Убийство от-кутюр. Кто подарил ей смерть? - Мойес Патрисия Страница 14

Стараясь предотвратить новый поток слез, который, очевидно, был готов пролиться, Генри произнес:

— Это тогда вы видели ее в последний раз? Кажется, вы сами позже вернулись в редакцию, чтобы поработать. Разве не так?

— Да. Я даже заметила Хелен и пожелала ей доброй ночи по пути к лифту. Понимаете, дверь ее кабинета была открыта. Я не стала ее беспокоить. Никто не смел ее беспокоить, когда она работала.

— Во сколько это было?

— Честно говоря, не знаю. Поздно. Думаю, в четвертом часу. Все остальные уже ушли.

— То есть в четвертом часу она еще была жива и с ней все было в порядке. Вы не заметили термос у нее на столе?

— Нет. Я помню, что удивилась его отсутствию. Она всегда брала термос с собой, когда работала ночью.

— Как же вы добрались до дома в такое время?

— Пешком.

— Вы шли до Кенсингтона под дождем?

— Я чувствовала себя такой несчастной, — призналась Олвен. — Мне хотелось подумать. В театре было настолько интересно, что я почти забыла о Хелен и ее проблемах. А потом… Когда я ее увидела, то все сразу вспомнила. Я хотела подумать, что мне делать… как помочь ей…

— Мисс Пайпер, — спросил Генри, — как вы попали в редакцию после спектакля? Разве входная дверь не была закрыта?

— О, у меня есть собственный ключ. — Олвен порылась в сумке и извлекла на свет огромный серебряный ключ от американского замка. — Вот он. Я часто работаю поздно.

— У кого еще есть ключи?

Олвен задумалась.

— У мисс Френч, разумеется. У Терезы, Патрика и мисс Филд. И у Хелен был.

— Больше ни у кого?

— Думаю, нет.

— Что ж, — произнес Генри, — спасибо, что все это рассказали. Вы все правильно сделали. Но пока не рассказывайте больше никому.

— Разумеется.

Генри ободряюще улыбнулся:

— Представляю, как вам сейчас нелегко.

— Все будет в порядке, — ответила Олвен, — у меня много работы.

Она встала, и Генри подумал, что девушка сочетает в себе юность, ранимость и твердый характер. Олвен Пайпер была наделена кельтской эмоциональностью, но это не мешало ей оставаться сильной.

— Вот и молодец, — улыбнулся он, — попозже, может быть, сегодня вечером, я бы хотел посмотреть на вашу квартиру, если вы не против.

— Разумеется, инспектор. Во сколько?

— Не могу пока сказать. Можно вам позвонить?

— Хорошо. Я буду дома около пяти, но потом мне придется уйти в театр.

Олвен записала свой телефонный номер уверенным и аккуратным почерком и вышла, предоставив Генри возможность допросить Эрнеста Дженкинса.

Последний оказался высоким и худым юношей с резкими, выразительными чертами лица. Он весело подтвердил, что действительно является одним из лаборантов в фотолаборатории «Стиля» и прошлым вечером был на службе — помогал Майклу Хили.

— Не то чтобы мне было чем заняться, — признал он. — Мистер Хили сам печатает свои фотографии, если они важные. Он может даже и выгнать тебя из лаборатории.

Дженкинс сообщил, что налил в термос Хелен чаю около половины двенадцатого, но не отнес его в кабинет. Майкл Хили, объяснил Эрнест, рассердился из-за того, что из-за чая он оставил снимок, который редуцировал, и велел ему возвращаться к работе. Слово «редуцировать» затронуло что-то в памяти Генри.

— Это не та операция, для которой вы используете цианид?

— Верно.

— А что именно означает «редуцировать»?

— Делать отпечаток светлее, — ответил Эрни. — Если негатив очень контрастный, то темные места на отпечатке будут слишком темными. Тогда надо его редуцировать.

— Как?

— Натереть темные места цианидом.

— Сколько было в пузырьке, когда вы его взяли?

— Больше половины, — не раздумывая ответил Эрни.

— А как обычно вы получаете цианид для работы?

— Ну, обычно ключ у Фреда — это наш главный, мы говорим ему, что нам нужно, и расписываемся. Но это же парижский номер, понимаете.

— И у кого же был ключ?

— У мистера Хили. Но это не важно. Шкафы были открыты, и я просто взял, что мне надо.

— Он не закрыл их, когда уходил?

— Не знаю, когда он ушел. Меня отпустили около двенадцати.

— Как вы вышли из здания? У вас есть ключ?

— У меня? Да вы что! Но это просто. Там замок, который можно открыть изнутри, а потом захлопнуть снаружи — типа американского.

— Ясно, — произнес Генри, — спасибо, Эрни. Пока все. Может быть, ты мне еще понадобишься позже.

— Я буду в лабе, начальник, ни пуха ни пера, — весело сказал Эрни и вышел.

Оставшись в одиночестве, Генри привел в порядок свои несколько разрозненные мысли. В этом окружении людей с бешеными характерами он позволил расследованию выйти из-под контроля. Он позвонил сержанту и попросил его принести сумочку мертвой девушки. Ее, как заверил Генри сержант, эксперты тщательно осмотрели на предмет отпечатков пальцев, но, как и в случае с термосом, не было никаких свидетельств того, что к ней прикасался кто-то, кроме самой Хелен. На флаконе из-под цианида, по словам сержанта, отпечатков не было.

Содержимое сумочки Хелен оказалось не слишком информативным. Там обнаружилась позолоченная пудреница, дорогая помада, пара грязных носовых платков и столько же чистых, расческа, брелок с тремя ключами, в одном из которых Генри узнал близнеца ключа Олвен. В кошельке из свиной кожи лежало восемь фунтов и немного мелочи, корешки от театральных билетов, чек от пары туфель, несколько визитных карточек и неиспользованный билет туда-обратно из Лондона в Хиндгерст в графстве Суррей. Маленький слоновой кости футляр для визитных карточек был полон собственных визиток Хелен — точных копий таблички на двери ее кабинета. Кроме этого, в сумке нашелся небольшой ежедневник, который Генри раскрыл в надежде обнаружить какие-то зацепки, но, к его разочарованию, там оказались лишь короткие записи о назначенных деловых встречах. Тем не менее две из них привлекли его внимание: одна месяцем раньше и другая, сделанная в последний день жизни Хелен. Обе записи состояли из одного слова «врач». Генри снова посмотрел на билет. Дата на нем совпадала с датой первого визита к врачу — в субботу. Это заслуживало более пристального внимания, но с учетом рассказа Олвен Пайпер объяснение казалось очевидным. Генри вздохнул, сложил вещи Хелен обратно в сумку и послал за Терезой Мэннерс.

Тереза спокойно вошла в кабинет, и, когда она поздоровалась, Генри узнал высокий аристократический голос, который до этого слышал в коридоре.

Даже Генри смог сразу понять, что Тереза обладала тем, что Марджери Френч называла «интуицией на модные тенденции». Только пристально рассмотрев ее, он понял, что на самом деле она не так уж и красива, поскольку впечатление производила оглушающее. Она была очень высокого роста, с фигурой модели, на ней было прямое платье из алого джерси, казавшееся самым простым из возможных, но искусно скроенное и сшитое. На шее у нее висело около десятка золотых цепочек разной длины, и одно из ее тонких запястий украшало столько же золотых браслетов. Ее крашеные светлые волосы были уложены в изысканную прическу, а макияж не имел ни единого изъяна. Ее кругловатое и чуть более полное, чем следовало бы, лицо, слишком близко посаженные глаза и низковатый лоб не бросались в глаза. Она села, положив одну изящную ножку на другую.

— Можно закурить, инспектор?

— Разумеется.

Тереза вытащила из огромной крокодиловой сумки золотой портсигар, выбрала сигарету и прикурила от золотой зажигалки. Генри подумал, что она, с точеными запястьями и щиколотками и нервными резкими движениями, похожа на чистокровную лошадь. Было заметно, что держать себя в руках стоит ей больших усилий. Генри пришло в голову, что если продолжить сравнение, то она в любой момент может закусить удила и понести.

Генри осторожно провел ее через первые препятствия. Она подтвердила то, что ему уже рассказали о предыдущем вечере: работа в редакции допоздна, приезд Горинга, приглашение, короткая вечеринка с шампанским, дорога домой. Слегка стесняясь, Тереза признала, что несколько раз заходила в фотолабораторию, чтобы поговорить с Майклом, и видела термос на столе в кладовке.