Пьер Сувестр - Пустой гроб Страница 13

— Он предъявил свою визитную карточку?

— Нет, господин председатель, он утверждает, что таковой у него не имеется, что он для этого недостаточно элегантен.

— В самом деле? — улыбнулся судья. — Тогда узнайте, как его зовут.

— Так, значит, господин председатель намерен принять его? — удивился судебный исполнитель.

— Почему бы и нет? — ответил Себастьян Перрон. — Не подобает судье цепляться за условности: можно быть честным человеком, но не иметь достаточно средств, чтобы заказать визитные карточки.

— Знаю, господин председатель, знаю, — понимающе закивал судебный исполнитель, — но все-таки… Если не ошибаюсь, положено, чтобы истец, желающий быть принятым господином председателем, предварительно заручился его согласием, а для этого он должен написать письмо, испрашивающее аудиенцию.

Положительно, в тот день Себастьян Перрон был в отличном расположении духа; посмеиваясь, он возразил:

— А с чего вы взяли, что это истец? Может статься, этот незнакомец попросту хочет со мной познакомиться.

— Господин председатель шутит, — заметил судебный исполнитель и на мгновение исчез, чтобы узнать имя посетителя.

Вскоре он вернулся:

— Господин председатель был прав — похоже, этот человек хочет поговорить с вами не как с судьей, а как с лицом частным.

— Как его зовут? — осведомился Себастьян Перрон, который уже успел закатать рукава рубашки и надевал мантию черного шелка для предстоящей аудиенции.

На сей раз судебный исполнитель знал имя посетителя:

— Господин Немо.

Себастьян Перрон замер, в растерянности.

— Вы шутите? — спросил он с явным неудовольствием.

— Я никогда не посмел бы, господин председатель, — смутился судебный исполнитель. — Посетитель, ожидающий в приемной, так и сказал: «Доложите: Немо». Что я и сделал.

Себастьян Перрон слегка побледнел, раздумывая, как ему лучше поступить.

Судебный исполнитель говорил правду — сомневаться в этом не приходилось. Он повторил то, что ему велели; ему и в голову не пришло, что Немо значит «никто»; назвавшись Немо, незнакомец избрал нарочито фамильярный и мало приличный способ уведомить председателя палаты, что не намерен сообщать свое настоящее имя.

Задумавшись на минуту, Себастьян Перрон распорядился:

— Впустите этого господина.

Через несколько секунд в кабинет председателя палаты вошел скромного вида мужчина с непритязательными манерами; он отвесил судье низкий поклон, дождался, чтобы судебный исполнитель прикрыл за собой дверь, и только потом заговорил.

Странный вид был у этого человека, в нем не было ничего озлобленного, но робел он отчаянно. В смущении он теребил в руках свою каскетку.

Напустив на себя строгий вид, Себастьян Перрон молча смотрел на него и ждал объяснений.

Наконец, призвав на помощь все свое мужество, вошедший заговорил:

— Господин председатель, господин Себастьян Перрон, это ведь вы самый и есть, не так ли?

— Да, — ответил судья.

— Ей-богу, — продолжал незнакомец, — я был уверен, что не ошибаюсь; я узнал бы вас в числе тысяч, хоть и прошло столько лет, столько долгих лет…

Себастьян Перрон не прерывал своего собеседника, пытаясь угадать, к чему он клонит. «Наверно, какой-нибудь нищий, — решил он, — когда-то я подал ему милостыню, и теперь он явился за новой данью».

Выдвинув это предположение, судья тут же в нем усомнился — незнакомец не был похож на просителя.

Одет он был скромно, но держался с достоинством; решившись прервать молчание, он неожиданно спросил:

— Да ты, я вижу, не узнаешь меня?

Судья поднялся.

— Сударь, что значит эта фамильярность, почему вы обращаетесь ко мне на ты? Я согласился принять вас, но надо же…

Но тут он резко остановился, все разом переменилось.

Лицо Себастьяна Перрона расцвело улыбкой, засияло, а все от того, что незнакомец произнес одно имя, всего лишь имя, но оно-то и вызвало глубокое удивление и неописуемую радость нашего судьи.

Этот человек сказал:

— Мариус!

Вмиг Себастьян Перрон подбежал к незнакомцу, стал жать ему руки.

— Возможно ли?.. Мариус! Мариус! Ах, дружище, до чего же я рад тебя видеть.

— Знаешь, — признался судья, разглядывая Мариуса с ног головы, скажу откровенно: я бы тебя не узнал. Само собой, ты не постарел, но ты чертовски переменился.

— Путешествия, колонии, уклончиво отвечал тот кому обращался судья.

— Что верно, то верно, — согласился Себастьян Перрон, — ты ведь поступил в колониальную пехоту, ты воевал?

Да, — ответил его собеседник, потом добавил. — А я следил за твоей карьерой издалека по газетам… Как радовался я всякий раз, как ты получал повышение; я говорил себе: браво! Малыш Себ преодолел еще одну ступеньку.

На глазах у судьи выступили слезы.

— Ах, Мариус! Мариус! — воскликнул он. — Ты только что назвал меня Себ — просто Себ, — как когда-то, значит, ты помнишь?

— Помню ли я! — отвечал его собеседник. — Да ведь ты был единственным моим другом в целом мире, старина; я не мог забыть сокровенных подробностей нашего такого счастливого детства… Мне-то самому, — продолжал он, — далеко не всегда везло, но я знал, что жизнь тебе улыбнулась, ты сделал прекрасную карьеру, ты по-прежнему молод, красив, тебя любят женщины.

Тут судья помрачнел.

— Увы! — сказал он. — Ну думай, что моя жизнь так уж счастлива. Я страдал, да и теперь еще, бывает, страдаю. В моей жизни случались драмы, — добавил он, понизив голос, — когда-нибудь я расскажу тебе об этом.

Неожиданно, заглянув в глаза тому, кто отныне был для него единственным близким человеком, судья спросил:

— Если бы я доверил тебе секретное поручение, если бы я посвятил тебя в страшную, ужасающую тайну одного интимного дела, смею ли я рассчитывать, что сегодняшний Мариус остался для Себастьяна Перрона таким же, каким был маленький Мариус для маленького Себа тридцать лет назад…

Судья так разволновался, что и внимания не обратил на странную гримасу удовлетворения, исказившую лицо его собеседника.

Казалось, тот ожидал этой просьбы и теперь испытывал огромную радость, которую всеми силами пытался скрыть.

Он ответил:

— Ты можешь рассчитывать на меня, Себ, как на самого себя.

Мужчины собирались продолжить беседу, но тут в кабинет вошел судебный исполнитель.

— Господин председатель, судебное заседание должно было начаться десять минут назад, — сказал он, — я пришел узнать у господина председателя…

— Верно, — перебил его Себастьян Перрон, — я начисто забыл об этом.

Он горячо сжал обе руки человека, о котором ему доложили под столь компрометирующим псевдонимом Немо, и на прощание сказал ему:

— До вечера… Зайди за мной, хотя нет, подожди меня, мы побеседуем сразу после заседания… ибо дело не терпит отлагательств; поистине, тебя посылает само небо; когда ты все узнаешь, ты поймешь, что я прав: нельзя терять ни минуты.

Судья поспешил на судебное заседание, которое в тот день должно было продлиться недолго, а собеседник его уселся в кресло и мирно погрузился в газету.

Правда, вскоре он отложил газету и принялся потирать руки — как человек, только что одержавший великую победу.

Посетитель, которого не пугало двухчасовое ожидание судьи и который расположился в его кабинете, как в завоеванной крепости, был не кем иным как санитаром Клодом из лечебницы Поля Дро; следуя указаниям старого Кельдермана, он слегка подгримировался и постарался придать себе внешность, какую в сорок лет имел бы Мариус, исчезнувший двадцать лет назад.

Какую же цель преследовал этот подозрительный санитар Клод, настойчиво рекомендованный хирургу Дро загадочным господином Миньясом, Клод, явившийся к председателю судебной палаты Себастьяну Перрону в облике друга его детства Мариуса?

Глава шестая

«ЧУДАК»

Несколькими днями ранее, как раз накануне того вечера, когда греческий финансист Миньяс решился-таки приобрести лечебницу доктора Дро, в час, когда обычно в сей юдоли страдания и болезней царит глубокая тишина, в кабинете хирурга разыгралась странная, поистине трагическая сцена.

Мадемуазель Даниэль совершила свой последний обход, сдала дежурство старой Фелисите; та, бурча себе что-то под нос, поднялась с постели и заняла пост на диване рядом с кнопками звонков, чтобы слышать вызовы больных; как раз в этот момент отчаянно затрезвонили во входную дверь.

Неисправимая ворчунья Фелисите на деле была сама преданность, поэтому она тут же вскочила.

Обычно она укладывалась рано и принимала дежурство часа в два ночи, когда Даниэль, падая с ног от усталости, решалась пойти отдохнуть.

В тот день передача дежурства произошла позднее обычного.

Даниэль допоздна просидела над счетами, потом ее задержал доктор Дро; шел уже третий час ночи, когда Фелисите, торопливо набросив огромную черную шаль, отправилась взглянуть, кто мог в такую пору столь бесцеремонно прорываться в лечебницу.