Мартин Дэвис - Загадочная птица Страница 13

Экскурсионный тур по Музею естественной истории я начал для Кати там, откуда начинается здесь любая экскурсия, — с главного зала, под скелетом гигантского диплодока.

В будний день утром, а тем более зимой, народу в музее мало. Мы переходили из зала в зал этого невероятного бестиария, оглядывая гигантские морские ископаемые создания, скелеты млекопитающих, вымерших миллионы лет назад, древних крокодилов, броненосцев размером с пони, ленивцев крупнее бурых медведей. По сравнению с этими диковинными созданиями мы казались лилипутами.

Катя вдруг повернулась ко мне:

— А вы всегда были таким? Ну, интересовались всем этим, я имею в виду.

Мимо прошла женщина, таща за руки двух детей.

— Наверное, да. Меня постоянно тянуло что-то собирать. Начал с жуков и головастиков, потом пристрастился ловить тритонов.

— А когда стали старше? Юношей? Вы не бунтовали? Не пробовали бросить школу, не принимали наркотики?

Я рассмеялся:

— В семнадцать лет я уже провел лето в экспедиции на Коста-Рике, помогал составлять каталог жуков.

Она подхватила мой смех, но немного грустно.

— А вот я перепробовала многое. И наркотики, и все остальное. Правда, никогда по-настоящему… — Катя поискала нужное слово и не нашла. — Все мои тогдашние дружки были такие. Бросили школу, курили травку, в общем, жили сидя на корточках. Вы собирали жуков, а я вот таких индивидов.

— Как же так? — удивился я. — Вы совсем не похожи на…

Она поморщилась.

— Это было давно. Ладно, пошли. — Она взяла меня за руку и потянула в следующий зал.

Мы приблизились к тщательно восстановленному скелету дронта.

— Жил триста лет назад, — прочитала Катя на табличке.

— Кстати, о вымерших птицах… — Я посмотрел на часы. — Нам пора.

Я провел ее в небольшую библиотеку в задней части музея, где меня ждала Джералдина, давняя здешняя сотрудница.

— Через несколько минут принесут, мистер Фицджералд, — сказала она. — А биографии Банкса я положила на стол вон там, как вы просили.

— Очень скоро вы увидите, о чем идет речь, — обратился я к Кате. — А тем временем давайте займемся поисками женщины Банкса.

Мы сели рядом и стали просматривать книги. Нашли несколько упоминаний, что у Банкса была какая-то содержанка, но фамилии ее никто не знал. Подошла Джералдина с моим заказом, положила на стол.

Это был мастерски выполненный рисунок птицы. Цвета, несомненно, сохранились такими же свежими, как были в тот июньский день 1774 года, когда Джордж Форстер рисовал ее в своей каюте. Через прозрачный пластик были хорошо видны следы исправлений, которые сделал художник, — кое-где подтертые контуры, даже места, где его потная рука смазала несколько карандашных линий. Казалось, рисунок сделали чуть ли не вчера.

— Та самая птица… — выдохнула Катя.

— Да, какую они подстрелили в тот день. Она закончила свой путь в коллекции Джозефа Банкса. Неизвестно, сколько таких было в то время, но до нас дошла единственная особь, да и то на рисунке.

За окном темнело. Катя посмотрела на часы:

— Я должна идти. У меня занятия. — Она надела куртку. — Нам нужно… Ладно, увидимся вечером.

У двери Катя обернулась и помахала мне рукой.

Я посидел немного, безуспешно пытаясь сосредоточиться. Вернул рисунок Джералдине, полистал книги. Отыскал несколько упоминаний о содержанке Джозефа Банкса, сделал со страниц ксерокопии для Кати. Однако, боюсь, пока они ей не понадобятся, потому что, придя домой, я обнаружил подсунутый под дверь конверт. Чистый, без надписей. Мне почему-то почудилось, что конверт как-то связан с Андерсоном.

В долгом морском путешествии измерение времени — всегда задача со многими неизвестными. Долгота, морские часы, лаги, направление ветра — это все было делом капитана Кука. Для Банкса же время представлялось иначе. Даже не верилось, что миновал год. Дни летели быстро, нагромождаясь в его памяти один на другой, и вот уже месяцы вздымались подобно горным хребтам, заслоняя от него дом. И все равно, когда Банкс о нем думал, последние дни, проведенные в Англии, вспоминались живо, словно это было недавно. Лес у Ревсби, головка Харриет, склонившаяся ему на плечо, отъезд из Лондона на рассвете, подъем якоря в Плимуте на закате. Каждое новое приключение делало образы прошлого острее. Они становились его спутниками в путешествии, путеводными огнями в беззвездной ночи. Банкс ощущал, что, когда все закончится, мир будет ждать его таким, каким был всегда, зеленым и доброжелательным.

В Ревсби она измеряла время иначе. По тому, как менялись листья, как уменьшались свечи, как замедлялся ритм дыхания отца. Если дни Банкса проходили быстро, то ее дни вообще стояли на месте. Один незаметно врастал в другой, пока весь их слипшийся комок не начинал давить на память. Девушка сопротивлялась, пытаясь сохранить образы прошлого. Днем продолжала рисовать в лесу, несмотря на снижение качества света, добиваясь, чтобы лес в ее альбоме выглядел не менее реальным, чем тот, что вокруг. А ночью она, свернувшись под одеялом, делала то же самое с воспоминаниями о нем. Вытягивала одно за другим, ретушируя цвета и линии, пока все они не представали залитыми солнцем портретами, висящими в темноте.

Осень, наступившая после отъезда Банкса, выдалась короткой. Зима пришла рано. Но был один день в октябре, когда солнце засияло почти как летом, и девушка вышла из дома рано, чтобы провести этот последний теплый день в лесу. Надеялась проскользнуть по деревне незамеченной, но быстро обнаружила, что не единственная, кто покинул дом в такую хорошую погоду. Впереди, на ведущей к лесу дорожке, появились две женщины. Она сразу узнала сестру Банкса, Софию, и мисс Тейлор, дочь доктора, они направлялись из имения Эбби в деревню.

Она уже привыкла к смущению, которое вызывало любое ее появление на людях. Это стало для обитателей Ревсби почти законом. Примерно за десять ярдов, вся внутренне подобравшись, девушка сосредоточилась на деревьях впереди, зная, что сейчас женщины сойдут с дорожки. И вот зашелестели юбки, две дамы сошли с дорожки и притворились, будто с интересом разглядывают что-то на лугу. Она спокойно двигалась вперед, как делала много раз, но сейчас, поравнявшись с дамами, неожиданно нарушила правило и позволила себе бросить на них взгляд. Мисс Тейлор стояла отвернувшись, высоко вздернув подбородок, а мисс Банкс смотрела на нее. Их глаза встретились не более чем на секунду, а затем девушка миновала дом, и те тоже продолжили свой путь.

Сегодня она впервые встретила сестру Банкса после известия о его помолвке и подумала, что с трудом может представить его идущим к воскресной службе впереди своей семьи, а также его в доме. Фарфоровая посуда, крики детей, разговоры в гостиной. Приближаясь к лесу, девушка уже жалела, что посмотрела на мисс Банкс.

Дамы никак не отреагировали на встречу, продолжая двигаться к деревне. Но мисс Банкс внимательно посматривала на приятельницу, будто пытаясь догадаться, о чем та размышляет. Наконец они поравнялись с домом с закрытыми ставнями. Осенние краски подчеркивали его запущенность. Мисс Тейлор фыркнула:

— Скорее бы мистер Понсонби сдал кому-нибудь этот дом!

— Мистер Понсонби? — удивилась мисс Банкс. — Я не знала, что он владелец дома.

— Вы не слышали? — Мисс Тейлор не терпелось исправить положение. — Мистер Понсонби получил его за долги. После инцидента прошло много месяцев, и не было ничего заплачено по процентам, так что теперь дом перешел к нему во владение. И оставаться там он им позволяет исключительно по доброте душевной.

— А почему он так добр? Ведь этот человек ворвался к нему в дом и ударил его, когда он сидел с семьей за столом и ужинал.

— Мама говорит, это и есть истинное христианское милосердие. Мой отец и мистер Барроуз с ней согласны.

— Но разве справедливо, чтобы эта девушка отдавала долги отца после его смерти? У нее же ничего нет. Не желала бы попасть в ее положение.

Мисс Тейлор вскинула брови.

— Как у нее пойдут дела, мы узнаем достаточно скоро. Папа полагает, что ее отец не проживет и месяца. — Она улыбнулась. — Да что мы все о неприятном. Вот посмотрите, София, как мило выглядят живые изгороди в это время года!

Дамы двинулись дальше. Одна весело болтала, другая задумчиво кивала в ответ.

Наступила зима. Доктор Тейлор теперь приезжал реже и однажды явился рано утром в феврале, когда деревья были белыми от инея, а дорожка к двери покрыта льдом.

В доме стоял холод. В холле, где он положил шляпу и перчатки, можно было видеть свое дыхание, изо рта шел пар, но в комнате больного было по-настоящему тепло. Судя по углям, камин топился всю ночь. Пациент удивлял доктора. Шли месяцы, а тот и не собирался умирать. Но сейчас, взглянув на его изможденное лицо, доктор сразу осознал, что время пришло.