Элизабет Джордж - Картина без Иосифа Страница 14

— Я вернусь через несколько часов, дочка, — сказала тогда мама. — Если ты что-то услышишь, не выходи из дому. Просто позвони мне. Договорились?

Собственно говоря, это Мэгги и должна была сейчас сделать. Ведь у нее были номера. На кухне, возле телефона. Дом Шеферда, Крофтерс-Инн и на всякий случай Таунли-Янг. Она проглядела их во время маминого отъезда, и ей страшно хотелось спросить с невинным видом: «Ты ведь просто едешь в паб, мамочка. Зачем же написала номер мистера Шеферда?» Но рна знала ответ на этот вопрос, и, если бы задала его, им обоим стало бы неловко.

Иногда ей хотелось их как-то уколоть. Хотелось крикнуть: «Двадцать третье марта! Я знаю, что произошло в тот день, знаю, когда вы этим занимались, даже знаю, где и как». Но она никогда этого не делала. Если бы даже она не видела их вместе в гостиной — приехав домой раньше обычного после того, как поссорилась в деревне с Джози и Пам — и если бы она не улизнула через окно (не в силах унять дрожь в коленках, которая началась у нее при виде ее мамочки и того, что она делала) и не отправилась все обдумать на заросшую травой террасу Коутс-Холла, где у ее ног крутился пушистый, желтовато-оранжевый Панкин, она все равно знала бы. Все было слишком очевидно — с тех пор мистер Шеферд смотрел на маму затуманенным взглядом, чуть приоткрыв рот, а мама слишком старательно избегала его взгляда.

«Они занимались тем самым? — с придыханием прошептала Джози Рэгг. — И ты в самом деле, без дураков и без врак видела, как они это делают? Голые и все такое? В гостиной?»

Закурила «галуаз» и легла на кровать. Все окна были открыты, иначе мама сразу все поймет. Впрочем, весь ветер в мире не мог бы избавить ее комнату от этой вонючей французской дряни, которую предпочитала Джози. Мэгги тоже взяла сигарету, и ее рот наполнился дымом. Она выпустила его. Она пока не умела затягиваться, да и не очень-то и старалась.

— Они не совсем разделись, — сказала она. — Во всяком случае, мама. Ей это и не требовалось.

— Не требовалось?… Что же тогда они делали? удивилась Джози.

— О Господи, Джозефина. — Пам Райе зевнула и тряхнула головой. У нее были светлые волосы и модная стрижка. — Когда наконец ты начнешь что-то соображать в жизни? Как ты думаешь, что они делали? А я-то считала тебя опытной в таких делах.

Джози нахмурилась:

— Но я не понимаю как… Типа, раз она не разделась.

Пам закатила глаза. Она сделала глубокую затяжку, выдохнула дым и снова вдохнула — такой стиль она называла французским.

— Это было у нее во рту, — сказала она. — Во р-т-у. Тебе как, картинку нарисовать, или сама сообразишь?

— У нее… — Джози была потрясена. Она даже дотронулась пальцами до своего языка, словно это могло помочь ей разобраться в ситуации. — Ты хочешь сказать, что его штука была на самом деле…

— Штука? Боже. Это называется «пенис», Джози. П-е-н-и-с. Понятно? — Пам перевернулась на живот и уставилась прищуренными глазами на горящий кончик сигареты. — Надеюсь, она что-то получает от этого; а может, и нет, если не раздевается. — Она опять тряхнула головой. — Тодд умеет держаться и не кончает раньше меня, это факт.

Джози наморщила лоб, пытаясь справиться с этой информацией. Вообще-то она вообразила себя большим специалистом по женской сексуальности — после того, как прочла найденную в мусорной корзине растрепанную книжку «Сексуальная самка, отвязанная дома». Мать выбросила ее туда после того, как по настоянию мужа два месяца пыталась «повысить либидо или что-то типа того».

— А они… — Казалось, она подыскивает подходящее слово. — Они… типа… двигались, а, Мэгги?

— Христос в грязных штанах! — воскликнула Пам. — Неужели ты и этого не знаешь? Ведь двигаться не обязательно. Она просто должна сосать.

— Со… — Джози выплюнула сигарету на подоконник. — Мисес Спенс? У констебля? Фу, какая гадость!

Пам захихикала.

— Нет. Это и есть «отвязанная». Абсолютно точно, если хочешь знать. Неужели в твоей книжке не упоминалось об этом, Джо? Или там только предлагают макать сиськи во взбитый крем и подавать их к чаю вместе с клубникой? Как там у тебя было написано? «Преподносите мужу одни сюрпризы».

— Нет ничего плохого, когда женщина или мужчина следуют своей чувственной природе, — ответила Джози не без достоинства и, опустив голову, поковыряла царапину на коленке.

— Точно. Ты права. Настоящая женщина должна знать, что кого заводит и в каком месте. А ты как считаешь, Мэгги? — Пам с невинным видом посмотрела на подругу. — Тебе не кажется, что это важно?

Мэгги поджала ноги на индейский манер и ущипнула себя за ладонь. Не нужно ни в чем признаваться. Она знала, какую информацию выпытывает у нее Пам, и видела, что Джози тоже это знает, но никогда бы никому не позволила пролезть в ее жизнь и сама не собиралась ни к кому лезть.

Джози пришла к ней на выручку.

— Ты что-нибудь сказала? Я имею в виду, после того как их видела.

Нет, Мэгги ничего не сказала, во всяком случае тогда. Когда же она наконец выпалила все, в пронзительном вопле гнева и самозащиты, реакция мамы была мгновенной — она дважды ударила ее по лицу. Причем очень сильно. А через секунду зарыдала, схватила дочь и прижала к себе так яростно, что у той перехватило дыхание. Мать впервые подняла на Мэгги руку. Но больше они об этом не говорили. «Это мои дела, дочка», — твердо заявила мама.

Хорошо, подумала Мэгги. А мои дела — мои.

На самом деле это было не так. Мама никогда бы такого не допустила. После их ссоры она целых две недели приносила ей каждое утро противный травяной чай и, стоя рядом, заставляла дочь выпить все до капли. На протесты Мэгги она заявила, что знает, как лучше. А на ее стоны, когда боль ползла по животу, говорила, что это скоро пройдет. И вытирала ее лоб прохладной, мягкой тканью.

…Мэгги всмотрелась в чернильные тени в своей спальне и снова сосредоточенно прислушалась, чтобы отличить звук шагов от ветра, играющего пластиковой бутылкой на гравии. Она не зажгла наверху ни одной лампочки и сейчас тихонько подошла к окну и вгляделась во мрак, ощущая свою безопасность при мысли о том, что сама она может кого-то увидеть, оставаясь при этом невидимкой. Внизу, во внутреннем дворе особняка, тени, падавшие от восточного флигеля Коутс-Холла, казались огромными пещерами. Они зияли, словно открытые ямы, и служили более чем надежной защитой всякому, кто хотел бы там спрятаться. Она всматривалась в каждую из них по очереди, пытаясь различить, что там чернеет у стены, куст, нуждающийся в подстригании, или вор, пытающийся открыть окно. Она не могла понять. И снова ей захотелось, чтобы поскорей приехали мама и мистер Шеферд.

Прежде она никогда не боялась оставаться одной, но после их переезда в Ланкашир у нее появился страх, она боялась не только ночью, но и днем. Быть может, она вела себя совсем по-детски, но в ту минуту, когда мама уезжала с мистером Шефер-дом, или садилась в свой «опель» и уезжала одна, или направлялась по тропе, либо шла в дубраву искать травы, Мэгги начинало казаться, что стены, дюйм за дюймом, смыкаются вокруг нее. Она сразу же ощущала, что совсем одна на землях Коутс-Холла, и хотя Полли Яркин жила в дальнем конце дороги, расстояние все же составляло целую милю, и как бы она ни кричала, ни звала на помощь, или ей просто по какой-то причине понадобилась бы Полли, та все равно бы ее не услышала.

Мэгги не помогало и то, что она знала, где у мамы хранится пистолет. Она не стреляла из него даже ради забавы и уж тем более не могла вообразить, как можно целиться в человека. Вместо этого, оставаясь одна, она как крот зарывалась в свою комнату. Ночью гасила все огни и ждала, когда послышится шум возвращающейся машины или в запертой входной двери повернется ключ. А до этого лежала, прислушивалась к тихому кошачьему похрапыванию Панкина. Не отрывая взгляда от небольшого березового книжного шкафа, где с успокаивающей улыбкой восседал среди других мягких игрушек обтрепанный и старый слон Бозо, она прижимала к груди свой альбом с наклеенными вырезками и думала об отце.

Он существовал в ее фантазии, Эдди Спенс, ушедший из жизни еще до тридцати. Его тело было искорежено вместе с гоночной машиной в Монте-Карло. Он был героем нерассказанной истории, на которую как-то раз намекнула мама — «Папа погиб в автомобильной аварии» и «Прошу тебя, доченька, я ни с кем не могу об этом говорить», — и впоследствии, когда Мэгги снова заводила об этом разговор, мамины глаза наполнялись слезами. Мэгги часто пыталась представить себе его лицо, но безуспешно. Поэтому в память о папе, чтобы утешаться, когда одолеет тоска, она вырезала откуда только могла и хранила картинки с гоночными машинами «Формулы-один» — наклеивала их в свой «Альбом Важных Событий» и снабжала пунктуальными записями о каждом Гран-при.