и вот новый приступ болезни. Наверняка это чьих-то грязных рук дело. Но кто же, кто на такое способен? Благодарение Всевышнему, мне по-прежнему удается скрывать от моего Уильяма наличие этого самого отвратительного симптома — привкуса свинца. Драгоценный мой Уилли, как он добр, как заботится обо мне.

12 июля. Долго мне не продержаться. Каждое новое обострение недуга отнимает у меня последние силы. Бог мой, жизнь моя на исходе… Сегодня вновь к нам заходил барон, и лицо моего благоверного вновь озарилось светом надежды. После длительной беседы доктор согласился проконсультироваться с бароном, в результате было принято решение назначить другие препараты. Однако, что-то явно не так, мне еще не приходилось видеть доктора Додсуорта в столь мрачном расположении духа.

1 августа. Видимо, конец уж близок. После очередного обострения я совсем ослабла. Делаю эту запись, лежа в постели. Мне уже больше с нее не встать. Бедный, бедный мой Уилли… Три дня я пребываю в лежачем положении. Пищу и питье принимаю только из его рук.

17 августа. Думаю, вскоре мои записи оборвутся. Еще через пару недель я буду уже не в состоянии держать перо, если вообще буду жива.

5 сентября. И снова приступ… Как только мое измученное тело еще способно хоть как-то противостоять этой боли. Скорее бы уже все кончилось. Но бедный, бедный мой мальчик… он тоже совсем измучен, ведь он подле меня день и ночь. Он что-то дает мне с ложечки, но я уже не различаю никакого вкуса — ничего, кроме этого свинца…

27 сентября. Прощай мой супруг, мой дорогой, мой драгоценный Уилли. Помни обо мне и до скорого свидания. Да благословит тебя Всевышний, пусть придаст Он тебе сил, мой Уилли, дорогой мой.

Запись сделана рукою мистера Андертона:

«Сегодня моя дорогая скончалась.

12 окт. 1856

У. А.»

РАЗДЕЛ IV

1. Служебная записка мистера Хендерсона

Судя по информации, представленной в прилагаемом документе, упомянутая в нем дама проживает по адресу Акация-Коттедж, Кенсингтон. Имя ее совпадает с тем, что упоминали в своих показаниях свидетели Жюли и Леопольдо; не кто иная, как эта молодая женщина выступала в роли медиума барона Р**. Все это вкупе подтвердило мои подозрения, что под именем «Карлотта Браун» за барона вышла замуж Розали, и это несмотря на то, что ее подруга Жюли была уверена в невозможности заключения этого брака. Вместе с тем можно допустить, что мы имеем дело со случайным стечением обстоятельств. Вот почему я посчитал нужным сделать необходимые уточнения. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы разыскать необходимый мне дом. Два или три года назад он был включен в список аналогичных строений, расположенных в одну линию; рано или поздно мне все же удалось его идентифицировать.

Домовладелицей оказалась весьма тугоухая пожилая особа. С памятью у нее дела обстояли неважно, и поначалу мне никак не удавалось заполучить от нее необходимую информацию. «У меня было много, очень много постояльцев, неужели же я должна всех их помнить», — продолжала повторять эта дама. Во время повторного визита я все же смог убедить ее оказать мне услугу: я получил доступ к записям в домовых книгах. В графе «октябрь/ноябрь» за 1854 год я обнаружил зачисленную сумму в размере 2 фунта 5 шиллингов. Это была арендная плата, внесенная Карлоттой Браун за проживание в период с 18 октября по 8 ноября. Я продолжил изучение регистрационных записей и от моего внимания не ускользнул тот факт, что, в то время как с прочих постояльцев взимались различного размера суммы за отопление, мисс Браун, занимавшая основную гостиную этого дома, отоплением вовсе не пользовалась. Следует отметить, что в начале ноября в тот год было на редкость холодно. Я также заметил, что с жильцов взималась оплата и по некоторым другим статьям, но к Карлотте Браун это никакого отношения не имело. Когда я обратил внимание пожилой леди на эти детали, ей удалось припомнить следующее. Эту комнату снял один джентльмен для дамы, которая собиралась давать уроки рисования. Он внес деньги за три недели вперед, особо подчеркнув, что помещение это необходимо для квартирантки зарезервировать, а когда именно она прибудет — неизвестно. Сей господин также обратился с убедительной просьбой пересылать без промедления по указанному им адресу всю корреспонденцию, полученную на имя квартирантки. После продолжительных поисков этот адрес удалось разыскать. Он оказался на квадратной лессированной карточке, которую я прилагаю к материалам дела.

2. «Письма или сообщения для мисс Браун незамедлительно отправлять по адресу:

Барону Р**,

Почтовое отделение, Ноттинг-Хилл».

Далее домохозяйка заявила, что больше никогда не видела этого человека, равно как и квартирантку, для которой он зарезервировал комнату. После внесения арендной платы эти люди здесь больше не появлялись. Поскольку по поводу Карлотты Браун к пожилой леди никто не обращался, это имя выветрилось из ее памяти.

Я был вполне удовлетворен результатами моих изысканий — личность мадам Р** была мною установлена. Теперь мне предстояло выяснить, чем занимался барон в период между заключением брака и смертью его жены. Это случилось, как вам известно, в Лондоне, примерно через два с половиной года после оформления брачного союза. Как вы знаете, упомянутые выше страховые полисы были составлены приблизительно в середине этого отрезка времени. Информация, предоставленная мне доктором Джонсом (медиком, удостоверившим своей подписью документ касательно страхового полиса мадам Р**), содержала ключ, необходимый для раскрытия загадки. Полагаю, в нижеприведенных показаниях вы найдете подтверждение — пусть даже и не безоговорочное — моих изначальных подозрений, побудивших начать данное расследование. Весьма досадно, что именно те показания, которые имеют принципиальное значение в этом деле, могут не произвести должного впечатления на присяжных (как и в случае с письмом мистера Олдриджа, с самого начала заставившим меня задуматься). Так или иначе, считаю своим долгом представить эти материалы на ваше рассмотрение. Прошу вас ознакомиться с каждым из свидетельств, собранных мною.

3. Свидетельство миссис Уитуорт

«Меня зовут Джейн Уитуорт, я вдова. Источник моих доходов — меблированные комнаты в Богноре, Сассекс. Основной сезон у нас совпадает со временем проведения Гудвудских скачек, а осенью и зимой здесь мало приезжих. 6 ноября 1854 года я сдала всю верхнюю часть дома одной леди и джентльмену, прибывшим сюда поздно вечером. У них была какая-то иностранная фамилия, я сейчас точно уже не скажу. Какая-то странная немецкая фамилия. Поначалу они не желали представиться, я их сама попросила. Уж не знаю, отчего этот господин особенно противился. Я ему объяснила, что это нужно для оформления счета за проживание, а он рассмеялся и заметил, что это не имеет никакого значения. Тогда я поинтересовалась, как мне быть, если на его или ее имя придут письма, на что он заявил: „О, никаких писем не предвидится“ и углубился в чтение газеты. Я начала спускаться на первый этаж, как вдруг он позвонил, и я вернулась обратно. Этот человек изъявил желание назвать себя. В конце первой недели их проживания я подготовила счет: эти постояльцы мне сообщили о своем намерении пробыть у меня несколько недель. Точнее говоря, этот джентльмен сообщил. Его дама в разговоре участия не принимала; по-моему, она своего мужа сильно боялась и была в настроении подавленном. Я с ним договорилась о цене в тридцать шиллингов в неделю. Он мог у меня оставаться столько, сколько ему заблагорассудится. Но, понятное дело, не далее начала скачек. У нас тут так принято. Этот джентльмен со мной договорился также по поводу питания. Мне надлежало обеспечить столование этой супружеской пары и их прислуги за 2 фунта 15 шиллингов в неделю. Стоимость вина, пива и крепких алкогольных напитков в эту сумму не включалась. Для меня это была не совсем обычная договоренность, мы иногда здесь так делаем, но нечасто. Джентльмен счел нужным пояснить, что его жене нездоровится и ее нельзя беспокоить. А прислугу свою он привез с собой, нанял эту девушку в Брайтоне, и это тоже для меня было необычным, в самом деле. У меня прежние жильцы так не делали, и я ему об этом прямо сказала, на что он заметил, что очень щепетилен в этих делах. Он, видите ли, не остановился бы там, где прислуга не была бы в его непосредственном подчинении. Если он того пожелает, ему необходимо иметь возможность служанку уволить. Я дала ему понять, что мне это не по нраву, не принято у нас так. Сей господин отвечал, что ему очень жаль, но он готов стать моим квартирантом только на вышеназванных условиях, и я уступила. После чего он проследовал со мной на первый этаж дома, намекая в разговоре на то, что жена его не совсем в порядке. Сперва я решила, что у нее что-то не так с головой. Так я подумала исходя из того, что он мне говорил. Я выразила опасения по поводу проживания подобной квартирантки в моем доме, а он засмеялся, заявив, что дело вовсе не в этом. Тогда я предположила, что он имеет в виду характер своей благоверной. Джентльмен прореагировал на это с отменной любезностью. Со мной он вообще всегда был весьма любезен, но мне трудно судить, каков он в общении с другими людьми. Плату за проживание он всегда вносил вовремя, и все так деликатно — это все, что я могу заметить. Служанка его появилась через несколько дней после их прибытия. Свою прислугу я не увольняла, у меня ее в тот период не было. Сезон заканчивался, удастся ли еще кому-нибудь сдать комнаты — неизвестно, так что я ее отослала, обходилась без посторонней помощи. Поначалу этой семейной паре прислуживала поденщица, а потом уже прибыла девушка, которую этот господин нанял в Брайтоне. Я ему рекомендовала двух или трех горничных местных, из Богнора, но они ему не подошли. Его служанке было около двадцати лет, звали ее Сара, фамилии не помню. Зато помню, что иногда мой чай или сахар как-то уж очень быстро заканчивался. Я на сей предмет особенно не задумывалась, ни разу не видела, чтобы эта девушка взяла что-нибудь без спроса. Была она очень тихая и учтивая. Прослужила она у этого джентльмена около месяца, не более. И уволена была после того, как подала его жене вместе с арроурутом какое-то лекарство, после чего леди почувствовала себя совсем, совсем плохо. Мы уже решили, что она не выживет. У нее была страшная рвота, холера в тяжелой форме. А стряслось это 9 декабря. У меня про это записано в моих приходно-расходных книгах. В тот вечер муж ее распорядился купить бренди и еще некоторые другие покупки сделать. На следующий день он послал в аптеку за каким-то снадобьем. Перед этим он тоже давал ей что-то принимать, что именно — не скажу с уверенностью, у этого джентльмена имелось много разных препаратов. Хранил он их в задней комнате. К леди приходил доктор. Правда, не с начала болезни. Не раньше понедельника, когда ей стало плохо. Я хотела послать за доктором, а этот господин мне заявил, что он сам врач. Между тем жене его становилось все хуже, и в воскресенье вечером я снова предложила послать за медиком. Он сказал, что если к утру ей не станет лучше, он так и сделает. Я считала, что нужно послать за доктором Пескетом или доктором Томпсоном, но муж больной не пожелал. По его мнению, от них было мало проку. Насколько мне известно, об этих докторах все отзывались хорошо. У доктора Пескета была репутация первоклассного специалиста. Сейчас его уже нет в живых. Доктор Томпсон тоже очень хороший врач, хотя у доктора Пескета практики было, пожалуй, побольше. Думаю, что этот господин вряд ли что-то мог о них слышать. Он принял решение послать за доктором Джонсом, проживавшим в то время в Стейне. Он уроженец Лондона, я так думаю. Этот доктор лечил леди, пока он находился в Богноре. Семь дней спустя он отбыл, пробыв здесь общим счетом пару недель. Мой квартирант узнал об этом докторе от моей приятельницы из Стейна. Он меня попросил разузнать, нет ли в округе практикующего врача из Лондона. Местным докторам этот господин не доверял. Леди пошла на поправку, но все же очень медленно. Она проболела несколько недель, а когда окрепла, она уехала вместе с мужем. Он был очень заботлив. Даже на минуту ее не отпускал. А ей, по-моему, он не особенно нравился. Думаю, она его боялась, не знаю только почему. Он был добр к ней и очень деликатен. Порой его любезность ее утомляла. Думаю, ей хотелось дать ему отпор, но она никогда не выходила из себя. Казалось, ему известно, как предупредить ее возможную вспышку гнева. Не знаю, как это у него получалось. Он ничего не говорил, только смотрел на нее, и этого было достаточно. Я для себя решила, что эта леди, возможно, вела себя как-то неправильно, и он привез ее к нам в Богнор, подальше от посторонних глаз. Сама не знаю, почему я так думала. Может, потому, что они вели себя так. Да еще его намеки насчет жены. Все основывалось на его словах. Я с леди почти не общалась. По-моему, она вела себя неблагодарно по отношению к своему мужу — он о ней так заботился. Одна она почти никогда не оставалась. Был случай, когда этот джентльмен отлучился примерно на час. Оставшись наедине, часть времени эта дама что-то писала. Она попросила у меня письменные принадлежности, поскольку в гостиной их не было, — ее муж распорядился все это унести на первый этаж. Раньше здесь всегда стоял письменный прибор, а по мнению моего квартиранта, это было совершенно излишне. Я дала леди то, о чем она просила, и через какое-то время она вручила мне два письма для отправки. Она ничего не сказала, лишь подчеркнула, что их надлежит отправить тотчас же. Одно из писем было адресовано в Ноттинг-Хилл. Я на это обратила внимание, так как у меня там сестра живет. На втором значился адрес какого-то театра. Я подумала, что здесь что-то нечисто. Лучше не буду говорить, что я подумала. Одним словом, у нее, наверное, с кем-то там была связь. Само собой, неподобающая для приличной дамы. Письмо не было адресовано мужчине, на конверте стояло „мисс такой-то“, но это могло быть для отвода глаз. Может быть, в этом и была причина таких ее взаимоотношений с мужем. Я тогда очень рассердилась. Не должна женщина себе такое позволять, особенно если супруг такой порядочный. Я ей ничего не сказала; адрес на письме я прочла, когда по лестнице вниз спускалась. Письма ее я отправлять не стала, а рассказала обо всем господину, когда тот вернулся. Очень он был раздражен. Письма забрал, и был мне очень признателен. Письмо, адресованное в театр, он сразу бросил в огонь, не раскрывая. Что касается второго, то сей господин заявил, что отправит его сам. Точно не могу сказать, сделал он это или нет. По всей вероятности, отправил. Думаю, он потом все это обсуждал с леди, наверняка. В тот вечер, когда я поднималась наверх, я слышала, как она плачет. Больше леди со мной никогда не разговаривала; а по-английски она объяснялась очень хорошо. Адреса на этих письмах были на английском. Со своим мужем она общалась на каком-то иностранном языке, а английским владела свободно. А что было дальше с девушкой Сарой, я не знаю. Возможно, она поступила к кому-нибудь на службу в Брайтоне. Я знаю, что этот джентльмен дал ей рекомендацию. Он был с ней так добр. Он вообще был очень добр. Мне прежде не приходилось встречать столь деликатных и любезных господ, я считаю, что его жена очень плохо с ним обращалась».