Жорж Сименон - Мегрэ и господин Шарль Страница 14

На обороте значилось: «Флорентина»; так, по всей видимости, называлась вилла.

На одной из фотографий рядом с семейной парой, совсем рядом с Сабен-Левеком, стояла эльзасская овчарка.

Только сейчас Мегрэ осознал, что в доме не было ни кошки, ни собаки.

Он уже собирался закрыть ящик, когда обнаружил в самой глубине маленькую фотографию, как на паспорт, — такие фотографии можно сделать в фотоавтомате. На ней тоже была изображена Натали, еще моложе, чем на каннских фотографиях, выглядела она на ней совершенно иначе. Нарочито загадочная улыбка, вопросительный взгляд.

На обороте — только одно слово или имя: «Трика».

Судя по всему, это было прозвище, и выбрала она его вовсе не для того, чтобы поступить на место секретарши к адвокату с улицы Риволи.

Когда она рассказывала Мегрэ о своем прошлом, когда называла имя своего мнимого прошлого хозяина и особенно когда ему стало известно, что тот уже десять лет как умер, он никак не мог отделаться от чувства беспокойства.

Ей в тот момент было известно, что адвоката нет в живых, и опровергнуть ее слова некому. Возможно, она никогда не была секретаршей или стенографисткой.

— Взгляни-ка, Лапуэнт. Что это тебе напоминает?

Инспектор на мгновение задумался.

— Шикарную ципочку.

— Таким образом, мы выяснили, где нотариус находил себе подружек.

Мегрэ бережно уложил фотографию в свой бумажник. Теперь настала очередь левых ящиков письменного стола. В верхнем были только неиспользованные чековые книжки. Одна из них, правда, была закончена, а на корешках чеков вместо имени получателя всюду значилось: «На предъявителя».

Была и всякая ерунда наручные часы, запонки с маленьким желтым камнем в центре каждой из них, резинки, марки.

— Вас это забавляет?

Это была она. Клер вытащила ее из постели. Натали только что приняла хорошую порцию коньяка; спиртным от нее несло на расстоянии трех шагов.

— Добрый день, Трика.

У нее хватило самообладания не выдать себя.

— Не понимаю.

— Это не имеет никакого значения. Вот, прочтите. Он протянул ей постановление на обыск, которое она отпихнула.

— Знаю. Горничная мне сказала. Располагайтесь, следовательно, как у себя дома. Мое домашнее платье вы тоже собираетесь обыскивать?

Выражение глаз у нее было другое, чем накануне. В них уже не было беспокойства — в них был плохо скрываемый ужас. Губы у г-жи Сабен-Левек дрожали больше обычного, руки — тоже.

— Я еще не закончил с этой половиной квартиры.

— Мое присутствие вас смущает?.. Уже давно мне не представлялось случая входить на эту половину дома.

Мегрэ, не думая больше о ее присутствии, открывал и закрывал ящики, перешел в гардеробную, двери куда так и остались распахнутыми.

Там он обнаружил десятка три костюмов, преимущественно светлых тонов. Все они были от одного из известнейших парижских портных.

— Можно подумать, что ваш муж не носил шляпы…

— Поскольку я с ним никогда не выходила, мне это неизвестно…

— Браво вашей вчерашней комедии перед журналистами!

Несмотря на свое состояние, она, польщенная, не могла не улыбнуться.

Кровать была низкой и широкой, комната со стенами, обитыми кожей, носила отпечаток ее принадлежности мужчине.

Можно было подумать, что в ванной комнате еще накануне кто-то был. В стаканчике зубная щетка, на полочке — бритва, мыло для бритья и квасцы. Пол был из белого мрамора, стены, ванна и другие детали обстановки тоже. Большое окно выходило в сад, который Мегрэ увидел впервые.

— Это ваш сад? — спросил он.

— А чей же?

Редко можно увидеть столь красивые деревья в частном парижском саду.

— Кстати, Трика, в каком заведении вы обслуживали посетителей?

— Мои права мне известны. Я не обязана вам отвечать.

— Тем не менее отвечать следователю вам придется.

— В этом случае я буду в сопровождении адвоката.

— Значит, адвокат у вас уже есть?

— Очень давно.

— Тот, что с улицы Риволи? — с иронией спросил комиссар.

Он не нарочно был с нею столь суров. Что бы он ни делал, все приводило ее в отчаяние.

— Это мое дело.

— Пойдем теперь к вам.

Мимоходом комиссар успел прочесть названия нескольких книг, стоявших в стенном шкафу. Там были современные авторы — все из лучших, были книги и на английском — нотариус, должно быть, свободно говорил на нем.

Пройдя через малую и большую гостиную, они оказались в будуаре Натали, которая, так и не присев, не отрывала от полицейских взгляда. Мегрэ выдвинул несколько ящиков, в которых не было ничего, кроме каких-то безделушек.

Мегрэ прошел в комнату. Кровать была такой же большой, как и у Сабен-Левека, но белой, равно как и вся мебель. В ней находилось по большей части очень тонкое постельное белье, которое, судя по всему, было сшито по мерке.

Что до ванной комнаты из серо-голубого мрамора, то в ней был такой беспорядок, как будто ею только что впопыхах пользовались. Тем не менее бутылка коньяка и рюмка по-прежнему стояли на столике.

В гардеробной — платья, пальто, костюмы, тридцать-сорок пар обуви на специальных стеллажах.

— Известна ли вам причина смерти вашего мужа?

Сжав губы, Натали молча смотрела на него.

— Его ударили по голове тяжелым предметом, может быть монтировкой. Ударили не один раз, а десять, так что череп буквально разнесен на мелкие кусочки.

Она не шелохнулась. Застыв, она так и не могла оторвать остановившегося взгляда от комиссара, и в эту минуту кто угодно мог бы принять ее за безумную.

Мегрэ заглянул в привратницкую.

— Скажите, когда нотариус женился, у него ведь была собака, не правда ли?

— Отличная эльзасская овчарка. Он очень ее любил, и животное платило ему тем же.

— Собака умерла?

— Нет. Через несколько дней после их возвращения из Канн, где они проводили медовый месяц, они его отдали…

— Вам это не показалось странным?

— Кажется, пес показывал клыки всякий раз, когда госпожа Сабен-Левек к нему подходила. Однажды он даже сделал вид, что хочет ее укусить, и порвал ей подол платья. Мадам очень испугалась. Это она заставила мужа избавиться от собаки…

Вернувшись к себе в кабинет, комиссар вызвал фотографа из отдела идентификации. Сначала Мегрэ протянул ему каннскую фотографию, на которой была запечатлена супружеская пара с собакой.

— Сможете увеличить этот снимок?

— Очень хорошо не получится, но узнать, кто здесь изображен, будет можно.

— А этот? Это фотография для паспорта.

— Сделаю что в моих силах. Когда вы хотите их получить?

— Завтра утром.

Фотограф вздохнул. Комиссару все всегда было нужно срочно. Фотограф уже давно привык к этому.

Г-жа Мегрэ тревожно поглядывала на мужа, что случалось с ней всегда, когда он вел трудное дело. Ее не удивляло его молчание, недовольный вид. Казалось, стоило Мегрэ оказаться дома, как он не знал ни куда себя деть, ни чем заняться.

Он рассеянно жевал, и его жене случалось с улыбкой интересоваться у мужа: «Ты — здесь?» — поскольку вид у него был отсутствующий.

Сегодня он был не в настроении. Ей вспомнился один разговор, который вели двое мужчин однажды вечером, когда они обедали у доктора Пардона.

— Есть одна вещь, — говорил Пардон, — которую я с трудом могу понять. Вы представляете собой прямую противоположность служителю правосудия. Можно даже подумать, что, задерживая преступника, вы делаете это с сожалением.

— Да, бывает.

— И тем не менее вы принимаете дела, которые ведете, близко к сердцу, как будто это касается лично вас. Мегрэ ответил, не задумываясь:

— Это потому, что каждый раз я переживаю человеческую жизнь. Вы ведь тоже считаете, что когда вас зовут к постели неизвестного больного, это касается вас лично. И разве вы не боретесь за его жизнь так, как будто пациент — дорогое вам существо?

Мегрэ устал, насупился. Правда, поглядев на труп в Гренельском порту, было от чего прийти в плохое расположение духа даже судебно-медицинскому эксперту.

Мегрэ очень нравился Сабен-Левек, хотя он его и не знал. В лицее у комиссара был товарищ, который немного напоминал нотариуса по характеру. С виду он был беспечным, легкомысленным человеком. Он был самым непослушным учеником в классе, прерывал учителя или рисовал на полях тетрадок.

Когда его на час выставляли за дверь, он заглядывал в окно, строя рожи.

Однако учителя на него не сердились и в конце концов начинали хохотать. Правда, на экзаменах он всегда был в первой тройке.

Нотариус, который вел до этого жизнь плейбоя, неожиданно женился. Почему? Любовь с первого взгляда? Или Натали, которую тогда называли Трика, действовала с удивительной ловкостью?

На что она надеялась? На светскую жизнь в шикарной квартире, на путешествия и модные курорты?

Приблизительно после трех месяцев совместной жизни наступил момент, когда Сабен-Левек снова начал гулять.

Почему?

Мегрэ задавал себе вопрос и не находил на него приемлемого ответа. Стала ли Натали постепенно показывать себя такой, какой была теперь? Прекратилось ли воцарившееся было согласие и еще через некоторое время они уже, если так можно выразиться, перестали даже разговаривать друг с другом?