Жорж Сименон - Пассажир “Полярной лилии” Страница 14

— Исчезли?

— Саквояж пуст. Я только что это обнаружил.

Работал в салоне, и мне понадобился документ, также лежавший в саквояже… Саквояж вытащили из-под остальных вещей, замок взломали.

В коридоре нетерпеливо расхаживал Шутрингер.

— Будьте добры покамест никому не рассказывать о случившемся.

— Что вы намерены предпринять? Не кажется ли вам…

Не дослушав, Петерсен вышел и попросил немца тоже хранить молчание.

— Необходимо во что бы то ни стало… — повторил тот. — Вы же понимаете, у меня больше ни гроша и…

Капитан нашел Йеннингса на том же месте палубы, а полицейский, заметив его, изобразил на лице любезную улыбку.

— Добрый день, капитан. Какие красивые места!

Южане даже не подозревают, что…

— Следуйте за мной.

Петерсен втащил инспектора к себе в каюту и с силой захлопнул дверь.

— На борту совершены две кражи. В каюте четырнадцать, соседней с этой, похищено пятьдесят тысяч крон; в двадцать второй — приблизительно две тысячи марок.

— Быть не может! — вскричал ошеломленный инспектор. — Здесь, на борту?

— Да, вчера вечером или сегодня утром. Я хочу, чтобы вы, не теряя времени, предприняли вот что: во-первых, тщательно обыскали каюту Кати Шторм…

— Вы считаете…

— …и, если возникнет необходимость, поручили стюардессе обыскать ее лично. Во-вторых, осмотрели каюту моего третьего помощника. Наконец, если все это ничего не даст, занялись неким Петером Круллем, работающим в угольной яме.

— Мне думается, было бы разумней начать поиски именно в этом…

— А я предпочитаю, если у вас нет возражений, чтобы вы начали с немки. Она у себя.

— Что ей сказать?

— Что пропали кое-какие вещи и вы обязаны обыскать весь пароход.

— Вы пойдете со мной?

Петерсен колебался, но тут же, еле сдерживаясь, принял решение.

— Да, пойду.

На трапе он встретил Эвйена.

— Будьте добры, пройдите вместе с господином Шутрингером в салон и ждите там результатов.

И приказал стюарду:

— Впредь до новых распоряжений в коридор никого не пускать.

Внешне капитан был спокоен, но внутри весь кипел.

Сам постучался к Кате, однако ответ услышал не сразу.

— Кто там?

— Капитан. Неотложное дело.

— Я собиралась сегодня полежать.

— Я вынужден войти, сударыня. Прошу нас извинить.

Как это принято на судах, каюты «Полярной лилии» изнутри не запирались. Петерсен повернул ручку и сделал инспектору знак войти.

От крепкого запаха табака и духов у вошедших запершило в горле. Дым был так густ, что они не сразу увидели девушку, растянувшуюся в пижаме на койке.

Волосы у нее были растрепаны, кожа влажная, лицо усталое, верхняя пуговица пижамы расстегнута. Она инстинктивно отодвинулась к переборке, пытаясь натянуть на себя простыню, на которой лежала, но не смогла ее вытащить.

— На борту совершена крупная кража и…

— И вы подозреваете меня в…

— Я никого не подозреваю. Но, как инспектор полиции, обязан обыскать весь пароход.

Она вызывающе и зло расхохоталась и спрыгнула с койки, не думая больше, приличный ли у нее вид.

— Ну что ж, ищите. Вот не предполагала, что у норвежцев принято.

Уже второй раз в разговоре затрагивают национальность. Вринс тоже бросил что-то очень похожее и с такой же оскорбительной интонацией.

— Мне выйти? Хотите порыться в моей постели?

Лихорадочными движениями она сорвала простыни и одеяло, смахнула на пол немецкий роман, который, видимо, только что начала читать.

Петерсена поразило, насколько изменилось ее поведение. До сих пор, если не считать вечера, когда она была пьяна, Катя сохраняла самообладание, никогда не терялась и не давала повода в чем-нибудь ее заподозрить.

А теперь она неумело маскирует негодованием подлинную панику. Язвит, мечется, еле удерживается от брани. Снимая чемодан с сетки, уронила его, и вещи разлетелись по каюте.

— Мое белье. Полагаю, вас оно тоже интересует?

Она была не одета, не напудрена, не накрашена, кожа у нее блестела от пота, и это, естественно, усугубляло ее замешательство.

— Что вам еще угодно посмотреть? Кстати, почему бы мне не спрятать деньги под пижамой? Снять ее?

Она расстегнулась.

— Убедились теперь, капитан? Минутку! Вы забыли мою шляпную картонку.

Инспектор, покрасневший до ушей, лишь неуклюже отмахивался.

— Однако Петерсен, стоявший в дверях, оставался мрачен и невозмутим. Он вспомнил фразу Крулля: «Не лезьте вы в это».

Он, кажется, начинал понимать его. Разве Катя Шторм не столь же чужда и непонятна для него, как лапландка из Финмарка, несущая детей на спине через тундру?

Госпожа Петерсен была старшей дочерью протестантского пастора. Капитан ухаживал за нею целый год. Их свидания происходили в саду при деревянной, выкрашенной в зеленый цвет церкви, и влюбленные вечно были окружены младшими детьми, самому маленькому из которых было всего шесть лет.

Она играла на органе. Петерсен аккомпанировал на скрипке. И в нем не оставалось даже воспоминаний о портах, где он побывал, и грубых сценах, очевидцем которых нередко становился, не пытаясь вдуматься в происходящее.

У его помощника была невеста, у старшего механика — восемь детей.

Летом, когда пароход заполняли туристы, в салоне гремел патефон, и по всем углам шел флирт, ему тоже случалось проводить ночь в чужой каюте.

Но уже наутро все забывалось. Он старался изгладить из памяти чужое лицо. И привозил своим малышам лапландские игрушки из Тромсё.

Приключения такого рода научили его одному: бывают чрезмерно нервные, пожалуй, даже опасные женщины, которые не способны жить в удобных, уютных коттеджах. Кое-кто из них так смущал его, что ему не терпелось прервать свидание и вернуться к себе на мостик.

Катя наверняка из той же породы. И Петерсен упорно вглядывался в нее, не сомневаясь: в конце концов он разберется.

Все в каюте его шокировало — и запах, и расстегнутая пижама. Подметил он и другие детали: бутылку зеленого шартреза, скомканные окурки, белье, какое его жене и не снилось.

На мгновение он представил себе здесь Вринса в ту ночь, когда парочка укрылась в каюте.

— Ничего! — сконфуженно пробормотал полицейский.

— Неужели кончено? Значит, я не воровка? А матрас вспороть вы не считаете нужным?

Горло у нее перехватило так, что казалось, ей легче разрыдаться, чем выдавить членораздельное слово. Выпрямившись, уперев руки в бока, она не двинулась с места, пока мужчины не вышли.

И лишь когда дверь захлопнулась от яростного толчка изнутри, Петерсен вспомнил, что забыл извиниться.

— К Вринсу!

— Вы ее подозреваете? — спросил инспектор.

Его замешательство, красные уши, бегающие глаза ясно доказывали, что он тоже растерян, что этот визит, в известном смысле, выбил и его из колеи.

Это было словно вылазка в другой мир, в область неизведанных волнений и чувств.

Кто-то из матросов надраивал медные ручки и накладки на дверях офицерских кают.

— Третий помощник у себя?

— Нет, я его не видел.

Петерсен толкнул дверь. Первым, что бросилось ему в глаза, была висевшая над койкой большая черно-белая фотография Делфзейлского учебного корабля, ют которого заполняла толпа воспитанников в парадной форме и светлых перчатках; самые юные лихо вскарабкались даже на реи.

На столе норвежский справочник «Огни и знаки», еще раскрытый на главе о буях и сигналах.

— Обыскивать? — вздохнул полицейский.

Спутник его устало пожал плечами.

В чемодане лежали белье с большими красными метками, выданное еще в училище, и другая фотография, снятая на выпускном балу: бумажные гирлянды, хлопушки, конфетти, молодые крепкие голландки вперемежку с молодыми людьми в форменных тужурках.

Вринс в гофрированном бумажном колпаке держался в стороне, словно стесняясь своего смешного наряда; вспышка магния заставила его зажмуриться.

Йеннингс вытащил из саквояжа три словаря, достал батистовый носовой платочек, от которого пахло духами Кати, и увидел под тетрадью толстую пачку кредиток.

Петерсен заметил ее одновременно с инспектором.

Оба переглянулись.

— Пересчитайте! — выдавил капитан внезапно охрипшим голосом.

Целых две минуты слышалось только шуршанье почти квадратных билетов по тысяче крон.

— Сорок.

— Точно?

— Пересчитал дважды.

Раздались шаги. В дверном проеме выросла фигура Вринса.

Вид у него был такой же обиженный, как на фотографии с выпускного бала. Он взглянул на капитана, потом на Йеннингса и, наконец, увидел деньги.

Преобразился он с ошеломляющей быстротой. Его и так уже усталое лицо заострилось, плечи поникли, как у больного.

Он не сказал ни слова. Опустил руки и, не отводя глаз от сорока тысяч крон, словно окаменел.

8. Содержимое Катиной сумочки

Не дожидаясь вопросов, Вринс рухнул на край койки, загроможденной открытым чемоданом.