Николас Блейк - Голова путешественника. Минута на убийство (сборник) Страница 15

Он замолчал. После паузы Найджел спросил:

– Вы не удивились, когда он женился во второй раз?

– Нет. Ему было одиноко. Ванессе нужна была мать. По своему опыту он знал, что семейная жизнь приносит счастье. Но вот то, что он женился именно на Джанет Лейси, меня поразило; точнее, то что она вышла за него. Она женщина заносчивая, властная, с бездной снобизма, из очень знатной и древней семьи.

– Может быть, она его пожалела?

– С таким же успехом можно сказать, что он пожалел ее. Он всю жизнь совершал неожиданные, донкихотские поступки. В нем уживается столько разного. Вот этот карлик, которого он… Вы знаете, Боб рассказал мне, что как-то увидел, как мальчишки забрасывают его камнями в деревушке недалеко от того места, где они с Джанет проводили медовый месяц. Он взял его к себе и привез домой, в Ферри-Лейси. Как он уговорил свою благоверную, не представляю.

– Сейчас она, кажется, души не чает в карлике.

– У нее нет своих детей. Но старик Боб всегда добивается своего, не мытьем, так катаньем. Как уж ему это удается – одному Богу известно.

– Возможно, он просто не так уж многого хочет.

– Имеете в виду, сосредотачивается на главном? Вполне может быть. Чтобы чего-нибудь добиться от его нынешней супруги, нужно вон из кожи вылезти. Воля у нее железная! Она безраздельно правит в Ферри-Лейси и Хинтон-Лейси и, если бы имела хоть малейшую возможность, подавила бы всех и в Редкоте. Она лет на пятьдесят отстала от времени, но совершенно серьезно считает себя госпожой помещицей и последней Лейси, серьезно верит в то, что все, что она делает, правильно и так и должно быть… И что самое любопытное – все, что она задумывает, ей удается! Не хотел бы я встать ей поперек дороги. Мой предшественник напечатал в нашей газете редакционную статью, критиковавшую какое-то ее самодурство в местных делах, это произошло еще до замужества, – и черт меня побери, если она на следующий же день не ворвалась в редакцию с арапником в руках! Одну только вещь она желала, но так и не получила.

– Что же это было?

– Освальд Ситон. Не то чтобы она хотела именно его: ей нужен был Плаш-Мидоу, старинная собственность рода Лейси. Да, ради того, чтобы заполучить наследие Лейси, она пошла бы даже на то, чтобы выйти замуж за такого типа, как он. Вот это жажда власти, – вы видели когда-нибудь что-либо подобное? Но на этот раз ей достался достойный противник.

– Что за человек был Освальд?

Мистер Кили поднял на него глаза:

– Если я скажу вам, что злейший враг Джанет не пожелал бы ей такого мужа, это даст вам некоторое представление о нем. О мертвых плохо не говорят, но он был негодяй, на котором пробы негде было ставить. В бизнесе, конечно, ас – ничего не скажешь. Но отцовское воспитание разрушило в нем все лучшие человеческие качества, разложило его личность. Это был настоящий прохвост, коварный, лживый, пронырливый, лицемерный. А до чего жесток! Я даже не знаю, только ли отцовское воспитание в этом виновато. Однажды, Освальду было тогда лет семь, я пришел к ним в дом и услышал его голос. Он говорил: «Сначала я засуну в камин твои пятки, и ты закричишь, а потом суну в огонь ноги до колен, и ты будешь верещать громче и громче, но пощады от меня не жди. Вся твоя кровь будет кипеть и булькать. Огонь будет как в аду, и я сожгу тебя в нем постепенно, по кусочку, а не сразу: сначала ручку, потом ножку, медленно-медленно, ты у меня узнаешь…» Я вошел в комнату. Он совал куклу сестры в камин. С того дня я стал верить в первородный грех, мистер Стрейнджуэйз.

– Значит, его смерть была небольшой потерей?

Редактор закусил губу и, прежде чем ответить, изобразил в лежавшем перед ним блокноте особенно замысловатую загогулину.

– Это было самоубийство. Да. Я бы не сказал, что в округе особенно убивались по поводу его гибели; я и сам, по правде говоря, обрадовался. У меня две дочери, а, скажу вам по секрету, пока здесь жил Освальд Ситон, ни один отец не мог спать спокойно. Но я был бы еще счастливее, если бы они нашли его тело.

– Но не может же быть…

– Ну что вы, конечно, по поводу его смерти не было никаких сомнений. Но как я уже вам сказал, Освальд умел выйти сухим из воды в любой ситуации.

– Даже перед лицом собственной смерти?

– Наверняка он отбивался руками и ногами.

– Почему он покончил с собой?

– Запутался в делах, так тогда говорили. Да, он оставил письмо. Все было очень правдоподобно.

– Но вы все же не совсем в это поверили?

– Когда крысу загоняют в угол, – серьезно сказал мистер Кили, – она бросается в бой. Я бы не сказал, что в то время у фирмы Ситона не было трудностей, у кого их не бывало, особенно в те годы. Достаточно вспомнить, какая тогда у них была конкуренция со стороны заграничных фирм… Но… Ну ладно, – он взъерошил свои седые волосы, – я и так рассказал вам бездну всяких историй. Хотите еще что-нибудь узнать?

– Наверняка ваша газета опубликовала большой материал по поводу смерти Освальда Ситона. Мне бы хотелось просмотреть подшивку, если это вас не слишком затруднит.

– Да, статья была обширная. Джанет Лейси тогда нажала на все рычаги, чтобы не дать этому скандалу выйти за пределы города. Боюсь, тогда она не очень любила нашу «Редкот-газетт» – да и сейчас… Так что я встречаюсь с Бобом Ситоном много реже, чем мне бы этого хотелось. К тому же он теперь знаменитость! Да, много, очень много воды утекло с того времени, когда мы с ним спрягали глаголы, сидя за одной партой. А я все продолжаю их спрягать.

Найджел горячо поблагодарил редактора за помощь. Посидев с четверть часа в закуточке, служившем библиотекой редакции «Редкот-газетт», и внимательно ознакомившись с материалами о смерти Освальда Ситона, опубликованными в газете десять лет назад, а также с пачкой вырезок из других изданий, Найджел вышел на улицу. Там его уже ждал Пол Уиллингхэм. Они поели в «Голден лайоне»; во время ленча Найджел по большей части молчал и о чем-то сосредоточенно думал. Выходя из-за стола, он спросил Пола:

– Ты не мог бы остановиться по пути у магазина игрушек?

– У любого?

– Да.

Пол Уиллингхэм внимательно посмотрел на него, потом, решив не высказывать своего мнения по поводу этого несколько экстравагантного пожелания, нажал на педаль акселератора.

Глиняная голова

Найджел полулежал в шезлонге на лужайке. На маленьком столике перед ним высилась стопка записных книжек Роберта Ситона, но то ли стоявший перед ним дом, как красивая женщина, занимал все его внимание, то ли неподвижный, дрожащий жарким маревом воздух и гул водосброса на плотине убаюкивали его, не давая сосредоточиться, – но только Найджел никак не мог собраться с мыслями и всерьез заняться рукописями. Все в этот день, казалось, было пронизано роковой предопределенностью. Что хотела сказать ему шумящая вдалеке плотина, какую мысль пыталась она донести до него с таким упорством?

С одной из увядающих роз перед домом упал лепесток и, кружась, стал медленно опускаться на землю. Когда он упал, Найджел с трудом стряхнул с себя состояние тревожного ожидания, как будто ждал, что от его падения содрогнется земля. Заворковавший неожиданно над его головой голубь заставил его вздрогнуть, словно от звука сирены.

Наконец Найджел заставил себя встрепенуться, сбросить это странное оцепенение и взял в руки одну из тетрадок. Но она так и осталась лежать у него на коленях, он ее даже не открыл. Красавец дом не терпел соперничества. «А, так ты ревнуешь, – повторял про себя Найджел, – пытаешься обольстить меня? Или, наоборот, от меня избавиться? С обольстительницами из плоти и крови я в состоянии справиться, но ты, обольститель из кирпича и известки, переживший даже землю, на которой стоишь, – ты древнее ее по опыту, зрелости человеческих страстей, по их накалу и готовности вылиться взрывом надежд, благородства, трагедии, – прошу тебя, не смотри на меня своими стеклянными глазами!..»

Найджел заставил себя встать со своего удобного места и перевернул шезлонг спиной к дому. Он видел этот дом в прошлом июне погруженным в увитую розами летаргию. Он видел его на прошлой неделе, умытым, встрепенувшимся, еще не совсем избавившимся от следов долгого сна, но явно пробуждающимся, более живым, более принадлежащим этому миру, чем миру грез и мечтаний. А в это утро Плаш-Мидоу показал ему еще одно лицо. Теперь дом приблизился к нему, Найджелу, стал более приветливым и еще более притягательным – не столько своей красотой, сколько хрупкостью, эфемерностью; его изысканные черты, его надменный вид растаяли, смешались, сплавились в выражении милой беспомощности. Или это вовсе не беспомощность, а дурные предчувствия? Паника? Чувство вины?..

Полуобернувшись к дому, Найджел громко произнес:

– Замолчи, прошу тебя, замолчи! Ты меня с ума сведешь!

– Но я же ни слова еще не сказал!

От неожиданности Найджел вздрогнул. Но это был всего лишь Лайонел Ситон, бесшумно приблизившийся к нему со стороны лужайки.