Гастон Леру - Дама в черном Страница 13

Я описал всю переднюю часть замка Геркулеса. Во второй двор можно было попасть лишь через тайный проход Н, который мистер Артур Ранс называл башней Садовника и который представлял собой в сущности флигель с толстыми стенами, находившийся прежде под защитой башни ВI, а также другой, расположенной в С и совершенно уничтоженной при постройке Нового замка ССI. От ВII тянулась ограда со рвом, примыкавшая к башне Карла Смелого, выступая в С посреди первого двора в виде контрфорса [14] и совершенно отделяя его от второго. Ров существовал до сих пор, по-прежнему широкий и глубокий, но ограда была уничтожена по всей длине Нового замка, ее вполне заменила стена замка. Центральная дверь в D, которой теперь не существует, выходила на мост, переброшенный через ров и служивший для непосредственного сообщения с первым двором. Этот подъемный мост был снят или обрушился, и, так как окна замка располагались высоко надо рвом и сохранили свои толстые железные решетки, можно было с уверенностью сказать, что второй двор оставался таким же недоступным, как и в то время, когда Нового замка еще не существовало и двор отделялся высокой оградой.

Уровень этого второго двора, двора Карла Смелого, как его называли, был несколько выше уровня первого. Скала образовывала в этом месте естественный приподнятый пьедестал для величественной и мрачной громады Старого замка, совершенно квадратного, прямого, высеченного точно из одной гранитной глыбы, — Старого замка, отбрасывающего свою длинную тень на светлую поверхность воды. Доступ в Старый замок F был возможен через единственную дверь К. Старожилы этой местности называли его не иначе как Квадратной башней в отличие от Круглой башни Карла Смелого. Такой же, как и в первом дворе, парапет связывал между собою башни ВII, F и L, опоясывая со всех сторон второй двор.

Мы уже упоминали о том, что Круглая башня была срезана по высоте наполовину и переделана владетелем Мортолы по планам самого Карла Смелого. Эта башня имела пятнадцать туазов [15] в наружном диаметре; в ее основании находился орудийный каземат, пол которого был на один туаз ниже уровня скальной площадки. Спуск сюда шел по откосу, приводившему в восьмиугольную залу, своды которой опирались на четыре толстые цилиндрические колонны. В стенах этой комнаты были сделаны три громадные амбразуры для трех больших орудий. В этой-то восьмигранной зале Эдит и хотела устроить обширную столовую, так как, с одной стороны, зала всегда оставалась живительно прохладной благодаря невероятной толщине стен, а с другой стороны, свет совершенно свободно проникал в нее через три амбразуры, которые были увеличены и превращены в окна, заделанные, как и все остальные, железными решетками. На верхнюю площадку этой башни, в которой работал дядя Эдит, новая владелица замка приказала принести плодородной земли и, засадив ее растениями и цветами, превратила в чудесный висячий сад.

Во всем замке XVII столетия, называемом Новым, отремонтировали только две спальни и маленькую гостиную на первом этаже. Здесь должны были разместиться мы с Рультабием; что касается молодых супругов Дарзак, то им отвели помещение в Квадратной башне.

Две комнаты на нижнем этаже этой башни были заняты старым Бобом. Станжерсон поместился на первом этаже Волчицы под комнатами Ранса и его жены.

Эдит пожелала лично показать нам наши комнаты. Она провела нас через залы с осыпающимися потолками, с провалившимися полами, с источенными плесенью стенами, но уцелевшие то здесь то там куски лепнины, трюмо, облупившееся панно, превращенная временем в лохмотья драпировка говорили о былой роскоши Нового замка, созданного в великий век фантазией Мортолы. Зато наши маленькие комнаты, которые разделяла гостиная, ничем не напоминали это великолепное прошлое. Они были чистые, без ковров, окрашенные в светлую краску и меблированные на современный лад. Они очень нам понравились.

Уже завязывая галстук, я окликнул Рультабия, спрашивая его, готов ли он, но не получил ответа. Войдя к нему в комнату, я, к своему удивлению, обнаружил, что его уже нет. Я подошел к окну, которое так же, как и мое, выходило на двор Карла Смелого. Двор был пуст, занятый лишь громадным эвкалиптом. За парапетом аллеи раскинулось громадное, молчаливое пространство вод. Море с наступлением вечера приняло темно-синий оттенок, и ночные тени уже намечались на горизонте со стороны итальянского берега, надвигаясь с вершины Оспедалетти. Ни звука, ни дуновения ни на земле, ни в небесах. Мне никогда не приходилось наблюдать в природе такой тишины и неподвижности, иначе как в минуты, предшествующие страшной буре. Между тем ночь надвигалась ясная и тихая.

Но что это за тень мелькнула там? Откуда появилось это видение, скользившее по воде? На носу небольшой лодочки, которая двигалась под веслами рыбака, я узнал силуэт Ларсана! Кто мог бы обмануться? Ах, его нельзя было не узнать! Он с таким грозным вызовом обращал к нам свое лицо, что не мог бы заявить о себе лучше, даже если бы крикнул: «Это я!»

О да, это он! Он! Лодка с неподвижной статуей на носу безмолвно огибает замок. Она скользит теперь под окнами Квадратной башни и затем поворачивает на мыс Гарибальди, к каменоломням в Красных Скалах. И человек стоит все так же, скрестив руки, повернув к башне голову, — дьявольское видение на грани ночи, которая коварно ползет за ним и окутывает его своим легким покрывалом, пряча от наших взглядов. Опустив глаза, я различаю во дворе Карла Смелого две тени: они стоят у маленькой двери в Квадратную башню. Одна из них, повыше, удерживает другую и умоляет. Меньшая хочет вырваться: кажется, будто она собирается броситься в море. Я слышу голос госпожи Дарзак:

– Берегитесь! Это не что иное, как ловушка!.. Я запрещаю вам оставлять меня сегодня одну!..

И голос Рультабия:

– Ведь должен же он где-нибудь пристать к берегу. Пустите меня!

– Что вы будете делать? — с мольбой вопрошает Матильда.

– То, что следует.

И снова испуганный голос Матильды:

– Я запрещаю вам трогать этого человека!

Спустившись, я нашел Рультабия одного, он сидел на колодце. Я заговорил с ним, но он мне не ответил. Пройдя на другой двор, я встретил Дарзака, который еще издали взволнованно крикнул мне:

– Вы видели его?

– Да, я его видел, — ответил я.

– А она, не знаете, она видела?

– Видела. Она стояла с Рультабием, когда он проплывал мимо! Какая наглость!

Робер Дарзак весь дрожал. Он сообщил мне, что, едва заметив лодку, бросился, как безумный, к мысу Гарибальди, но опоздал, лодка исчезла как по волшебству. Дарзак тотчас оставил меня и побежал искать Матильду, беспокоясь о том, какое впечатление произвело на нее появление Ларсана. Однако он вскоре вернулся опечаленный и подавленный. Дверь в ее комнату оказалась закрыта. Госпожа Дарзак хотела немного побыть одна.

– А Рультабий? — спросил я.

– Я его не видел.

Мы остались сидеть на парапете, вглядываясь в темноту, которая унесла Ларсана. Робер Дарзак был бесконечно грустен. Чтобы отвлечь его от тяжелых дум, я начал расспрашивать его о супругах Ранс, и он понемногу разговорился.

Таким образом, я узнал, что после версальского процесса Артур Ранс вернулся в Филадельфию, где в один прекрасный вечер очутился за столом на семейном банкете рядом с молоденькой романтичной барышней: она моментально покорила его своим незаурядным развитием, которое ему редко приходилось встречать в своих прекрасных соотечественницах. Немного бледная и высокомерная, нежная и меланхоличная, она напоминала прекрасных героинь Уолтера Скотта, который, между прочим, был ее любимым писателем. О, несомненно, она отстала от века, но отстала так восхитительно! Какими чарами эта нежная фигурка сумела заворожить Артура Ранса, который так сильно любил величественную Матильду? Это тайна сердец! Во всяком случае, почувствовав себя влюбленным, Артур Ранс напился в тот вечер самым безобразным образом. Вероятно, он позволил себе какую-нибудь выходку, намек, так как мисс Эдит внезапно и очень громко попросила его больше с ней не разговаривать. На следующий день Артур Ранс официально принес свои извинения мисс Эдит и поклялся, что ничего не будет пить, кроме воды; по-видимому, он сдержал свое слово.

Артур Ранс с давних пор знал дядю Эдит, этого славного старого Боба, как его прозвали в университете, большого чудака и исследователя, известного своими приключениями и открытиями в области геологии. Он был кроток, как ягненок, но не имел себе равных в охоте на тигров. Половину своей жизни он провел в Патагонии в поисках человека третичного периода или по крайней мере его скелета — человека, который был современником гигантских млекопитающих, заселявших нашу землю в третичную эпоху. Он возвращался обыкновенно из своих экспедиций с несколькими ящиками камней и солидным багажом берцовых и других костей, над которыми ученый мир ломал потом копья, но также и с богатой коллекцией «заячьих шкур», как он их называл, которые свидетельствовали, что старый ученый в очках еще не потерял способности владеть оружием, менее доисторическим, чем кремневый топор троглодита. Немедленно по возвращении в Филадельфию он вновь становился за кафедру, гнул спину над своими книгами и читал курс, развлекаясь тем, что забрасывал ближайших слушателей стружкой от длинных карандашей, которыми никогда не пользовался, но беспрестанно чинил. И когда он, наконец, попадал в цель, над кафедрой показывалась его славная седая голова, расплывшаяся под золотыми очками в беззвучной ликующей улыбке.