Николас Блейк - Голова Путешественника Страница 14

Найджел хмуро поглядел на друга.

– Думаю, что тебе лучше все-таки заниматься сельским хозяйством, сказал он, помолчав.

Пол улыбнулся во весь рот.

– Тебе совсем не понравилась моя теория? Ну, в общем, я не очень-то удивлен. Она пришла мне в голову только минуту назад.

– Но все же, – заметил Найджел, – ты случайно наткнулся на два очень важных момента. Интересно… Ты никого не знаешь здесь поблизости, кто бы был хорошо знаком с Ситонами в старые времена?

Пол задумался.

– Есть тут один. Старый Кили, редактор «Редкот-газетт». Он местный, наверняка сможет помочь. Я могу тебя с ним познакомить. Вот что, я прямо завтра отвезу тебя к нему. Я обещал ему яиц, и мне нужно встретиться там с одним человеком насчет теленка, так что о бензине не думай, это моя забота. А на обратном пути я могу забросить тебя в Плаш-Мидоу.

На следующее утро, в половине двенадцатого, Найджел сидел в кабинете редактора Кили. Пол договорился об этой встрече по телефону, а потом отвез его в редакцию «Редкот-газетт» – грязное, давно не крашенное здание рядом с железнодорожной станцией.

Мистер Кили, седовласый, какой-то по-домашнему уютный человек в рубашке с короткими рукавами, принял у Найджела ящик с яйцами, посмотрел по сторонам и, не найдя лучшего места, поставил ящик на заваленный бумагами стол.

– Передайте мистеру Уиллингхэму большое спасибо. Жена будет очень рада. Прямо смешно, как мы вернулись к натуральному хозяйству: меняем товар на товар.

– И что Пол получит взамен? – нахально спросил Найджел.

– Как что? Рассказ! – с удовольствием ответил мистер Кили. Присаживайтесь, прошу вас. Вот сюда. Позвольте, я уберу бумаги…

Редактор «Редкот-газетт», казалось, никуда не торопился. Он не спеша набил трубку, позвонил, чтобы принесли чаю, и только когда чай был подан, сел в свое редакторское кресло и с несколько смущенным видом журналиста, который сам вдруг оказывается в положении интервьюируемого, спросил Найджела, чем может быть ему полезен.

Найджел заранее решил сразу выложить все карты на стол. Он рассказал о том, что связан с суперинтендантом Блаунтом, и о том, что знаком с Робертом Ситоном. Затем добавил, что ему бы хотелось заполнить некоторые пробелы в прошлой жизни Ситона, о которой он в данный момент знал только в общих чертах. Потом намекнул, что на бартерной основе, в обмен на воспоминания мистера Кили, постарается сделать так, чтобы «Редкот-газетт» получила эксклюзивный материал о происшествии в Ферри-Лейси, как только полиция разрешит передать его прессе.

– Какое отношение имеет убийство в Ферри-Лейси к Бобу Ситону?

– Вот об этом-то и должен быть материал.

– Не думаю, чтобы «Редкотт-газетт» была очень заинтересована в эксклюзивных материалах, мистер Стрейнджуэйз. Мы же не на Флит-стрит. И в наших краях мистера Ситона хорошо знают и очень уважают.

– Едва ли вы уважаете его больше, чем я, мистер Кили. Полицейское расследование для любого, кто попадает в его орбиту, – очень тяжелое испытание, и мне хотелось бы, насколько это возможно, облегчить мистеру Ситону эту нелегкую и неприятную ношу.

– Да, Боб и без того хватил в жизни горя. Я не хочу доставлять ему новых неприятностей.

– Поверьте мне, мистер Кили, – искренне произнес Найджел, – я бы не пришел к вам, если бы хотя бы на минуту допускал, что это может повредить Роберту Ситону. Просто вышло так, что это следствие оказалось сфокусировано на Плаш-Мидоу – будем надеяться, временно. Я большой поклонник творчества Ситона, и мне хотелось бы по мочь ему – и всему его семейству, естественно. Но я ничего не смогу сделать, если не буду хоть немного больше знать о прошлом.

Редактор посмотрел на Найджела долгим изучающим взглядом. Потом зашаркал к двери и, приоткрыв ее, крикнул:

– Мистер Артур, ближайшие полчаса меня нет. – И снова опустился на свое привычное место.

– Вы знаете Ситона с детства? – спросил Найджел.

– Мы выросли вместе – он, я и Освальд. Вместе ходили в школу, вместе валяли дурака, каких только шалостей не выдумывали…

– Насколько я понимаю, старик Ситон, их отец, был тяжелым человеком, настоящим деспотом.

– Старик жил по собственному разумению, по своим законам и правилам. Надо отдать ему должное – он создал Редкот, которого раньше, можно сказать, и на карте-то не было. Тут уж никуда не денешься. Он, мистер Стрейнджуэйз, начал с маленькой мастерской, и мало-помалу выросла целая фирма с огромными объемами производства. Обычная для старых времен история, когда значительные состояния вырастали буквально из ничего. Да, ничего не скажешь, в этом деле он был своего рода гений. Правда, Редкот стал совсем другим: ни то ни ее, полупромышленный, полусельский район, даже трудно сказать теперь, что это такое. Но в Англии его теперь знают – из-за завода. Я бы не сказал, что Джеймса Ситона очень интересовали судьбы Редкота. Он делал деньги, сколачивал себе состояние, а когда сколотил, ему взбрело в голову стать сельским джентльменом.

– Ну, а как человек, как отец?

Мистер Кили не торопясь переставил бутылочку с клеем на другой конец стола, взял в руки карандаш и принялся чертить на листке бумаги какие-то замысловатые фигуры. Оксфордширский акцент в его голосе стал еще заметнее.

– Я не боюсь вам признаться, что у меня и сейчас буквально закипает кровь, когда я вспоминаю, как он обращался со своими сыновьями. Бил, ругал, оскорблял, донимал бесконечными назиданиями и проповедями. Он, знаете ли, был сектантом. Пуританин до мозга костей. Зато в бизнесе был настоящей акулой, какими только и бывают на деле все эти ханжи-сектанты с умильными голосами и лицемерными улыбочками. Но это, как говорится, не для печати, а то я растеряю всех местных рекламодателей! По-моему, именно это в какой-то мере и сделало Боба поэтом. Он задыхался, ему нужна была отдушина, и поэзия стала для него такой отдушиной. Но вот что удивительно – в жизни он пошел по прямой дороге, а не сбился с пути, как его братец.

– У многих поэтов бывает внутри очень крепкий нравственный стержень.

– Вот-вот. Боб всегда был… как бы это сказать… довольно жестким человеком. Всегда давал сдачи, никогда не спускал обид. Старик Ситон, хочешь не хочешь, был вынужден относиться к нему с уважением. Он понимал, что опасно, вернее, бесполезно доводить Боба до крайности.

– Что вы имеете в виду?

– Ну вот, например, когда Боб только вернулся из Оксфорда, – он получил там стипендию, и отец даже гордился им какое-то время, – он почти сразу же влюбился в Дейзи Саммерс. Она работала на заводе. Очень милая, хорошенькая девочка, характер – чистое золото… а, что там говорить, она была первая красавица в Редкоте. Но Джеймса Ситона это не устраивало. Чтобы его сын женился на простой работнице с его завода, дочери рабочего, – да он и слышать об этом не хотел! Произошла дикая сцена, они страшно поссорились. Боб, нечего и говорить, женился, отцу не уступил. Но это было последней каплей: мало того что Боб отказался работать на фирме, так еще и пошел против отцовской воли! Это был конец их отношений. Расставание, а точнее выдворение из дома было классическим, как в старину, – «Чтобы ноги твоей не было в моем доме!» И ноги его там и не было. В семнадцатом году он отправился в составе экспедиционного корпуса во Францию, а когда демобилизовался, для них с Дейзи наступили трудные времена. В то время я часто с ними виделся: я тогда работал на Флит-стрит. Боб перебивался случайными заработками – немного журналистикой, немного лекциями, короче, чем угодно, лишь бы иметь побольше времени для стихов. Такая жизнь, знаете ли, совсем не сахар. А у него на руках еще жена с ребенком. И все равно они были счастливы. Пока не родился второй ребенок. Дейзи тогда серьезно заболела, Боб наступил на горло своей гордости и написал отцу – попросил денег. Впервые за все время. Ну а Джеймс Ситон ничего не забыл и ничего не простил. В ответ он написал, что Боб может вступить в семейный бизнес при условии, что бросит писать стихи. Можете себе представить? А ведь Боб в это время уже был довольно известным поэтом. Но для старого Джеймса что поэзия, что театр, что живопись были все одно – «бесовские штучки». Мне кажется, Боб пошел бы на это, отказался бы от поэзии ради Дейзи, но она и слышать ни о чем подобном не хотела. Это была не девочка, а кремень, скажу я вам. А может быть, он и сам не смог бы… Так или иначе, но она умерла. У него не было денег послать ее за границу, что, но словам врачей, могло ее спасти. Итак, она умерла. Мне и сейчас не хочется думать о том, какие мысли приходили тогда ему в голову, что он чувствовал. Ведь если говорить по существу, то это его поэзия ее убила… А через год-два скончался старик Джеймс. Слишком поздно. Бедняга Боб, сколько же ему пришлось пережить! Люди считают, что поэзия возвышает человека над земными горестями; слышали такую поговорку – «счастлив, как поэт в мансарде»? Боже мой, спросили бы они у Боба. Я думаю, что он пойдет на что угодно, только бы не пережить этого снова.