Предписанное отравление - Бауэрс Дороти Страница 14

Пардо заметил, что и правда – на вывеске гостиницы не было никакой переправы, и на бледно-лазурном щите был изображен лишь одинокий лебедь.

Они выпили чай в меленькой гостиной, переданной Скотленд-Ярду; это было уютное, но довольно душное место.

За трапезой они обсудили оставшиеся показания, обсудив допрос горничной Хетти. Литтлджон заметил, что, опрашивая ее, сержант Вейл не смог ничего добиться.

– Занятно, – продолжил он. – Вейл не смог получить от нее ничего внятного, так как она постоянно извергает потоки слез. Кажется, что ее выводит из равновесия любое упоминание о том, что она подслушивала. Но я не думаю, что она могла бы сказать что-либо полезное. Обслуживание старушки не входило в ее обязанности, она виделась с ней совсем немного: когда прибирала ее комнату по утрам, и миссис Лакланд обычно запугивала ее. Вот так-то. Нам лучше оставить ее в покое, пока она не возьмет себя в руки – даже если у нее есть, что сказать, сейчас мы не можем этого расслышать.

Пардо никак не прокомментировал ситуацию.

– А что насчет другой женщины, компаньонки? – спросил он.

– Буллен, – поморщился суперинтендант. – Еще одна истеричка. Это началось у нее вскоре после того, как ночью прибыл доктор. И вчера, и сегодня она находится в постели – по приказу врача. Не могу сказать, не притворяется ли она, лишь бы только избежать допроса. Я ее с тех пор не видел, но сегодня утром встретил Фейфула, и он сказал, что завтра она будет в состоянии говорить.

– Хорошо. Тогда следующая цель – увидеться с доктором.

Сержант Солт, обладавший способностью извлекать ценную информацию из самых необычных источников, отстал от коллег, чтобы обосноваться в «Лебеде и переправе».

Инспектор Пардо и суперинтендант Литтлджона покинули гостиницу. После того, как последний забрал из своего кабинета анонимки, направленные доктору Фейфулу, сыщики вместе пошли по улицам, которые в разгаре дня пестрели от контраста яркого света и четких теней. Пардо всегда чувствовал дух обстановки и, по-видимому, начал ценить спокойный ход жизни Минстербриджа. То, что сам он был не столь спокоен, лишь усиливало очарование городком.

Они подошли к небольшому дому, скрывавшемуся в тени огромного каштана, доктор Фейфул был на месте и был бы рад видеть их. Они прошли в гостиную – уютную и прохладную комнату с низким потолком. Здесь были книги, кресла и фарфор с выгравированными изображениями города и собора, каким он был в начале восемнадцатого столетия. Французское окно выходило в грушевый сад. После яркого солнечного света на улице здесь казалось свежо.

Доктор встал со стула у очага – там он на коленке писал письмо, и, прежде чем шагнуть вперед и поприветствовать пришедших, он положил письмо и ручку на каминную полку. Суперинтендант был уже знаком с ним. Представляя инспектора, Литтлджон заметил, что доктор выглядел усталым. Пардо видел его впервые, и у него сложилось впечатление, что доктор очень приятный, но немного обрюзгший человек.

Закончив с формальностями, инспектор перешел к сути дела.

– Я бы хотел знать вот что: ухаживала ли за миссис Лакланд профессиональная медсестра?

– О, да. Начиная с мая и до конца прошлого месяца. Старушка ее практически прогнала. Но не за профнепригодность – та была очень опытной. Миссис Лакланд с самого начала возражала против медсестры, а помощь была так нужна! Как ей самой, так и девушкам. Она сдалась только потому, что я подговорил Дженни и Кэрол выступить против этого предложения!

Доктор на мгновение задумался, затем взял блокнот, выдернул из него страницу, черкнул на ней имя и адрес и протянул ее Пардо.

– Если вам нужно связаться с ней. Но она не сможет ничего добавить.

– Спасибо, – поблагодарил Пардо, поместив лист между страниц собственного блокнота. – Теперь простите мое невежество и расскажите, что именно натолкнуло вас на мысль о необходимости вскрытия?

Доктор Фейфул позволил себе немного удивиться.

– Вы же видели мои показания? – вежливо спросил он.

– О, да. Я не хочу, чтобы вы повторили все это еще раз. Я просто хочу услышать о вашей первой реакции на смерть миссис Лакланд.

– Все это ужасное дело было непонятно мне. Как вы знаете, я наблюдал за миссис Лакланд в течении всей долгой и опасной болезни. Я видел, как на фоне гриппа развился гастроэнтерит, и в мае – начале июня она могла умереть в любой момент. В конце мая были проведена консультации с лондонским специалистом, мистером Такстином. Он полностью одобрил мой подход к лечению, и, получив от него один-два совета, я продолжил его, надеясь на лучшее. Пациентка выкарабкалась благодаря своей удивительной выносливости. После недель борьбы между жизнью и смертью, она пошла на поправку. Едва она перешла эту невидимую грань, она тут же уверенно пошла на поправку. Такой пациенткой можно было гордиться.

Доктор сделал паузу.

– Вот почему новый приступ и смерть позапрошлой ночью выглядели крайне подозрительно. Это было невозможно. Ее сердце было здорово и билось, словно колокольчик. В течении нескольких дней она была в прекрасном настроении, а когда я беседовал с ней в тот день, она только и могла, что говорить о своих планах на завтра. Случилось что-то кошмарное.

Не ожидавший такого накала инспектор заметил румянец на щеках доктора и слабое подрагивание его ноздрей. Пардо решил, что несвоевременная смерть многообещающей пациентки ущемила чувства и профессиональную гордость врача.

Тем не менее, уже через минуту доктор пришел в себя, черты его лица разгладились, а вокруг рта образовалась тень улыбки.

– Боюсь, я был на грани, – спокойно продолжил он. – Ведь благодаря тем письмам я был лично убежден в крайне неприглядном характере этого несчастья. Более того, мне пришлось отменить долгожданный отпуск, который должен был начаться на следующей неделе, и телеграфировать моему заместителю об отмене. Когда вы пришли, я как раз составлял пояснительное письмо. Вы скажете, что, по сравнению с убийством, все это очень незначительно, и будете правы, но тем не менее, все это очень раздражает. – В конце доктор улыбнулся, смеясь над собственным эгоцентризмом.

Литтлджон пробормотал что-то вроде сочувствия, а инспектор вернулся к интересовавшему его вопросу:

– Значит, что-то в миссис Лакланд немедленно натолкнуло вас на мысль о том, что что-то идет не так – например, какие-то неестественные симптомы?

– Точно. Как я вчера и говорил, с самого начала было видно, что все безнадежно. К тому времени на старушку не действовали никакие внешние стимуляторы. До того, как меня вызвали, она, должно быть, пробыла без сознания уже несколько часов. Все ее мышцы были расслаблены, пульс крайне слаб, лицо побледнело до голубизны, зрачки сузились, боюсь, здесь нельзя было ошибиться. Кроме того, явный запах намекал на морфий, к тому же из пустого пузырька шел еще более сильный запах. Мой диагноз подтвердил доктор Уайли, полицейский врач. Осталось лишь выяснить, сколько именно проглотила несчастная женщина.

– Все, что я хотел знать, – кивнул Пардо, – не чувствовали ли вы сомнений, отказываясь выписать свидетельство о смерти.

– Никаких. Конечно, с медицинской стороны. А вот с социальной… Мои отношения с семьей были скорее дружескими, чем чисто профессиональными, и здесь все было плохо. К счастью, такое редко бывает.

– Давно ли вы лечите Лакландов?

– Шесть лет. А до этого я был партнером в практике моего отца, а он был их семейным врачом девять или десять лет. До сих пор они были беспроблемными пациентами.

– Хорошо, теперь о приступе миссис Лакланд в конце прошлой недели. Не поделитесь вашим мнением о симптомах и прочем?

Том Фейфул резко взглянул на инспектора.

– Вы думаете, это связано с фатальным приступом? Полагаю, такая мысль естественна, но могу с уверенностью сказать: у этих двух болезней нет ничего общего. Что бы она ни съела в субботу, это явно был не морфий. Меня вызвали незадолго до пяти часов. Думаю, мне позвонил дворецкий. Обе девушки играли в теннис и пили чай в беседке. Со старушкой была только мисс Буллен, и мне показалось, что она не восприняла приступ всерьез – во всяком случае, она не паниковала и не выходила из себя, как в этот раз. Она понимала, что нужно уложить миссис Лакланд в постель. Нужно сказать, что к тому времени старушка практически выздоровела, и на той неделе большую часть времени она либо была внизу, либо сидела в саду. При помощи рвотного и горячей воды мы вскоре привели ее в порядок. Но пока приступ продолжался, все было скверно. Несколько раз у нее были рвота, дрожь и слабый пульс, но явно не было ни сонливости, ни оцепенения, ни каких-либо других признаков отравления морфином или чем-то подобным. Напротив, миссис Лакланд ясно мыслила, и ее комментарии между приступами были вполне понятны и уместны.