Эдмунд Криспин - Шагающий магазин игрушек Страница 14

— Хм, — сказал Фэн задумчиво. — Я считаю, что неплохо было бы удрать от них, если удастся. С другой стороны, мы не можем рисковать потерять девушку. Давай попытаемся ее догнать и будем надеяться на лучшее. Очевидно тот, кто стукнул тебя по башке вчера, решил приглядеть за тобой, но, по-видимому, они не собираются предпринимать ничего, кроме слежки.

Фэн явно получал удовольствие от всего происходящего.

— Ладно, пошли.

Как только они вышли на Брод-стрит, девушка увидела их и, после минутного замешательства, повернулась и вошла в театр, оставив собаку на улице. Пес уселся и стал терпеливо ждать.

Фэн и Кадогэн ускорили шаг. Парочка в темных костюмах, чье знакомство с топографией Оксфорда было явно поверхностным, заметила их не сразу и пустилась за ними вслед, когда они уже были у входа в театр.

Это здание, построенное по проекту сэра Кристофера Рена, состоит из высокого круглого зала с галереями, органом и разрисованным потолком. В нем дают концерты, проводят конференции и выдают университетские дипломы. В нем репетируют большие хоры и оркестры. Как раз такая репетиция Общества имени Генделя и шла в тот момент под темпераментным руководством доктора Артэмуса Рэйнса.

Когда Фэн и Кадогэн поднялись по каменным ступенькам и подошли к дверям, могучий взрыв фатализма Хельдерлина в интерпретации Брамса и в переводе преподобного Д. Траубека потряс их слух.

«Слепыми, — гремел хор, — слепыми мы умираем!» Оркестр сопровождал их пение раскатистыми арпеджио и резкими вскриками медных инструментов.

Фэн и Кадогэн осторожно заглянули туда. Оркестр сидел внизу в зале. Вокруг, расположившись рядами, стоял хор в триста или больше человек с нотами в руках, неуверенно поглядывая то в ноты, то на исступленную жестикуляцию доктора Рейнса, открывая и закрывая рты в единодушной пантомиме.

«Но человек не должен медлить, — распевали они, — ибо нигде не найдет он покоя».

Среди альтов, угрюмо гудящих, словно теплоходы в Ла-Манше в тумане, Кадогэн заметил девушку, которую они искали. Он пнул Фэна, тот кивнул, и они вошли в зал. Вернее попытались войти. К несчастью, в этот критический момент путь им преградила скромная, но решительная студентка в очках. Она немного косила.

— Ваши членские билеты, пожалуйста, — прошептала она.

— Мы пришли только послушать. — нетерпеливо сказал Фэн.

— Ш-ш-ш, — девушка приложила палец к губам. Могучий рев хора нарастал. — Никому не разрешается входить, профессор Фэн, за исключением хористов и оркестрантов.

— О, неужели, — сказал Фэн. — Это, — он указал на Кадогэна, — доктор Пайль Хиндемит, знаменитый немецкий композитор!

— Рат поснакомиться с фами, — прошептал Кадогэн с иностранным акцентом. Потом он повторил то же по-немецки.

— Бросьте, герр Хиндемит, — вставил Фэн, — я уверен, что мистер Рэйнс будет в восторге, увидев вас.

И не ожидая дальнейших протестов, они вошли в зал.

Девушка с золотистыми волосами и голубыми глазами находилась в самой гуще альтов, и к ней невозможно было пробиться иначе, как через басы, которые стояли рядом, позади оркестра. Они стали прокладывать себе дорогу между инструментами, сопровождаемые яростными взглядами доктора Артэмуса Рэйнса.

Второй трубач, рыжеватый человечек, от негодования сбился с такта. Брамс громыхал и трубил им в уши.

«Слепо, — ревел он, — слепо от одного страшного часа к другому».

Они неверно выбрали путь и сшибли по дороге подставку для тарелок ударника, который взмок от усилий, считая такты, и пропустил следующее вступление. Добравшись, наконец, до басов, Кадогэн и Фэн столкнулись с новыми трудностями. Шелдонский зал не особенно велик, и хористы были стиснуты, словно заключенные «Черной Ямы»[5] в Калькутте.

Когда Кадогэн с Фэном, обливаясь потом и создавая по мере продвижения местные очаги суматохи, все же просочились в строй басов (Кадогэн по дороге сеял шнурки для ботинок, зубную пасту, корзинку для бумаг и собачий ошейник), они намертво застряли, и даже просека, которую они проложили, безвозвратно сомкнулась. Все смотрели на них. Какой-то старик, поющий в хоре Общества имени Генделя уже полвека, сунул им в руки ноты Брамса. Идея была не слишком удачной, так как Фэну, не видевшему возможности двинуться дальше в ближайшее время и вполне удовлетворенному тем, что с места, где он находился, можно было наблюдать за девушкой, пришла в голову мысль присоединиться к поющим. Его хотя и громкий голос отнюдь не был мелодичным. К тому же он фальшивил.

«Мы не сто-о-о-им, — врезался он внезапно в хор, — мы блужда-а-а-ем!»

Многие басы, стоявшие впереди него, дернулись и оглянулись, как будто кто-то огрел их по спине.

«Обремененные горем, — продолжал беззаботно вопить Фэн, — обре-е-е-мененные го-о-о-рем смертные-е-е»…

Для доктора Рэйнса это было слишком. Он громко застучал палочкой по пюпитру, хор и оркестр впали в молчание. Слышен был только невнятный ропот, все уставились на пришельцев.

— Профессор Фэн, — сказал доктор Рэйнс с болезненной сдержанностью. Все замолкли. — Вы, по-моему, не поете в этом хоре? В таком случае, не будете ли вы столь добры оказать мне услугу и покинуть это помещение?

Однако Фэна нелегко было смутить даже в присутствии четырехсот враждебно настроенных любителей музыки.

— Я считаю это нетерпимостью, Рэйнс, — отразил он удар через ряды разинувших рты хористов, — нетерпимостью и невежливостью. Из-за того только, что я сделал ничтожную ошибку в исключительно трудном пассаже…

Паучья фигурка доктора Рэйнса перегнулась через пюпитр.

— Профессор Фэн… — начал он бархатным голосом.

Но закончить ему не удалось. Голубоглазка, воспользовавшись тем, что все внимание внезапно сосредоточилось на Фэне, проскользнула между рядами альтов и теперь быстро шла к двери. Раздраженный новой помехой, доктор Рэйнс повернулся в ее сторону. Фэн и Кадогэн рванулись с места, энергично проталкиваясь между басами и оркестрантами и не останавливаясь для извинений.

Но все же этот процесс задержал их, и девушка исчезла из зала но крайней мере за полминуты до того, как они выбрались на свободу. Доктор Рэйнс наблюдал за происходящим с сардоническим интересом.

— Теперь, когда факультет английского языка и литературы покинул зал, — услышал Кадогэн, выходя из зала, — вернемся к цифре девять.

Репетиция продолжалась.

Было уже около часа дня, когда они вышли на залитую солнцем Брод-стрит. Она была почти пуста. В первый момент Кадогэн никого не увидел, потом он заметил далматинца, бежавшего рысцой в ту сторону, откуда они пришли, и девушку в нескольких шагах впереди. На противоположном тротуаре двое в темных костюмах изучали витрину магазина Блэкуэлла.

— Сцилла и Харибда, — указав на них, сказал Фэн с некоторым удовольствием. — Все еще охотятся за нами. Но у нас сейчас нет времени на них. У этой девицы есть что-то на совести, если она удирает от двух незнакомцев на оживленной улице среди бела дня.

— А, может быть, она узнала меня, — сказал Кадогэн, — может, это она стукнула меня по голове?

— Надо припереть к стенке эту деву, — сказал Фэн.

— О?

— О, нет, ничего.

Погоня продолжалась, но с большей осторожностью на этот раз. Фэн и Кадогэн преследовали девушку, Сцилла и Харибда преследовали Фэна и Кадогэна.

Они повернули направо на обсаженную деревьями Сент-Джилс-стрит, миновали Бомонт-стрит, ворота колледжа Святого Иоанна. И тут, к изумлению Кадогэна, девушка вошла в колледж Святого Кристофера.

В колледже Святого Кристофера сохранилась давнишняя и крайне неудобная традиция. Ланч бывает там в половине второго, а ежедневное богослужение начинается в час дня. Когда Фэн и Кадогэн прибыли, служба только что началась. Привратник Парсонс, помимо сообщения, что полиция опять приходила и ушла, сказал, что девушка вошла в часовню за несколько минут до их прихода, и указал на сидящую у входа собаку.

Кадогэн и Фэн вошли в часовню. Эта часть колледжа была прекрасно реставрирована в конце прошлого века. Жуки-древоточцы были уничтожены. Однако в то же время часовне намеренно не стали придавать слишком новый вид, который был бы здесь неуместным. Необычным в часовне было отдельное место для женщин, известное среди обитателей колледжа под названием «Ведьмина кухня», с отдельным входом.

В это утро президент колледжа, сидя на своей персональной скамье, изолированной, как опасная бацилла, чувствовал себя расстроенным. Во-первых, рискованные утренние маневры Фэна на «Лили Кристин-III» потрясли его больше, чем он хотел бы признаться; во-вторых, в «Санди таймс» отказались печатать поэму, которую он написал и предложил им; в-третьих, с детства привыкнув есть ланч в час дня, он никак не мог, со времени его назначения президентом, смириться с тем, что ланч перенесен на половину второго. Когда в час начиналось богослужение, его желудок неизменно начинал требовать пищи, и в середине службы его гастрономические страдания достигали апогея. В остальное же время он сидел, погруженный в болезненную тоску, чрезвычайно пагубную для его набожности.